Целитель

Все же он ответил:
— Почему я должен идти вместе с вами? Владелец дома меня не приглашал.
— Вы можете пойти всюду, куда иду я, — сказал Гиммлер.
— Нет, простите, — ответил Керстен. — Для меня совершенно невозможно сопровождать вас в этот дом. Он принадлежит не Мюссерту, а Туркову — одному из моих самых близких друзей, которого вышвырнули из собственного дома.
— Я этого не знал, — сказал Гиммлер, — но если Мюссерт так поступил, значит, у него были на то причины.
Не успел закончиться сеанс лечения, как к рейхсфюреру пришел Зейсс-Инкварт, чтобы засвидетельствовать почтение.
Он впервые принимал своего хозяина в Голландии. Вел он себя угодливо. Он перечислил Гиммлеру имена всех, кто был приглашен на обед, организованный Мюссертом.
— Кому принадлежит дом, где состоится прием? — спросил Гиммлер. — Это собственность партии?
— Еще нет, рейхсфюрер, — ответил Зейсс-Инкварт, — но скоро ею станет. Дом принадлежал подозрительному человеку, стороннику так называемого голландского правительства, эмигрировавшего в Лондон. Сведения о нем все хуже день ото дня. Завтра мы его арестуем вместе с другими отъявленными пособниками. Кроме того, этому Туркову принадлежат картины старых мастеров, необычайно высокой стоимости. Мы их конфискуем в пользу рейха. Его друзья, которых мы тоже завтра возьмем, — их около двенадцати человек — крупные промышленники, банкиры, судовладельцы. У них также есть коллекции картин. Видите, рейхсфюрер…
— Хорошо, — прервал его Гиммлер. — Отличная работа. Когда важные люди исчезают, то маленькие остаются без руководства. Берите этих предателей, а после я вам скажу, что с ними делать.
Рейхсфюрер закончил одеваться и вместе с гауляйтером направился в примыкающий к спальне кабинет. На пороге он остановился, повернулся к Керстену и спросил, пойдет ли он на обед к Мюссерту.
— Прошу меня извинить, рейхсфюрер, но я уже приглашен к одному из моих бывших пациентов.
— Как хотите, — пожал плечами Гиммлер. — Но обязательно приходите завтра утром меня лечить.
Керстен взял машину в гараже СС. Шофер в форме отвез его в Вассенаар, жилой район в пригороде Гааги. Его друг Турков жил там в доме, куда его водворило гестапо.
Доктор провел со своим другом целый день. Эти часы были окрашены своеобразной смесью нежности и горечи.
Керстена и Туркова связывала долголетняя прочная дружба. Они не виделись три года и счастливы были встретиться. Но в то же время они знали, что это свидание будет последним в их жизни. Об этом они не говорили. Зачем?
Посетители заходили — быстро, украдкой. Один из них, по имени де Бофор — голландец, происходивший из старинного французского дворянского рода, пришел с женой. Он был членом голландского Сопротивления. Бофор в красках описал доктору свою жизнь в подполье с чужими документами, как будто бы он был затравленным зверем, и попросил отправить в Швецию тайное послание, которое должны оттуда переслать в Лондон. Он сделал это от отчаяния и только потому, что других способов связи у него не осталось.
— Ваш пакет будет переправлен в Стокгольм, я вам обещаю, и немцы ничего не узнают, — сказал ему Керстен.
Потом он спросил, на чье имя послать пакет.
— Барону ван Нагелю, представителю голландского правительства в изгнании в Стокгольме, — ответил Бофор.
Сразу после этого он ушел. Двое друзей остались одни. Стемнело. Время шло все медленнее, каждая минута становилась все тяжелее. Где-то в доме старые голландские часы пробили одиннадцать. Керстену все труднее становилось владеть собой. Он думал: «Его арестуют на рассвете. Самое позднее, в шесть часов за Турковым придут гестаповцы».
Доктор поднялся, быстро откланялся, пообещав своему другу, что завтра они увидятся. Они оба понимали, что это невозможно, но до самого конца продолжали делать вид, что ничего об этом не знают. Какой смысл расстраиваться?
Военная машина СС увезла Керстена в ночь. Он ничего не задумывал специально. Но вдруг, несмотря на темноту (он знал Гаагу лучше, чем любой другой город в мире), он понял, что дорога обратно идет через Клингендаль, тот самый пригород, где стоял замок, реквизированный Зейсс-Инквартом для Гиммлера. Не колеблясь, он приказал шоферу ехать туда.
 
На первом полицейском посту его остановили. Он показал пропуск, подписанный лично рейхсфюрером, и его уважительно поприветствовали. Второй пост… Та же история. Последний пост был у входа в замок. Там его спросили, зачем он приехал.
— Мне нужно видеть рейхсфюрера, — сказал Керстен.
— Очень хорошо, — сказал начальник караула. — Он вернулся всего десять минут назад.
Агент гестапо провел доктора в спальню рейхсфюрера. Тот разувался. Держа в руках ботинок, он удивленно и радостно посмотрел на Керстена:
— Вы что, умеете мысли читать? Я как раз о вас думал. У меня опять спазмы, но я думал, что вы уже спите, и не хотел вас будить, мне не так уж плохо.
— Я это почувствовал, и вот я здесь, — не моргнув глазом, ответил Керстен. — Раздевайтесь. Я за две минуты справлюсь.
— О, я это отлично знаю, — сказал Гиммлер.
Боль прошла. Рейхсфюрер блаженно улыбнулся.
— Мне даже не надо вам звонить, если мне плохо, — взволнованно и благодарно сказал он. — Ваше дружеское отношение само подсказывает вам.
— И все же, — сказал Керстен, вздохнув и покачав головой, — у меня есть серьезная личная проблема, и только вы в силах мне помочь.
— Женщины! — радостно воскликнул Гиммлер.
— Нет, мне очень жаль, но это не любовная история, — ответил Керстен. — Сегодня утром я слышал, как Зейсс-Инкварт сказал вам, что завтра арестует двенадцать голландцев. И среди них — Турков, мой старинный друг, у которого я только что обедал. Именно поэтому я не смог пойти на прием к Мюссерту. И я уверен, что вы понимаете, как я расстроен. Во имя нашей старой дружбы, прошу вас, отмените эти аресты.
— А других подозреваемых вы знаете?
— Большинство из них — мои друзья.
Рейхсфюрер взялся за очки и принялся бессознательно двигать их вверх-вниз по лбу. Он закричал:
— Они предатели! Они вступили в преступную связь с Лондоном! Кроме того, я не могу отменять приказы, отданные Кальтенбруннером, он моя правая рука в Берлине. Зейсс-Инкварт, Раутер, их заместители — никто из них меня не поймет, они все делают для того, чтобы не дать голландцам воткнуть нам нож в спину.
Завязался длинный спор, в котором Гиммлер взывал к логике доктора, а Керстен — к чувствам рейхсфюрера. Аргументами Гиммлера были полиция, политика, война, государственные интересы. А Керстен беспрестанно твердил только одно: дружба. Он знал, что не сможет убедить Гиммлера с помощью фактов, так как Гиммлер и сам знал все факты. Он ограничился тем, что настаивал, просил, умолял — во имя тех чувств, которые к нему испытывал Гиммлер.
— Я так рассчитывал на вас, я так верил в нашу дружбу! — повторял Керстен снова и снова.
Мало-помалу движение очков на лбу рейхсфюрера замедлилось, затем прекратилось. Гиммлер устало вздохнул, устроился поудобнее в кровати с балдахином, обвел взглядом позолоченную лепнину спальни. Было тепло, он прекрасно себя чувствовал, у него не болел живот. Он сказал:
— Ну ладно уж, дорогой господин Керстен, я прав, и вы это знаете. Но в конце концов, не будем же мы ссориться из-за двенадцати человек. Нет? Это было бы очень глупо. Тут все предатели. Дюжиной больше, дюжиной меньше… Это, в конце концов, неважно. Хорошо, я поговорю с Раутером завтра утром.
Керстен сказал мягко:
— Завтра будет поздно. Я буду вам бесконечно признателен, если вы позвоните ему прямо сейчас.
— Но Раутер спит, — возразил Гиммлер.
— Он проснется, — сказал Керстен.
Гиммлер пожал плечами и пробурчал:
— Последнее слово всегда остается за вами. Так уж и быть. Звоните Раутеру.
Телефон стоял далеко от кровати, на которой лежал Гиммлер. Керстен взял трубку и попросил соединить его с Раутером. Услышав его голос, он сказал:
— Господин обергруппенфюрер, с вами хочет поговорить рейхсфюрер.