Юрьев день (СИ)

Старший брат побледнел и попытался что–то сказать, но не смог — похоже, Николай с ними в подобном тоне не разговаривал. Зато средний меня приятно удивил. Он вытянулся и молодцевато гаркнул:
— Так точно, ваше высочество!
— Вопросы есть?
— Есть, ваше высочество, — это он сказал уже полутоном ниже. — Вас интересуют все изобретения этого художника одинаково или какие–то больше, а какие–то меньше?
— Молодец, хороший вопрос. В основном меня интересует все, что он придумал в области летающих механизмов. Остальное — в меньшей степени. Больше вопросов нет? Тогда желаю вам успеха, господа, и до встречи послезавтра утром.
Как ни странно, братья–секретари все–таки нашли мне искомое в Британской энциклопедии. Я поблагодарил их, взял том и поднялся в свой кабинет, где внимательно рассмотрел рисунок. Да уж, лично мне нарисованное сооружение больше всего напоминало скелет вороны. Чтобы увидеть в этом дельтаплан, нужно было обладать на редкость развитой фантазией. Хотя если подумать — она у меня что, плохо развита? Значит, увеличиваем угол стреловидности передней кромки крыла и делаем ее прямой. Затем убираем все поперечины, а продольные элементы будем трактовать как гибкие вставки для придания крылу соответствующего профиля. Странного вида хвост, похожий на сорочий, заменяем выступающим продолжением центральной продольной балки. И что, скажете, получился не дельтаплан? Да типун вам на язык!
Против воли гордясь могуществом своего разума, я записал номера тома и страницы, после чего отнес книгу секретарям, дабы они вернули ее в библиотеку. Хоть какая–то польза от дармоедов! Блин, вот ведь дебил — забыл уточнить, кем был Леонардо–итальянцем, генуэзцем или таки флорентинцем. Сообразил я это на лестнице, и снова спускаться, а потом подниматься мне было лень. Ладно, станем называть его просто гениальным художником эпохи Возрождения, и все тут.
  
Глава 11
 
Заблуждения иногда бывают очень стойкими. Причем степень этой стойкости зависит не столько от правдоподобности, сколько от того, какое количество людей их по тем или иным причинам разделяют. Вообще–то подозревать я это начал еще в двадцать первом веке, но всерьез поверил своим подозрениям только здесь, в веке девятнадцатом. Вот вам один из самых простых примеров. Что означает, например, слово «незабываемо»? То, чего нельзя забыть. А «невидимо»? То, чего нельзя увидеть. «Независимо»? То, что от чего–то не зависит. Надеюсь, закономерность понятна? Но возьмем слово «необходимо» и с удивлением сообразим, что его синоним — «очень нужно». Или, если выразиться канцеляритом, «то, без чего нельзя обойтись». Но должно–то быть «то, что нельзя обойти», то есть «неизбежно»! Почему так?
Думаю, потому, что когда–то, по моим прикидкам в начале текущего века, стало модным коверкать русский язык, подменяя исходные значения слов. Наверное, потому, что тогдашняя элита знала русский язык существенно хуже французского. Большая часть этих попыток забылась, не оставив следов, но некоторые прижились. Причем это был долгий процесс — в конце девятнадцатого века некоторые старики, особенно происхождением попроще, еще употребляли слово «необходимо» именно в значении «неизбежно». А теперь вспомним известное изречение Козьмы Пруткова, про которое учительница литературы объясняла нам на факультативе, что это пародия, она высмеивает потуги безграмотного директора пробирной палаты на глубокомысленность. Вот оно: «Всякий необходимо причиняет пользу, будучи употреблен на своем месте». Но для тех, кто знает исходное значение слово «необходимо», это чеканный афоризм, достойный Марка Аврелия! Еще одно всеобщее заблуждение — по крайней мере, судя по тому, что я успел тут увидеть своими глазами — о недоразвитости промышленности Российской империи. Да вот ни шиша подобного! Недоразвитой была только система управления ею, причем на всех уровнях. Если же в каких–то исключительных условиях хотя бы треть управленцев получалось заменить на квалифицированных людей, промышленность начинала творить чудеса. Один из самых ярких примеров — в кратчайшие сроки изготовленная под руководством Путилова партия канонерских лодок для обороны Петербурга во время Крымской войны.
Но к чему я это сюда приплел? Да к тому, что в мелком эпизоде с секретарями Николая повел себя именно как типичный неквалифицированный управленец, к тому же начисто забывший вышеприведенное изречение Козьмы Пруткова. Хотя до того его прекрасно помнил. В общем, если отбросить политкорректность и назвать вещи своими именами, то я слегка обделался на ровном месте. И ткнул меня носом в мою кучу не кто иной, как брат, причем сделал это мягко и деликатно. Я рассказал ему о придуманном еще гениальным Леонардо да Винчи летательном аппарате и мельком упомянул о сопутствующих обнаружению этого изобретения обстоятельствах.
— Зря ты с ними так, — вздохнул Николай, ненадолго забежавший в Приорат. — Нет, конечно, в идеале они должны работать так, как ты хочешь. Но ведь нет у нас идеальных людей! А есть пока только эти. И, значит, коль уж они такие, то пусть работают так, как умеют, но с максимальной эффективностью. Мне кажется, что при другом подходе ты получил бы требуемое не через день, а через пару–тройку часов, причем тебе бы тот рисунок еще и скопировали, не пришлось бы самому возиться.
Я не стал говорить, что копировал эскиз Леонардо творчески, но в остальном, похоже, брат был прав. Да, выбирать, когда следует применить кнут, а когда пряник, я пока не умею. Так может, попробовать научиться этому здесь, раз уж не вышло там? Кроме того, не помешает задать брату один вопрос.
— А твои методы в отряде помогают? Если ты их, конечно, там используешь.
— Так у меня других–то и нет, — пожал плечами Николай. — Обхожусь как–то, причем Нефедов говорит, что вполне прилично. Впрочем, мне помогает то, что отряд — это не гвардия. И даже не флот, образовательный уровень даже у нижних чинов заметно выше среднего, не говоря уж про офицеров. Но это ладно, ты мне рисунок Леонардо покажи!
— Оригинал не могу, том уже вернули в библиотеку. А моя копия — вот она.
— Хм… действительно интересно. Удлинение крыла раза в два больше, чем у Можайского. А стреловидность тут зачем, ты не знаешь?
— По–моему, для повышения продольной устойчивости. Я на простенькой модельке проверил — действительно повышает.
— Настолько, что становится не нужно хвостовое оперение? Как–то не верится. У птиц же у всех хвост есть!
— Мне поначалу тоже не верилось, а потом я сообразил. Хвост нужен птице не столько для устойчивости, сколько для возможности резко маневрировать. Но это могут только мелкие птицы, гриф не смог бы вертеться, как сорока, даже имей он длинный хвост. Поэтому у крупных птиц хвосты существенно короче, чем у мелких — относительно собственного размаха крыльев, разумеется.
— А это устройство будет настолько крупным, что ему вообще хвост не понадобится, — догадался Николай. — Кстати, ты его уже как–нибудь назвал?
— Да, дельтапланом.
— Оттого что в плане он похож на греческую букву дельта? Действительно, сходство есть. Но ведь, судя по твоему чертежу, он совсем простой! Очень быстро можно будет построить.
— Это пока не чертеж, а всего лишь эскиз, но ты все равно прав.
Построить дельтаплан будет в гораздо проще, чем аэроплан и уж тем более чем дирижабль. Но ему нужен мощный и легкий двигатель. Сразу говорю, что стоящие на аэроплане Можайского не годятся, слишком тяжелые.
— Так займись им!
— Где деньги? — вопросил я, с трудом удержавшись от добавления в конце слова «Зин».
— Я дам! — огорошил меня Николай. — После совершеннолетия отец разрешил мне брать со своего особого счета, а там сейчас больше миллиона. Правда, только по его специальному письменному разрешению, но, думаю, уж на двигатель–то он его даст.
Причем с удовольствием, подумал я. Потому что иначе придется давать мне свои или государственные деньги, он ведь обещал.
— Ну так и давай строить сначала дельтаплан, а дирижабль потом! Больно уж он большой и сложный, — не унимался брат.