Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов (СИ)

Лицо Луцкого – лицо убийцы – было абсолютно спокойным, болезненно-бледным, истощённым, но спокойным. Закончив с Безяевым, он взвёл два курка, приставил пистолет к виску и стал чего-то ждать. Шарик крови подплыл к его рту, ударился о тонкие губы и отлетел. Луцкий опустил пистолет, отсоединил мачете и отбросил в сторону, ТП-82 швырнул в другую.
Он казался реальным, когда проплывал мимо меня. Реальным, как приборы на стенах. Меня затошнило.
Я следовал за ним до шлюзового отсека, но убрался в каюту, как только понял, что собирается сделать Луцкий. «Выйти». Даже учитывая тот факт, что в открытый космос надумал выбраться призрак, я не хотел находиться рядом.
Ночью я видел Луцкого за «окном».
Он уплывал.
(?) апрель
«Грузовик» не пришёл. Не причалил к станции, не привёз запах лимонов и яблок, почту, посылки из дома, разносолы и сладости. Модуль «Квант» забит «мусором», скоро его негде будет складывать.
(середина?) апреля
«Мир» похож на огромный организм, который болен. Слизь. Белёсые следы. Бактерии портят оптику, безжалостно грызут оборудование, лакомятся облицовкой. Но плесень видится не причиной – следствием. Знаете… как слёзы после обиды, а не сам удар.
(?) апрель
…за иллюминатором что-то двигалось, ворочалось в звёздном сне, тёрлось о корпус станции закрытым веком…
…я смотрел, как ледяная ночь меняет формы, играет чёрными красками…
(?) май
Грибок. Мерзкий налёт. Плесень.
Она выделяет какой-то газ, ведь так? Поедает станцию, разрушает оборудование и системы… насколько опасно её «дыхание», её споры? Может ли плесень стать причиной перемены в поведении Володи? В замкнутости Алексеевича? Моей апатии?
Или всё это из-за «мёртвого дома»? Из-за стресса? ЧП с СУД случилось несколько недель (месяц?) назад. На станции погас свет, замолчали вентиляторы, заснули приборы. «Мир» превратился в «мёртвый дом» с тремя разругавшимися в хлам родственничками. Очень сильный стресс. У меня начались головные боли, особенно невыносимые, когда мы с Володей и Алексеевичем пытаемся реанимировать комплекс. Голова проходила только, когда я оставался один в своей каюте. Галлюцинации не повторялись… Безяев умер, а Луцкий ушёл в космос.
Мы ждём приказ с Земли о срочной посадке, но связи нет.
(?) май
Вечером включили вычислительную машину (всё-таки ЦУП за нами наблюдает?), но СУД снова выдала аварию, и всё вырубилось.
Экономим «ампер-секунды».
(?) май
Мне страшно. Очень страшно.
Почему этого почти не видно по записям?! Дневник ведёт кто-то другой: безразличный, пустой я, который просыпается лишь изредка, последний раз в апреле (?).
Всё происходящее на «Мире»… оно не может быть реальным! Мы больны! Экипаж отравлен! ЦУП не отвечает, потому что знает что-то, потому что не собирается нас…
Я по-прежнему слышу чьи-то разговоры в своей голове. Параллельную линию. Концентрировался час или два, чтобы разобрать «переговоры», но смысл услышанного тут же забывался… правда, я почти уверен, что кто-то кричал, просил о помощи, а его собеседник отвечал «нет, нет, нет…»
За стеной стучат! Володя? Алексеевич?
Я больше не вынесу…
26 мая
Реанимировали СУД, раскрутили гиродины.
После построения ориентации вернулась связь через ретранслирующие спутники. Узнал, что сегодня 26 мая.
ЦУП устроил телефонный сеанс с домом. Хотелось бы конечно «встретиться с родными в комнате №23», но тут выбирать не приходится. Главное, хоть какой-то сигнал наладили. Настя рассказала, что у нас дома гостят мои родители и всё хорошо. А потом резко отключилась – и ни слова про Даника. Я растерялся, ещё долго спрашивал у трубки, звал.
Чёрт…
Только сейчас, описывая события дня, я понял…
Голос Насти. Это была запись. Она повторила всё то же самое, что и больше двух месяцев назад. Не она – плёнка.
 
28 мая
Застал Володю, когда он ел.
Вокруг подбородка и губ бортинженера колыхались серые нити, словно водоросли в воде. Плесень покрывала и кусок торта, который Володя приготовил вчера из творога, орехов, печенья и изюма. Володю это не смущало.
Я видел, как он сидит, как старательно пережёвывает отравленную пищу, и его чёрные, точно смола, глаза. И как он смеётся, глядя сквозь меня.
Я понимаю, что описываю странные, даже жуткие вещи. На комплексе творится что-то необъяснимое, но… что мне остаётся? Связи с ЦУПом нет. Члены экипажа превратились в отшельников. Любое совместное дело, направленное на выживание, выливается в конфликт.
Всё это ненормально. А вот вести дневник – это кажется правильным. Единственно правильным. Это успокаивает, какое бы безумие не выплеснулось на страницы.
Потому что когда я пишу, всё уже случилось. Прошлое, которое оказалось не настолько сильным, чтобы отнять у меня будущее.
Я ещё здесь.
Мы здесь.
29 мая
Много размышляю.
Заметил одну странность. Злость, желание причинить боль возникает, только когда кто-то есть рядом. А когда я один, обволакивает некая отстранённость, вот как сейчас, во время написания дневника. Очень трудно вспомнить смысл слова «паника». Очень трудно поверить в то, что отражаешь на бумаге.
Это похоже на анестезию чувств…
1 июня
Станция поросла космическими грибами. Изоляцию проводов и труб покрывает густой налёт плесени, стены затянуты живой плёнкой. Кормовая часть модуля «Квант» окутана белым налётом. Микробы, которые не боятся ни холода, ни радиации, плодятся и размножаются. Окисляют всё, что способно к окислению. Им здесь нравится.
Мне – нет. Постоянно кружится голова, тошнит, скачет температура.
(?) июнь
Володя плавает по станции со сложенными на груди руками и закрытыми глазами. В волосах запёкшаяся кровь – наверное, от ударов. Иногда он говорит: «ЦУП затопит станцию». Или: «Вернулись другие». Или: «Оно посмотрело на них». Он говорит сам с собой, на мои вопросы почти не реагирует, хорошо если приподнимет веки и глянет, и то недобро.
(?) июнь
Научился «отключаться» от разговоров в голове. Представляешь тумблер – щёлк! – и нет голосов. Только собственные мысли…
(?) июнь
Вчера Володя убил Алексеевича.
Мы все торчали в Базовом блоке, впервые за последний месяц или два. Командир крутил педали, я читал «Мастера и Маргариту», Володя смотрел в иллюминатор, а потом выплыл и вернулся уже с молотком.
Он орудовал им долго, словно автомат, словно Луцкий с мачете в моей галлюцинации. Я даже не попробовал его остановить, просто смотрел, вздрагивая при каждом ударе, но не чувствуя ни страха, ни жалости. Молоток не отскакивал от черепа Безяева, я почти видел, как внутри полой ударной части движутся металлические шарики, рассеивая энергию отдачи.
А потом Володя покинул станцию. Вошёл в скафандр и улетел.
Он улыбался через стекло шлема, когда пустота засасывает его.
Я запихал Алексеевича в «Квант». Едва удалось.
(?)
У меня прекрасные жена и сын… я их так люблю… мне так повезло…
Но сейчас я в аду. В аду, который не могу понять, но который очень хорошо понимает меня.
(?)
В иллюминаторе нечто чёрное, враждебное, бесконечное, мёртвое. Космос.
Что мы знали о нём? Что хотели узнать? Мы собирали информацию по крупицам, словно снимали чешуйки отмершей кожи с тела необъятного монстра, всматривались в телескопы, посылали сигналы… но что если тьма почувствовала нас, увидела нас, услышала нас?
Что, если на мгновение, бесконечно малое земное мгновение, угольная бездна приблизилась к станции и приникла лицом к иллюминатору? Что, если она заглянула в тех, кто был тогда на «Мире», и осталась в них едкой плесенью?