Золото. Назад в СССР 1 (СИ)

Султыг быстро подобрал рюкзак запихав листы внутрь. Кроме меня этого никто не заметил.
— Э, что там у тебя з листы.
— Не твое дело!
— Это листы из нашего дневника, ну-ка покажи!
— Пошел ты! — он яростно сверкал глазами и затягивал горловину. Желания драться со мной он не испытывал. Но это не означало, что все кончено.
Я тяжело дышал. Несмотря на его превосходстве в весе в нашей первой схватке никто из нас не одержал верх. Это была боевая ничья.
Гунько встал между нами и выставил ладони в стороны, словно разводил нас.
— Ну-ка успокоились! — он придал грозную интонацию, — остыли!
После драки кулаками не машут, Гунько. Раньше надо было характер проявлять.
— Нам надо спокойно сесть и во всем разобраться. Я не потерплю распрей и драк в отряде! С тобой, Бурцев, я еще отдельно поговорю!
— У него листы из дневника Гибряна.
Я не видел такого Гунько раньше. Сейчас он был собран и сфокусирован, словно сбросил с себя маску скомороха.
Как правило он походил, на истерика или склочника не умеющего выстраивать отношения с людьми.
Если сталкивался с давлением со стороны сильного, то сразу уступал. Теперь же я видел человека проявляющего твердость характера.
— Какие листы? — спокойно спросил он, внимательно вглядываясь в мои глаза. Для него это было более чем неожиданной информацией.
Я кивнул в сторону Ямазова.
— У него спроси.
Тогда Гунько развернулся к Султыгцу и впервые обратился к нему на ты без вежливых расшаркиваний.
— Про какие листы говорит Илья?
— Это его не касается.
— Касается, это и его и меня касается. Я жду ответа.
— Нет никаких листов. Этот щенок все придумал, ты лучше спроси откуда у него затвор.
Гунько повернулся ко мне на секунду, я увидел ледяное спокойствие. Пожалуй я не ошибся, на меня смотрел не Гунько, а какой-то двойник Архангела Михаила.
— В рюкзаке у него, он только что запихал.
— Покажи рюкзак, — вновь обратился к Ямазову Николай Прокофьевич.
— Пошли вы! — Султыг взял в руки свое ружье, но направить в нашу сторону не решился. И правильно сделал.
— Даже не думай, — раздался чей-то мужской голос.
Я услышал, как за спиной наклацали предохранители и затворы
Трое спасателей были начеку, они выставили свои ружья.
— Так. Султыг, ты не хочешь показать рюкзак?
Тот покачал головой.
— Хорошо, убери ружье.
— Пусть они тоже уберут.
Гунько показал жестом, чтобы спасатели опустили оружие. Те подчинились.
— Ты же понимаешь, что тебе придется показать рюкзак.
— Сейчас мы это отложим, но ты или покажешь или нам придется…Короче давай по-хорошему.
— Я сказал, он все врет.
Я дернулся вперед в его направлении. Кто-то крепко ухватил меня за локоть и настойчиво потянул назад. Не резко, чтобы я не воспринимал это как агрессию.
— Ну что ты на него уставился, как на икону, — толкнул меня в бок Андрей, — всё, давай, остынь, Илюха. Потом разберемся с ним, когда вернемся в Поселок, давай назад.
Он сказал это так тихо, что я даже обернулся к нему, чтобы получше расслышать.
— До Поселка еще далеко, ты о нём ничего не знаешь, все еще впереди, — я прикидывал, сколько дней мы еще будем в походе, не отводя глаз Ямазова.
Он обнял меня двумя руками за плечи и оттянул назад на два шага.
— Нельзя быть таким задирой. Хоть и поделом ему. Я, вправду сначала ничего не понял. Охренел, когда ты ему влепил, у него аж голова в сторону отлетела.
— Я из семьи потомственных пахотных солдат — крестьян. У нас в роду все такие. Уж извини, что не стал перед Ямазовыми — королями тундры на колени становиться и в грехах каяться.
— Я тоже не графского рода, — признался Андрюха. — Мой прадед по матери держал мукомольню селе в Саратовской губернии, а по отцу можно сказать — городской. Но душа моя все равно крестьянская. Пошли подышим расскажу.
Тридцати четырех летний Андрюха по отцу, был родом из семьи потомственных сибиряков, прибывших в осваивать те земли вместе с казачьими войсками Ермака. Основавшие вместе с атаманом Тюмень, один из первых сибирских русских городов евразийского континента.
 
Его дед «выбился в люди» благодаря собственным титаническим усилиям, неуемной работоспособности и стремлению быть в гуще тех событий, что происходили рядом с ним на территории Сибири.
Овдовев в возрасте сорока лет, мужик сам продолжал воспитывать троих сыновей. Своих отпрысков дед не баловал, подталкивая лишь к тем решениям, что казались ему вполне разумными и логичными с высоты собственного житейского опыта.
Поэтому, когда старший сын — Федор, отец Андрея, поступил в военное училище, выбрав летную стезю, дед искренне обрадовался. Ведь сына ждала дисциплина,налаженная жизнь и безусловная любовь девушек.
В те годы девчонки очень любили шоферов, так называли водителей всех типов автомобилей, а еще больше любили пилотов. Пилот — сакральная профессия небожителей, почти богов, совершающих беспересадочные перелеты и подвиги, спасения полярников.
Летчики становились легендами — Чкалов, Бабушкин, Молоков, Водопьянов, Каманин, Ляпидевский. О них говорили и тайно вздыхали все свободные девичьи души.
В этом состояла велика романтика того времени. Федор отучился, полетал с годик, а потом нагрянула подлюка — война.
Пилоты совершали боевые вылеты один за другим, неся колоссальные потери. В одном из воздушн. ю ых боев Федор был сбит, получил ранение.
В госпитале в Саратове, встретил юную медсестру, которая родила ему в сорок третьем сына. Которого, впрочем, Федор так и не увидел, потому что был сбит во второй раз над Керченским проливом.
Ни самолета, ни пилота так и не нашли. Покоится, как и сотни его сослуживцев в море.
По матери же, он происходит из крепкой семьи староверов, которые ни при царях,ни при большевиках от своих религиозных предрассудков так и не избавились и по духу и по образу жизни остались крестьянами.
Андрюха,тоже был женат, сбежал в спасатели от бабского царства. Жена родила ему три дочери. Насчет «сбежал» мне не особо верилось, потому что характер у него был незлобливый, вечно улыбчивый, но со стержнем. Таких жены любят и стараются всячески поддерживать. Они, как правило, проживают счастливую полную жизнь.
В спасатели пошел потому что не взяли в милицию. Были грехи молодости, совершенные по глупости
— А я не жалею, там система жесткая, те из моих знакомых, кто в ментуру в Копейске пошел — либо спились, либо поувольнялись и начали все с нуля. Кто на заводе, а кто в жэк или на железку.
Мы стояли поодаль от всех и разглядывали пейзаж. Я был благодарен Андрюхе за то, что он отвлек меня разговором. Ко мне вернулась способность мыслить.
Султыг теперь понимал, что со мной шутки плохи. Я не стану краснеть и бледнеть от стыда или незнания как поступить с несправедливым обвинением.
Я был вынужден пренебречь разницей в возрасте, своим воспитанием и дружелюбием.
Можно сказать, что всему виной Сёма, точнее один из его рассказов.
На Кубани во время фашистской оккупации, немцы требовали от его прадеда выдать адреса и имена коммунистов.
Сам дед, старый казак, сдавать односельчан не собирался, хотя разные отношения были, в кем-то хорошие, а с кем-то не очень.
Но прадед не мог сдать своих по соображением совести.
Унтер-офицер, которому был поручен сбор информации пригрозил убить одного из внуков бегающих неподалеку.
Все иезуитство заключалось в том, что этот подонок предлагал деду самому выбрать, кого из детей убить первым.
Дед прекрасно понимал, что немец не шутит. Как тут сделать выбор? Между плохим и самым плохим? Сдать соседей или потерять ребенка или даже обоих. Праде выбрал третий вариант — атаковать унтер-офицера.
Оружия никакого ни в доме, ни при себе не было, тогда он буквально вгрызся зубами в плечо фрицу, хотя целился в глотку.
Немецкие солдаты его еле оттащили. Дед чудом остался жив. Сразу начался артиллерийский обстрел. Все бросились в рассыпную. Один унтер-офицер и пара солдат не могли отойти от шока и их разнесло в клочья снарядом.