Поэтика. История литературы. Кино.

Татьяна:
 
 
Ей рано нравились романы;
 
Они ей заменяли все (II, 29).
 
 
 
Воображаясь героиней
 
Своих возлюбленных творцов,
 
Кларисой, Юлией, Дельфиной (III, 10).
 
 
Мать:
 
 
Она любила Ричардсона
 
<…>
 
Сей Грандисон был славный франт (II, 30).
 
 
(Следует при этом отметить близкое родство первоначального очерка Татьяны, влюбленной в Ричардсона, с очерком ее матери.) Подчеркнуты пародически все штампы романа:
 
 
Господский дом уединенный,
 
Горой от ветров огражденный,
 
Стоял над речкою. <…>
 
Огромный, запущенный сад,
 
Приют задумчивых дриад (II, 1).
 
 
 
Почтенный замок был построен,
 
Как замки строиться должны (II, 2).
 
 
И тут же, в следующей строфе, пародическая противоположность:
 
 
Он в том покое поселился,
 
Где деревенский старожил
 
Лет сорок с клюшницей бранился,
 
В окно смотрел и мух давил (II, 3).
 
 
 
Один среди своих владений
 
<…>
 
В своей глуши мудрец пустынный
 
<…>
 
И раб судьбу благословил (II, 4).
 
 
 
Везде, везде перед тобой
 
Твой искуситель роковой (III, 15).
 
 
 
Блистая взорами, Евгений
 
Стоит подобно грозной тени,
 
И как огнем обожжена
 
Остановилася она (III, 41).
 
 
 
Быть может, чувствий пыл старинный
 
Им на минуту овладел (IV, 11).
 
 
 
И пилигримке молодой
 
Пора, давно пора домой, <…>
 
Но прежде просит позволенья
 
Пустынный замок навещать (VII, 20),
 
 
 
В возок боярский их впрягают (VII, 32).
 
 
 
Стремится к жизни полевой,
 
В деревню, к бедным поселянам (VII, 53).
 
 
 
Она его не будет видеть;
 
Она должна в нем ненавидеть
 
Убийцу брата своего (VII, 14).
 
 
(Последние два примера даны в мотивировке героини, сквозь ее призму.)
Этот план высокого романа сочетается с планом романа бытового, который дают разговоры и повествовательные приемы. Вопрос о прозаической подпочве эпоса, о том прозаическом плане, на котором развивалась поэма, вставал не раз перед Пушкиным. Он писал по поводу "Кавказского пленника": "Описание нравов черкесских, самое сносное место во всей поэме, не связано ни с каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника. Характер главного лица (лучше сказать единственного лица), а действующих лиц — всего-то их двое, приличен более роману, нежели поэме <…>". По поводу "Бахчисарайского фонтана" он также писал: "Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины.
Aux douces loix des vers je pliais les accents
De sa bouche aimable et naive. [Из чернового письма Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. и письма А. А. Бестужеву от 8 февраля 1824 г.]
 
Если вспомнить при этом прозаические планы и программы стихов, станет очевидно, что соотношение прозы и поэзии было для Пушкина обычным [Прозаические программы были первичным явлением для Пушкина по сравнению со стихами, что согласуется с карамзинской традицией (слова). Нельзя не указать при этом на возможность постановки вопроса о происхождении пушкинской прозы из стиховых планов и программ. (Другое разрешение вопроса см. у Б. М. Эйхенбаума) [116]]; наличность программ и планов Пушкина доказывает нам, что общий композиционный строй его произведений восходит к плану, прозаической схеме; таким образом, отступления "Евгения Онегина" — несомненно основной композиционный замысел, а не вторичное явление, вызванное стихом [Вопреки мнению М. Л. Гофмана о том, что отступления в "Евгении Онегине" — не общий композиционный замысел, а порождены стихом, "формой лирического романа"] (недаром один критик назвал их "наростами Стерна"), — но никогда оно не делалось само по себе самостоятельным, ощутимым моментом произведения, всегда оно так и оставалось подпочвой.
5
Сопряжение прозы с поэзией, бывшее в "Евгении Онегине" композиционным замыслом, делалось ощутимым само по себе и становилось само в ходе произведения источником важных следствий. Приведу несколько примеров такого динамического использования. Роман начинается с речи Онегина:
 
 
"Но, боже мой, какая скука
 
С больным сидеть и день и ночь,
 
Не отходя ни шагу прочь!
 
Какое низкое коварство
 
Полуживого забавлять,
 
Ему подушки поправлять,
 
Печально подносить лекарство,
 
Вздыхать и думать про себя:
 
Когда же черт возьмет тебя?"
 
 
Эта прямая речь как начало романа интересна, но она еще интереснее как начало романа в стихах. Ход разговорной интонации вторгается в стих: то, что в прозе ощутимо исключительно со стороны значения, — в стихе ощущается именно вследствие необычного сочетания разговорной интонации со стихом. Интонационные приемы развиваются у Пушкина все ярче — раз интонация ощутилась:
 
 
"Представь меня". — "Ты шутишь. — «Нету». (III, 2)
 
 
(в пределах одного стиха три интонации).
 
 
"Но куча будет там народу
 
И всякого такого сброду…"
 
— И, никого, уверен я! (IV, 49);
 
 
 
— И, полно, Таня! В эти лета
 
Мы не слыхали про любовь (III, 18)
 
 
(яркая разговорная интонация с вводом интонационного словечка и).
 
 
— Дитя мое, ты нездорова;
 
Господь помилуй и спаси!
 
Чего ты хочешь, попроси…
 
Дай окроплю святой водою,
 
Ты вся горишь… — "Я не больна:
 
Я… знаешь, няня… влюблена" (III, 19)
 
 
(отрывистая интонация диалога; повторения).
 
 
— Итак, пошли тихонько внука
 
С запиской этой к О… к тому…
 
К соседу… да велеть ему
 
Чтоб он не говорил ни слова,
 
Чтоб он не называл меня… (III, 34)
 
 
(еще более отрывистая интонация, недосказанное слово).
 
 
Князь на Онегина глядит.
 
— Ага! давно ж ты не был в свете (VIII, 17)