Там мое королевство

– Здравствуйте, – как будто не замечая ни слез, ни синяка, поприветствовал ее дядя Виталя.
Лида разрыдалась еще сильнее и сползла куда-то ему под ноги.
– Ну что вы? Что случилось?
– Бьет, паскуда, опять бьет. Трезвый бьет, пьяный бьет. У-у-у-у-у.
Дядя Виталя осторожно приподнял женщину и спросил:
– А когда бьет, то что говорит?
Лида опешила от такого вопроса:
– Вы уж простите, но мне стыдно о таком говорить.
– А вы не стесняйтесь. Стыдно – бить, а говорить не стыдно.
– Он говорит, – Лида всхлипнула, – что когда мы с ним сексом занимаемся, вы простите ради бога, я в мать его превращаюсь. Он смотрит на меня – а на нем его мать скачет. Он мне как врежет, чтобы от наваждения избавиться – и так каждый раз.
Не успела она договорить, на пороге квартиры появился Вова.
– А ну домой пошла, чего перед соседями позоришься! Не трону я тебя больше.
– Вы только ему не говорите, что я сказала – убьет, – шепнула она дяде Витале и скрылась за дверью.
– Покурим, может? – предложил Вова. – А, ты ж не куришь.
– А я рядом постою, пойдем, – согласился дядя Виталя, и они пошли на общий балкон.
– Зачем жену свою обижаешь? – очень ласково, без всякого осуждения спросил дядя Виталя. – Что она тебе сделала?
В любом другом случае Вова бы за такие вопросы двинул хорошенько в жбан, но добрый и какой-то юродивый дядя Виталя не вызывал в нем такого желания.
Дядя Виталя пристально смотрел в глаза мужчине, так, что Вове стало больно, как будто он посмотрел на солнце не жмурясь.
– Да не хочу я ее бить. Честно, не хочу. Но она мне одного человека напоминает или превращается в него, уж не знаю, и это меня с ума сводит.
– Понимаю.
Дядя Виталя порылся в карманах и извлек оттуда маленькую каменную фигурку – два листа дерева, один внутри другого.
– Вот, возьми, мне настоятель в одном монастыре дал, – соврал дядя Виталя, – от такого, говорит, как раз помогает.
– От какого такого? – спросил Вова.
– От наваждений всяких.
Дядя Виталя не то чтобы верил в чудодейственную силу своих камней, зато верил в силу доброго слова и убеждения. А еще в то, что почему-то должен помогать всем этим людям, которые, хоть и против его воли, стали его новой семьей.
  
Виктор Адольфович
 
Виктора Адольфовича дядя Виталя встречал редко, в основном поздним вечером, когда тот выбирался из своего обиталища на пустырь за домом и жег там траву.
Травой, как рассказывала Леонидовна, дело не ограничивалось: Адольфович любил жечь найденную на помойке сломанную мебель, из-за чего у него часто случались шумные конфликты с собирателями всякого старья – семейством Труфановых. А однажды, по словам все той же Леонидовны, Виктор Адольфович чуть не спалил свою квартиру.
Виктор казался дяде Витале самым неприятным человеком. Все остальные пытались созидать в этой жизни хоть что-то: Леонидовна генерировала сплетни; Труфановы хоть и своеобразно, но все же обустраивали свой дом; Лида и Виктор, как могли, поддерживали порядок в подъезде, Адольфович же не делал ничего – только разрушал. Он даже разговаривать не хотел, а только недовольно бурчал.
Так произошло и сегодня, когда дядя Виталя пришел на пустырь, чтобы оценить опасность от устроенного пожарища.
– Хорошо горит, – примирительно начал он.
– Кха-а, – издал звук одобрения Адольфович.
По лицу его бегали огоньки пламени, то отрезая, то добавляя новых фрагментов к и без того жуткому образу. Его ввалившиеся глаза удовлетворенно блестели.
– Горит-горит, – бормотал он.
Долго разговаривать с Адольфовичем не хотелось, объяснять про опасность пожаров явно было бесполезно.
– А знаете, что еще хорошо горит? – обратился дядя Виталя к соседу. Адольфович бессмысленно уставился на дядю Виталю. – Хорошо горит ночник, я специально для вас сделал его: выточил каменное основание и вставил самую яркую лампочку.
Виктор Адольфович недоверчиво попятился.
– Да возьмите, это я специально для вас сделал. Подарок! Будете дома зажигать.
«Может, и в округе тогда что-нибудь уцелеет», – беззлобно подумал дядя Виталя.
   
Труфановы
 
Подсунуть подарок Труфановым казалось задачей очень простой, но не тут-то было. Собиратели со стажем наотрез отказались брать что-то из рук дяди Витали.
– Мы сами все найдем, – сказал Труфанов.
– Все, что нам нужно, нас уже ждет-дожидается, – придурковато хихикнула Труфанова.
– Понятно. Ну, доброго вам здоровья тогда.
Сдаваться дядя Виталя не собирался. В этот же вечер он подкинул на помойку большую каменную шкатулку-матрешку, в которой, как он надеялся, исчезнет все «богатство» четы Труфановых, и дочь наконец привезет к ним внучку.
Вещь была ценная, поэтому дядя Виталя расположился неподалеку на скамейке, чтобы кто-нибудь другой случайно не уволок не предназначенный ему подарок.
Труфановы выползли на свой ежевечерний обход спустя полчаса. Наметанный глаз собирателей сразу приметил красивую шкатулку, и с небывалой для себя прытью Труфановы припустили прямиком к помойке. Они придирчиво осмотрели ее со всех сторон и все-таки решили, что вещь эта достойна занять положенное место в их огромной коллекции.
Вот так дяде Витале все-таки удалось вручить свой подарок, и, довольный, он пошел домой.
Было десять вечера, когда дядя Виталя совершил свой ежевечерний ритуал: привел квартиру и себя в порядок, постоял на балконе, посмотрел на закат, прочитал молитву, которой учила его бабушка (от нее он так и не смог отказаться, непонятно, почему молитва казалась очень важной). Почитав немного книгу, дядя Виталя выключил ночник и – счастливый от ненапрасно прожитого дня – уснул.
  
Подарки
 
Проснулся дядя Виталя от того, что в комнате было гораздо светлее, чем обычно, хотя он был уверен, что до утра еще далеко. А еще его беспокоил звук, нет, какофония звуков: разговоры, крики, чавканье, стоны, писк.
Он беспомощно оглянулся по сторонам, кончики пальцев мгновенно онемели, а дядя Виталя понял, что закричать не сможет больше никогда.
Он, действуя как любой человек в кошмарном сне, бросился к выключателю, но в квартире было и так светло. И свет этот нельзя было выключить.
Все углы его квартиры светились, пронзая пространство вверх и вниз, делая его прозрачным жутким паноптикумом, где дядя Виталя мог одновременно видеть всех своих соседей по лестничной клетке. Они казались призрачными, подсвеченные неестественным светом, но все же хорошо различимые. Видели ли они его?
Ему казалось, что нет. Иначе бы они не смогли… «Не смогли бы творить такое!» – вскрикнул про себя дядя Виталя.
Он опустил глаза вниз, туда, где была квартира Леонидовны, и увидел, как эта грузная женщина абсолютно голая лежит на грязном кухонном кафеле. За что-то, похожее на пуповину, она вытягивает из себя синюшного, непропорционально огромного ребенка. Тот пищит, извивается и явно пытается пробраться назад, но Леонидовна упорно вытягивает и вытягивает его на свет божий. «Да божий ли?» – пронеслось у дяди Витали.
В квартире под Леонидовной, точнее, прямо под Леонидовной, как будто перетекая из нее сверху вниз, на стареньком скрипучем диване неистово трахались Вова и Лида. Вот только вместо изможденной тридцатилетней Лиды, на Вове скакала тощая старуха с обвисшими грудями, похожая на его мать. «Да это и есть его мать», – догадался дядя Виталя. Парочка стонала, завывала, и до дяди Витали доносились отчетливые безудержные шлепки – это Вова лупил по сморщенному заду свою единокровную любовницу.
Еще ниже, на первом этаже, Труфановы, злобно скалясь, ползли друг за другом по лабиринту из всевозможных вещей, которые захламляли их дом.
– Кусь-кусь, – кричал Труфанов, – догоню и укушу.
– Не догонишь, старый козел, – парировала Труфанова, протискиваясь на брюхе между стульями, стеллажами, сломанными детскими колясками и прочим хламом. В какой-то момент она все таки застряла между ножек допотопного столика, и Труфанов настиг ее.