Наследница (СИ)

  
Наследница
 
Екатерина Панова
   
Глава 1
 
— Я ушла, мам, — Амина весело звякнула ключами, собранными на белом кольце, и открыла дверь.
— Купи хлеба, Мусенька, и кефира.
Мать выскочила из спальни в белой сорочке, похожая на похудевшего Каспера, и вихрем метнулась в ванную. Их графики не совпадали, и она выезжала в свой центр молекулярно-генетических исследований на сорок минут позже, да и то все время опаздывала.
— Не торопись, — успела крикнуть Амина в захлопнувшуюся дверь.
В прошлый раз мама умудрилась приложиться лбом к краю раковины в попытке уложить волосы, и центр полмесяца обсасывал новость, что их начальницу бьет супруг. А когда выяснилось, что она пятый год в разводе, в центре началась и вовсе истерика. Сошла, мол, с ума баба, завела на старости лет молодого бойфренда, а тот пропивает ее денежки до копейки, да ещё и лупит.
Мама рассказывала и смеялась:
— А я ещё ничего, Мусенька, по некоторым данным пользуюсь успехом у старшеклассников.
Некоторые данные о Генриетте Львовне распространяла ее собственная секретарша, которую они тайком называли мисс Хадсон. Ради свежей сплетни та была готова на шпионаж, подкуп и опасное расследование, где здравый смысл не имел никакого значения.
Ах, да. Генриетта Львовна — это имя ее матери.
С именами в их семье была полная беда. Гентриетта, Амина и Эльдар. И кот Антоний. Эльдару нравилось называть их по имени-отчеству. Впрочем, отец давно ушёл, и можно было спокойно называть себя Леной, Мусей и Тоточкой. Можно было валяться в выходные до полудня, тусить до утра с подругой и ходить по квартире с немытой головой.
Первое время после развода, они с мамой по привычке обедали в гостиной, переодеваясь в платья, а в выходные ходили по научным выставкам или в театр. Тоточка ходил по струнке и мялся у двери.
А после расслабились. Оттаяли. Поняли — отец не вернётся, даже если если они будут очень послушными и хорошими. И почему-то стало легко. Стало нравиться быть свободной от этикета. Мать сменила тяжелые бархат портьер на пошлый ситец в цветочек, и они неделю умирали от восторга. Купили два сарафана, а после — иди все к черту — сменили косы на короткие стрижки. Раздербанили отцовский кабинет, превратив его в библиотеку, выкинули старый диван, тумбу и одёжный шкаф. Оставили только стол. Стол нравился Антонию, и тот развалившись с графским комфортом, дрых на нем круглые сутки… Если бы отец их видел, то сказал бы, что они сошли с ума и превращаются в мещан.
Амина стояла у двери, поигрывая ключами, и не понимала, почему вспоминает все эти глупости. Ей тридцать один. У неё три проекта и четыре поклонника. А вечером они с мамой будут пить кефир, рассевшись на напольном диване, и смотреть какую-нибудь милую чепуху. И гладить Антония, которому было особенно тяжело становиться Тоточкой. Он привыкал к новой жизни дольше всех.
Она медленно вышла из дома, вопреки собственному правилу, не воспользовавшись лифтом, а пройдя все семь этажей медленным шагом. Воспоминания теснились в голове, перебивая одно другое. Голова напоминала шкатулку с тысячей мелочей, где количество этих самых мелочей явно превышало заданный объём. То одно выпадет из шкатулки, то другое.
Свой Шевроле она всегда парковала у второго подъезда, потому что поворот там был неудобный и никто другой не рисковал парковаться. Ну а она научилась. Неудобно, но всегда на одном месте. Амина ценила стабильность. Уселась, закинув сумку на заднее сидение, и нежно погладила плетёный руль.
— Как ты, воробышек? — спросила она, прислушалась к стукам в моторе и тут же продолжила: — Это точно, холодина, хотя на дворе весна в разгаре.
Воробушку в прошлом сезоне исполнилось двенадцать, и он ездил, постукивая и покряхтывая, и отлучаясь каждые полгода в ремонт. Последний подарок отца. Если, конечно, это можно было назвать подарком.
На работе Марк Сергеевич, которого она как раз нежно подсиживала, отправил ее к следакам. Она часто сопровождала допросы сложных индивидуумов или редких типажей.
 
— Иди, Аминочка, спаси следственный комитет, — сказал он начальственным басом.
Марк Сергеевич имел вид величественный и монументальный, и в прошлом году они встречались минут примерно тридцать на одной из дурацких вечеринок, организованных на их кафедре. Амина давно бы забыла об этом, но Марк Сергеевич не давал. Смотрел иногда так, что дурно становилось.
— Мчусь, Маркуша Сергеевич, — бодро отрапортовала Амина, хотя чувствовала себя сонной и вялой, все ещё погружённой в быстрое течение вод детских воспоминаний.
— Ну какой из меня Маркуша… Совершенной ерундовый.
— Ну какая из меня Аминочка?
Марк Сергеевич расхохотался. Смеялся он, как Дед Мороз — хо-хо-хо… Амину продирало жутью от этого смеха.
Она кисло подумала, что как бы не пришлось увольняться. А все из-за какой-то пьянки. Напомнить, что ли, этому Маркуше, что он женат на совершенно феноменальных деньгах?
— Дуйте, Амина Эльдаровна, в тюрьму, ждут вас там очень.
Он снова издал своё задорное хо-хо-хо, идеально копируя весёлого и жизнерадостного человека, и только глаза оставались сумрачными и жуткими безднами. Если бы не взгляд, многие его принимали за деревенского дурня. Напоминал он ей кого-то…
Амина сосредоточилась, пытаясь поймать за хвост ускользающее полупрозрачное воспоминание, но не смогла. Что-то очень-очень знакомое, совсем недавнее. Ум бешено обыскивал пространство, пытаясь ухватиться за ту часть секунды, в которую она помнила что-то очень важное, что никак нельзя забыть.
— С вами все в порядке, Амина Эльдаровна?
Она вдруг обнаружила, что сидит в кресле и держит в руке стакан воды, а Марк Сергеевич с беспокойством заглядывает ей в лицо.
— Давайте, я Сашечку пошлю в тюрьму, а то на вас дурно действуют местные силы правопорядка.
— Александра Юрьевича, — вяло поправила Амина
Игра с именами у них никогда не заканчивалась и служила своеобразным маркером нормальности в атмосфере коллектива. Она обязана поддерживать эту игру, если хочет вписаться и дернуть вверх по карьерной лестнице. А она хочет.
— Я сама съезжу, — сказала она. — Не выспалась и позавтракать не успела, вот и шатает меня от служебного рвения.
— Ладно… Но давайте-ка небольшой тест? Что вы чувствуете, глядя на клеточки и полосочки?
Амина принуждённо засмеялась.
— Чувствую, что сейчас к ним опоздаю.
Встала и бочком-бочком вытеснилась из начальственного кабинета.
— Ну как он, не бушует? — спросила ее на выходе Ольга Викторовна.
То есть, Оленька, разумеется.
— Оль, ну что ты за секретарь такой, если собственное начальство боишься?
Обе посмеялись, хотя Оленька хихикала без огонька. И в самом деле боится? Пять лет уже работает, а от Марка Сергеевича выходит, как ушибленная. Сказать ей, что ли, что он не ест девочек?
В машину она садилась с надеждой, что на сегодня все потрясения окончены, а в голове упорно прокручивалось Олино лицо. И Оленька ей кого-то напомнила сегодня. Может, однокурсницу в институте? Нет, точно нет. Память у неё едва ли не фотографическая, она бы помнила. С такими, как она, не случается дежавю.
Амина заехала в проулок, припарковалась, а после вышла из машины. И сразу же вернулась. В изолятор она брала только портфель с бумагами, остальное все равно отбирали, а «технические средства связи», которыми ее бесконечно попрекали на пропускном пункте, ей скоро сниться будут. Раздраженно она кинула на сиденье оба телефона и захлопнула дверь.
— Вы Амина Эльдаровна Беклетова? — тихо окликнули ее.
Точно. Она.
Медленно обернулась, прокручивая в голове звук голоса, от которого кишки завязывались в узел не то в ужасе, не то в предчувствии… Глаза у него были темными и глубокими, как колодцы, но, когда он повернулся к ней, мимолётно полыхнули берлинской глазурью. Чёрное пальто от Армани из тонкой шерсти, перчатки из лаковой кожи, бледное высокомерное лицо. Вместо короткой стрижки, на левое плечо лился блестящий длинный хвост, скрученный прозрачной резинкой. На фоне серых промозглых улиц и безликих казенных строений, он смотрелся чужеродно, как антикварная кукла, по ошибке выставленная на витрину советского универмага.