Стихотворения. Поэмы. Пьесы

ЧАСТЬ II
 
 
Это случилось в одну из осеней,
 
были горюче-сухи
 
все.
 
Металось солнце,
 
сумасшедший маляр,
 
оранжевым колером пыльных выпачкав.
 
 
 
Откуда-то
 
на землю
 
нахлынули слухи.
 
Тихие.
 
Заходили на цыпочках.
 
 
 
Их шепот тревогу в гр'уди выселил,
 
а страх
 
под черепом
 
рукой красной
 
распутывал, распутывал и распутывал
 
мысли,
 
и стало невыносимо ясно:
 
если не собрать людей пучками рот,
 
не взять и не взрезать людям вены —
 
зараженная земля
 
сама умрет —
 
сдохнут Парижи,
 
Берлины,
 
Вены!
 
 
 
Чего размякли?!
 
Хныкать поздно!
 
Раньше б раскаянье осеняло!
 
Тысячеруким врачам
 
ланцетами роздано
 
оружье из арсеналов.
 
 
 
Италия!
 
Королю,
 
брадобрею ли
 
ясно —
 
некуда деться ей!
 
Уже сегодня
 
реяли
 
немцы над Венецией!
 
 
 
Германия!
 
Мысли,
 
музеи,
 
книги,
 
каньте в разверстые жерла.
 
Зевы зарев, оскальтесь нагло!
 
Бурши,
 
скачите верхом на Канте!
 
Нож в зубы!
 
Шашки наголо!
 
 
 
Россия!
 
Разбойной ли Азии зной остыл?!
 
В крови желанья бурлят ордой.
 
Выволакивайте забившихся под Евангелие
 
Толстых!
 
За ногу худую! По камню бородой!
 
 
 
Франция!
 
Гони с бульваров любовный шепот!
 
В новые танцы — юношей выловить!
 
Слышишь, нежная?
 
Хорошо
 
под музыку митральезы жечь и насиловать!
 
 
 
Англия!
 
Турция!..
 
Т-р-а-а-ах!
 
Что это?
 
Послышалось!
 
Не бойтесь!
 
Ерунда!
 
Земля!
 
Смотрите,
 
что по волосам ее?
 
Морщины окопов легли на чело!
 
Т-с-с-с-с-с-с… —
 
грохот.
 
Барабаны, музыка?
 
Неужели?
 
Она это,
 
она самая?
 
Да!
 
НАЧАЛОСЬ.
 
 
ЧАСТЬ III
 
 
Нерон!
 
Здравствуй!
 
Хочешь?
 
Зрелище величайшего театра.
 
Сегодня
 
бьются
 
государством в государство
 
16 отборных гладиаторов.
 
 
 
Куда легендам о бойнях Цезарей
 
перед былью,
 
которая теперь была!
 
Как на детском лице заря,
 
нежна ей
 
самая чудовищная гипербола.
 
 
 
Белкой скружишься у смеха в колесе,
 
когда узнает твой прах о том:
 
сегодня
 
мир
 
весь — Колизей,
 
и волны всех морей
 
по нем изостлались бархатом.
 
 
 
Трибуны — ск'алы,
 
и на скале там,
 
будто бой ей зубы выломил,
 
поднебесья соборов
 
скелет за скелетом
 
выжглись
 
и обнеслись перилами.
 
 
 
Сегодня
 
заревом в земную плешь она,
 
кровавя толп ропот,
 
в небо
 
люстрой подвешена
 
целая зажженная Европа.
 
 
 
Пришли,
 
расселись в земных долинах
 
гости
 
в страшном наряде.
 
Мрачно поигрывают на шеях длинных
 
ожерелья ядер.
 
 
 
Золото славян.
 
Черные мадьяр усы.
 
Негров непроглядные пятна.
 
Всех земных широт ярусы
 
вытолпила с головы до пят она.
 
И там,
 
где Альпы,
 
в закате грея,
 
выласкали в небе лед щеки, —
 
облаков галереей
 
нахохлились зоркие летчики.
 
 
 
И когда
 
на арену
 
воины
 
вышли
 
парадными парами,
 
в версты шарахнув театром удвоенный
 
грохот и гром миллиардных армий, —
 
шар земной
 
полюсы стиснул
 
и в ожидании замер.
 
Седоволосые океаны
 
вышли из берегов,
 
впились в арену мутными глазами.
 
Пылающими сходнями
 
спустилось солнце —
 
суровый
 
вечный арбитр.
 
Выгорая от любопытства,
 
звезд глаза повылезли из орбит.
 
 
 
А секунда медлит и медлит.
 
Лень ей.
 
К началу кровавых игр,
 
напряженный, как совокупление,
 
не дыша, остановился миг.
 
 
 
Вдруг —
 
секунда вдребезги.
 
Рухнула арена дыму в дыру.
 
В небе — ни зги.
 
Секунды быстрились и быстрились —
 
взрывали,
 
ревели,
 
рвали.
 
Пеной выстрел на выстреле
 
огнел в кровавом вале.
 
Вперед!
 
 
 
СПА_СИ ГОС_ПО_ДИ ЛЮ_
 
 
 
Вздрогнула от крика грудь дивизий.
 
Вперед!
 
Пена у рта.
 
Разящий Георгий у знамен в девизе,
 
барабаны:
 
ТРА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА
 
ТРА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА_ТА
 
Бутафор!
 
Катафалк готовь!
 
Вдов в толпу!
 
Мало вдов еще в ней.
 
И взвился
 
в небо
 
фейерверк фактов,
 
один другого чудовищней.
 
 
 
Выпучив глаза,
 
маяк
 
из-за гор
 
через океаны плакал;
 
а в океанах
 
эскадры корчились,
 
насаженные мине на кол.
 
 
 
Дантова ада кошмаром намаранней,
 
громоголосие меди грохотом изоржав,
 
дрожа за Париж,
 
последним
 
на Марне
 
ядром отбивается Жоффр.
 
 
 
С юга
 
Константинополь,
 
оскалив мечети,
 
выблевывал
 
вырезанных
 
в Босфор.
 
Волны!
 
Мечите их,
 
впившихся зубами в огрызки просфор.
 
 
 
Лес.
 
Ни голоса.
 
Даже нарочен
 
в своей тишине.
 
Смешались их и наши.
 
И только
 
проходят
 
вороны да ночи,
 
в чернь облачась, чредой монашьей.
 
 
 
И снова,
 
грудь обнажая зарядам,
 
плывя по веснам,
 
пробиваясь в зиме,
 
армия за армией,
 
ряд за рядом
 
заливают мили земель.
 
 
 
Разгорается.
 
Новых из дубров волок.
 
Огня пентаграмма в пороге луга.
 
Молниями колючих проволок
 
сожраны сожженные в уголь.
 
 
 
Батареи добела раскалили жару.
 
Прыгают по трупам городов и сел.
 
Медными мордами жрут
 
всё.
 
Огневержец!
 
Где не найдешь, карая!
 
Впутаюсь ракете,
 
в небо вбегу —
 
с неба,
 
красная,
 
рдея у края,
 
кровь Пегу.
 
 
 
И тверди,
 
и воды,
 
и воздух взрыт.
 
Куда направлю опромети шаг?
 
Уже обезумевшая,
 
уже навзрыд,
 
вырываясь, молит душа:
 
 
 
«Война!
 
Довольно!
 
Уйми ты их!
 
Уже на земле голо».
 
Метнулись гонимые разбегом убитые,
 
и еще
 
минуту
 
бегут без голов.
 
 
 
А над всем этим
 
дьявол
 
зарево зевот дымит.
 
Это в созвездии железнодорожных линий
 
стоит
 
озаренное пороховыми заводами
 
небо в Берлине.
 
 
 
Никому не ведомо,
 
дни ли,
 
годы ли,
 
с тех пор как на поле
 
первую кровь войне отдали,
 
в чашу земли сцедив по капле.
 
 
 
Одинаково —
 
камень,
 
болото,
 
халупа ли,
 
человечьей кровищей вымочили весь его.
 
Везде
 
шаги
 
одинаково хлюпали,
 
меся дымящееся мира месиво.
 
 
 
В Ростове
 
рабочий
 
в праздничный отдых
 
захотел
 
воды для самовара выжать, —
 
и отшатнулся:
 
во всех водопроводах
 
сочилась та же рыжая жижа.
 
 
 
В телеграфах надрывались машины Морзе.
 
Орали городам об юных они.
 
Где-то
 
на Ваганькове
 
могильщик заерзал.
 
Двинулись факельщики в хмуром Мюнхене.
 
 
 
В широко развороченную рану полка
 
раскаленную лапу всунули прожекторы.
 
Подняли одного,
 
бросили в окоп —
 
того,
 
на ноже который!
 
Библеец лицом,
 
изо рва
 
ряса.
 
«Вспомните!
 
За ны!
 
При Понтийстем Пилате!»
 
А ветер ядер
 
в клочки изорвал
 
и мясо и платье.
 
 
 
У_ПО_КОЙ ГОС_ПО_ДИ ДУ_ШУ У_СОПША_ГО РА_БА ТВО_Е_ГО
 
 
 
Выдернулась из дыма сотня голов.
 
Не сметь заплаканных глаз им!
 
Заволокло
 
газом.
 
 
 
ВЕ_ЧНА_Я ПА_МЯТЬ
 
 
 
Белые крылья выросли у души,
 
стон солдат в пальбе доносится.
 
«Ты на небо летишь, —
 
удуши,
 
удуши его,
 
победоносца».
 
 
 
Бьется грудь неровно…
 
Шутка ли!
 
К богу на дом!
 
У рая, в облака бронированного,
 
дверь расшибаю прикладом.
 
 
 
Трясутся ангелы.
 
Даже жаль их.
 
Белее перышек личика овал.
 
Где они —
 
боги!
 
«Бежали,
 
все бежали,
 
и Саваоф,
 
и Будда,
 
и Аллах,
 
и Иегова».
 
 
 
У_ПО_КОЙ ГОС_ПО_ДИ ДУ_ШУ У_СОПША_ГО РА_БА ТВО_Е_ГО
 
 
 
Ухало.
 
Ахало.
 
Охало.
 
Но уже не та канонада, —
 
повздыхала еще
 
и заглохла.
 
Вылезли с белым.
 
Взмолились:
 
— не надо! —
 
 
 
Никто не просил,
 
чтоб была победа
 
родине начертана.
 
Безрукому огрызку кровавого обеда
 
на чёрта она?!
 
 
 
Последний на штык насажен.
 
Наши отходят на Ковно,
 
на сажень
 
человечьего мяса нашинковано.
 
 
 
И когда затихли
 
все, кто нападали,
 
лег
 
батальон на батальоне —
 
выбежала смерть
 
и затанцевала на падали,
 
балета скелетов безносая Тальони.
 
 
 
Танцует.
 
Ветер из-под носка.
 
Шевельнул папахи,
 
обласкал на мертвом два волоска,
 
и дальше —
 
попахивая.
 
 
 
Пятый день
 
в простреленной голове
 
поезда выкручивают за изгибом
 
изгиб.
 
В гниющем вагоне
 
на сорок человек —
 
четыре ноги.