Поэтика. История литературы. Кино.

Тютчев вырабатывает особый язык, изысканно архаистический.
Нет сомнения, что архаизм был осознанной принадлежностью его стиля. Он употребляет то «фонтан», то «водомет». Вместе с тем пародическое использование высокого стиля в XIX веке не могло не оставить следа на употреблении архаизмов, и Тютчев отлично учитывал при случае этот пародический оттенок:
 
 
Пушек гром и мусикия!
 
 
("Современное")
Здесь Тютчев иронию подчеркивает архаизмом; и вместе с тем он же пишет:
 
 
И стройный мусикийский шорох. [83].
 
 
На фоне Пушкина Тютчев был архаистом не только по своим литературным традициям, но и по языку, причем нужно принимать во внимание густоту и силу его лексической окраски на небольшом пространстве его форм.
И этот колорит Тютчева обладает силой, усваивающей ему инородные явления; с необычайной свободой Тютчев использует варваризмы в высоком стиле, несмотря на то что употребление варваризмов в стихе было традиционно ироническое:
 
 
Иным достался от природы
 
Инстинкт пророчески-слепой.
 
 
В политических стихотворениях лексика (как и остальные элементы стиля) у Тютчева нарочито прозаическая, «газетная»:
 
 
Славянское самосознанъе,
 
Как божья кара, их страшит! [84]
 
 
От дидактика-оратора к публицисту-полемисту — переход естественный.
И здесь, говоря о лексике Тютчева, следует сделать особое предостережение: у нас нет еще его авторитетного издания.
Его изысканная, а иногда и чрезмерно резкая архаистическая лексика и метр, обходящий «канонический», пугали и современников и ближайшие поколения. Поэтому все существующие издания Тютчева сглаживают его лексику и метр. (Неполное издание Тютчева под ред. Г. Чулкова — единственное пока отправляющееся от рукописей. 1928 [85])
6
Но не только в своем лексическом колорите, а и по стилю Тютчев отправляется от XVIII века (преимущественно в державинском преломлении).
Тютчев охотно пользуется перифразой:
 
 
Металл содрогнулся, тобой оживлен
 
 
 
 
Пернатых песнь по роще раздалася
 
 
 
 
Высокий дуб, перунами сраженный
 
 
 
 
День, земнородных оживленье [86].
 
 
Последняя перифраза наиболее характерна, ибо кроме того она и сложное прилагательное, что также является архаистическим средством стиля.
Любопытно, как применяет его Тютчев при переводах — там, где в подлиннике вовсе их нет.
Ср. "Песнь Радости" Шиллера:
 
 
Was denn grosen Ring bewohnet,
 
Душ родство! о, луч небесный!
 
Huldige der Sympathie!
 
Вседержащее звено!
 
Pallas, die die Stadte grundet
 
Градозиждущей Палладе
 
Und zertrummert, ruft er an.
 
Градорушащей молясь.
 
<…>
 
Rachet Zeus das Gastesrecht
 
Правоправящий Кронид
 
Wagend mit gerechten Handen и т. д.
 
Вероломцу страшно мстит [87].
 
 
"Животворный, миротворный, громокипящий" — все это архаистические черты стиля, общие всем одописцам XVIII века, в особенности же Державину. Столь же архаистичны двойные прилагательные. Здесь Тютчев является — через Раича верным и близким учеником Державина. Ср. у Державина: 1) "вот красно-розово вино!", "на сребро-розовых конях"; 2) "священно-вдохновенна дева", "цветоблаговонна Флора" и др. В 1821 г. Воейков упрекает Раича в употреблении сложных эпитетов, причем видит в этом подражание Державину. ("Сын отечества", 1821, № 39, стр. 273, 274. Характерно, что Воейков упрекает Раича и в злоупотреблении эпитетом «золотой», тоже характерным для Тютчева [88].) Самый список раичевских эпитетов, приведенный здесь, характерен: 1) снегообразная белизна, огнегорящи звезды; 2) прозрачно-тонкий сок, янтарно-темный плод, бело-лилейное молоко, сизо-мглисты волны.
 
Тютчев еще усовершенствовал этот прием, не только сливая близкие слова, но соединяя слова, как бы безразличные по отношению друг к другу, логически не связанные, а то и слова, противоречащие друг другу:
длань незримо-роковая
опально-мировое племя
От жизни мирно-боевой
С того блаженно-рокового дня [89].
Он связывает их и по звуковому принципу:
На веждах, томно-озаренных
Пророчески-прощальный глас
Что-то радостно-родное
В те дни кроваво-роковые [90].
Все эти особенности подчеркнуты в замечательной строке:
Дымно-легко, мглисто-лилейно [91].
Необычайно сильно действует это соединение на смысл слов, тесно сплетающихся между собою, дающих неожиданные оттенки.
Имя Державина, конечно, должно быть особо выделено в вопросе о Тютчеве. Державин — это была та монументальная форма философской лирики, от которой он отправляется. И это сказывается во многих конкретных неслучайных совпадениях. «Бессонница», "Сижу, задумчив и один…" — полны чисто державинских образов. (Ср. "На смерть кн. Мещерского", "Река времен в своем стремленьи…" и т. д.) [92]
У них общие интонации, общие зачины; ср. державинское:
 
 
Что так смущаешься, волнуешь,
 
Бессмертная душа моя?
 
Отколе пламенны желанья?
 
Отколь тоска и грусть твоя?
 
 
("Тоска души")
с тютчевским:
 
 
О, вещая душа моя!
 
О, сердце, полное тревоги.
 
 
Излюбленные у Тютчева образы:
 
 
Изнемогло движенье, труд уснул.
 
Утихло вкруг тебя молчанье
 
И тень нахмурилась темней [93]
 
 
тоже восходят к державинским:
 
 
Заглохнул стон болотна дна,
 
Замолкло леса бушеванье,
 
Затихла тише тишина.
 
Ночная тьма темнее стала [94],
 
 
в свою очередь восходящим к словесному развитию образа у Ломоносова:
Долы скрыты далиной
Отца отечества отец [95].
И недаром в свое время образы Тютчева были объявлены «непонятными» проф. Сумцовым и проф. Брандтом [96]. Без XVIII века, без Державина историческая перспектива по отношению к Тютчеву не может быть верной.