Вурдалак

Череп распустил веревку, стягивавшую кисти Сакса, и тот, морщась, принялся осматривать запястья в поисках синяков, страшась возможного внутреннего кровотечения. Убедившись, что не пострадал, он вздохнул с облегчением. Четверка сгрудилась у ящика.
— Мы тебя развязали, — заговорил Могильный Червь, — чтоб ты знал: мы тебе доверяем. Ничего плохого мы тебе не хотим. Докажешь нам, что тоже нам доверяешь, и все. Справишься — считай, ты в команде, Сакс. Настоящий Вурдалак ведь почему особенный? Потому что умеет возвращаться из могилы.
Через пару минут Сакс начал копать.
Перетаскивая ящик через каменную кладбищенскую ограду, они окрестили его «гробом имени Лавкрафта». Страшила начертил на земле прямоугольник, и Могильный Червь приказал Саксу вырыть на этом месте яму глубиной четыре фута. «Парень, да ты тянешь время», — в разгар работы заметил Череп и вырвал у Сакса лопату, чтобы ускорить дело.
Когда яма была готова, они вчетвером опустили в нее ящик. Могильный Червь выбил из крышки сучок и вставил в отверстие трехфутовую полую трубку — деталь старой машины, ржавевшей в заброшенном саду. Ее принес высланный на поиски Страшила.
— Чтоб ты не задохся, — пояснил Могильный Червь. И Сакс неохотно улегся в ящик.
Вурдалаки накрыли ящик крышкой и, прежде чем засыпать землей, удостоверились, что трубка занимает вертикальное положение и видна над краем могилы.
Могильный Червь крикнул:
— Сакс, слышь?
В яме глухо забубнили.
— Потом закатимся в город, схарчим по большому гамбургеру и посмотрим «Ночь живых мертвецов».
Засыпав могилу, они утрамбовали землю, следя, чтобы трубка торчала из нее на несколько дюймов.
— И чего теперь? — шепотом спросил Страшила. Могильный Червь опять расплылся в своей знаменитой улыбке:
— Я засек в миле отсюда магазинчик. Айда за колой.
— А этот?
— А этот пусть лежит, пока не просечет настоящий принцип «Вурдалаков»: по эту сторону могилы нельзя доверять никому.
Первый приступ ужаса Сакс пережил, осознав, что с трудом может пошевелиться: ящик был шесть футов длиной, фут высотой и два фута шириной. Вытянутые руки Сакса плотно прижимались к бокам, а когда он попытался их поднять, то наткнулся на доски. Он не мог ни согнуть их в локтях, ни коснуться головы, ни сесть. У него вдруг зачесалось в левом ухе.
Не думай об этом, уговаривал себя Сакс.
Но зуд становился все сильнее…
… сильнее…
… и наконец он понял, что это.
В ухо заползали насекомые!
У него вдруг осталось только одно желание — пошевелиться; отчаянное, необоримое желание хоть на дюйм раздвинуть окостенелые объятия могилы. Всего на дюйм, ведь и этого будет довольно, чтобы почувствовать: он еще хоть что-то может…
Сакс начал корчиться, ерзать, извиваться, забился в гробу, пытаясь головой и руками открыть крышку.
«Перестань! — велел здравый смысл. — Ты истечешь кровью!»
И Сакс мгновенно затих.
Теперь он лежал в кромешной подземной тьме, боясь шелохнуться, совершенно один… а его мысли, ходившие по кругу, становились все короче, круг — все уже, теснее, и наконец Сакс понял, что сейчас закричит и будет вопить благим матом, пока не надорвет связки.
Он открыл рот, и его губы судорожно затрепетали в лад глухому, неровному стуку сердца, но с них не сорвалось ни звука.
И тогда Сакс понял, что медленно гибнет от удушья. Солнечный свет не проникал через дыхательную трубку, и мальчика охватила паника: вдруг она забилась землей?
Он обливался потом, руки и ноги затекли, по телу бегали мурашки.
В ящике было невыносимо жарко — солнце накалило землю, а следом и воздух внутри гроба.
Саксу сдавило грудь, в ушах зазвенело — з-з-з-з-з… а может, это жужжала огромная навозная муха, похороненная заживо вместе с ним; жужжание делалось все громче, пока наконец съежившийся в комочек рассудок Сакса не оказался насквозь проникнут им.
Сакс зажмурился, словно так можно было избавиться от звука, и на мгновение ему привиделись огромные города и высоченные, покрытые иероглифами монолиты, с которых капала зеленая липкая жижа. Невесть откуда возник голос… нет, не голос — смутный призрак голоса забормотал у порога слышимости какую-то тарабарщину: «Ктулху фхтагн».
 
Но вдруг мальчик разобрал кое-что еще, и его веки задрожали. Словно электрический разряд прошил мозг, кровь отхлынула от висков, сердце едва не лопнуло, глаза полезли из орбит.
Ноздрей Сакса неожиданно коснулись кислые испарения сырой почвы, запах гнили и тлена. Он различил шорох движения в соседних могилах, и тогда пришло озарение. Саксу почудилось, будто он (словно его глаза превратились в рентгеновские аппараты) видит сквозь землю, видит гробы, а в них — кишащие личинками остовы, полуистлевшие головы с проглядывающими из-под серо-зеленой плесени белыми островками голой кости, кожу и мышцы, преображенные в желтые скользкие тяжи.
Потом свет вновь померк, и вскоре Сакс почувствовал: в земле закопошились сотни могильных червей, привлеченные теплом его пока живой плоти. К своему ужасу, он услышал, как они буравят доски ящика.
Один за другим паразиты проникали к нему в голову, заползали в рот… в глаза… в ноздри… в уши… высасывали серое вещество его мозга, а руки Сакса, беспомощно прижатые к бокам, стискивал клаустрофобически тесный гроб.
В отчаянии он напряг горло, готовый завыть по-волчьи, — и преуспел. Протяжный, тонкий вопль ужаса заметался внутри ящика, но не смог пробиться сквозь толщу земли.
Когда Сакс, не жалея себя, вновь ударил головой в крышку гроба, над самым ухом у него раздался свистящий шепот, в котором звучал не меньший ужас: «Прекрати, болван! Мы истечем кровью!»
— Кто ты? — истерически вскрикнул мальчик.
И Сакса Хайда не стало.
 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 
УБИЙЦА И3 КАНАЛИЗАЦИИ
Все поведанные мною истории, хотя и могут показаться не связанными между собою, произросли из древнего знания, быть может мифического, что мир этот некогда населяла иная раса — раса, в занятиях черной магией утратившая опору и изгнанная, однако не сгинувшая безвозвратно и поныне готовая вновь завладеть Землею.
Г. Ф. Лавкрафт
 
ЗЕРКАЛО
Англия, Лондон
Пятница, 3 января 1986 года, 16:53
«I love the dead before they're cold, 
They're bluing flesh for me to hold. 
Cadaver eyes upon me see nothing…» [5]
Зеркало было старинное, середины прошлого века. Черную от времени раму из твердого дерева украшала резьба, иллюстрации к рассказам Эдгара Аллана По: взломанный склеп из «Береники», и в нем — труп молодой женщины, у которой безумец аккуратно вырвал все зубы; дом Эшеров с пустыми глазницами окон, дышащий дьявольщиной, кровосмешением и тленом; «Колодец и маятник», «Сердце-обличитель» — здесь, в этом подвале, собрались все жертвы «Беса противоречия».
Но ужаснее картин, вырезанных на дереве, было то, что отражалось в зеркале, ибо оно, пусть мутное, потемневшее, с черными пестринками на месте облупившейся серебряной амальгамы, не утратило способности отражать и отражало афиши и плакаты, расклеенные по стенам подвала.
«I love the dead before they rise,
No farewells, no goodbyes.
I never even knew your rotting face…»  [6]
Зеркало вдруг пришло в движение. Поначалу в нем отразилась лишь бледная, землистая рука: костистое предплечье, крупная кисть. Покрытые черным лаком ногти на пальцах с крупными костяшками. Под протестующий стон петель зеркальная дверь отворилась, и к отражению руки добавилось остальное.