Стихотворения. Поэмы. Пьесы

Berlin, 6 сентября, 1923 г.
  
КИЕВ
 
 
 
Лапы елок,
 
лапки,
 
лапушки…
 
Все в снегу,
 
а теплые какие!
 
Будто в гости
 
к старой,
 
старой бабушке
 
я
 
вчера
 
приехал в Киев.
 
Вот стою
 
на горке
 
на Владимирской.
 
Ширь вовсю —
 
не вымчать и перу!
 
Так
 
когда-то,
 
рассиявшись в выморозки,
 
Киевскую
 
Русь
 
оглядывал Перун.
 
А потом —
 
когда
 
и кто,
 
не помню толком,
 
только знаю,
 
что сюда вот
 
по льду,
 
да и по воде,
 
в порогах,
 
волоком —
 
шли
 
с дарами
 
к Диру и Аскольду.
 
Дальше
 
било солнце
 
куполам в литавры.
 
— На колени, Русь!
 
Согнись и стой. —
 
До сегодня
 
нас
 
Владимир гонит в лавры.
 
Плеть креста
 
сжимает
 
каменный святой.
 
Шли
 
из мест
 
таких,
 
которых нету глуше, —
 
прадеды,
 
прапрадеды
 
и пра пра пра!..
 
Много
 
всяческих
 
кровавых безделушек
 
здесь у бабушки
 
моей
 
по берегам Днепра.
 
Был убит,
 
и снова встал Столыпин,
 
памятником встал,
 
вложивши пальцы в китель.
 
Снова был убит,
 
и вновь
 
дрожали липы
 
от пальбы
 
двенадцати правительств.
 
А теперь
 
встают
 
с Подола
 
дымы,
 
киевская грудь
 
гудит,
 
котлами грета.
 
Не святой уже —
 
другой,
 
земной Владимир
 
крестит нас
 
железом и огнем декретов.
 
Даже чуть
 
зарусофильствовал
 
от этой шири!
 
Русофильство,
 
да другого сорта.
 
Вот
 
моя
 
рабочая страна,
 
одна
 
в огромном мире.
 
 
 
— Эй!
 
Пуанкаре!
 
возьми нас?..
 
Черта!
 
Пусть еще
 
последний,
 
старый батька
 
содрогает
 
плачем
 
лавры звонницы.
 
Пусть
 
еще
 
врезается с Крещатика
 
волчий вой:
 
«Даю — беру червонцы!»
 
Наша сила —
 
правда,
 
ваша —
 
лаврьи звоны.
 
Ваша —
 
дым кадильный,
 
наша —
 
фабрик дым.
 
Ваша мощь —
 
червонец,
 
наша —
 
стяг червонный
 
— Мы возьмем,
 
займем
 
и победим.
 
Здравствуй
 
и прощай, седая бабушка!
 
Уходи с пути!
 
скорее!
 
ну-ка!
 
Умирай, старуха,
 
спекулянтка,
 
набожка.
 
Мы идем —
 
ватага юных внуков!
 
 
1924
   
УХ, И ВЕСЕЛО!
 
 
 
О скуке
 
на этом свете
 
Гоголь
 
говаривал много.
 
Много он понимает —
 
этот самый ваш
 
Гоголь!
 
В СССР
 
от веселости
 
стонут
 
целые губернии и волости.
 
Например,
 
со смеха
 
слезы потопом
 
на крохотном перегоне
 
от Киева до Конотопа.
 
Свечи
 
кажут
 
язычьи кончики.
 
11 ночи.
 
Сидим в вагончике.
 
Разговор
 
перекидывается сам
 
от бандитов
 
к Брынским лесам.
 
Остановят поезд —
 
минута паники.
 
И мчи
 
в Москву,
 
укутавшись в подштанники.
 
Осоловели;
 
поезд
 
темный и душный,
 
и легли,
 
попрятав червонцы
 
в отдушины.
 
4 утра.
 
Скок со всех ног.
 
Стук
 
со всех рук:
 
"Вставай!
 
Открывай двери!
 
Чай, не зимняя спячка.
 
Не медведи-звери!"
 
Где-то
 
с перепугу
 
загрохотал наган,
 
у кого-то
 
в плевательнице
 
застряла нога.
 
В двери
 
новый стук
 
раздраженный.
 
Заплакали
 
разбуженные
 
дети и жены.
 
Будь что будет…
 
Жизнь —
 
на ниточке!
 
Снимаю цепочку,
 
и вот…
 
Ласковый голос:
 
"Купите открыточки,
 
пожертвуйте
 
на воздушный флот!"
 
 
 
Сон
 
еще
 
не сошел с сонных,
 
ищут
 
радостно
 
карманы в кальсонах.
 
Черта
 
вытащишь
 
из голой ляжки.
 
Наконец,
 
разыскали
 
копеечные бумажки.
 
Утро,
 
вдали
 
петухи пропели…
 
— Через сколько
 
лет
 
соберет он на пропеллер?
 
Спрашиваю,
 
под плед
 
засовывая руки:
 
— Товарищ сборщик,
 
есть у вас внуки?
 
— Есть, —
 
говорит.
 
— Так скажите
 
внучке,
 
чтоб с тех собирала,
 
— на ком брючки.
 
А этаким способом
 
— через тысячную ночку —
 
соберете
 
разве что
 
на очки летчику. —
 
Наконец,
 
задыхаясь от смеха,
 
поезд
 
взял
 
и дальше поехал.
 
К чему спать?
 
Позевывает пассажир.
 
Сны эти
 
только
 
нагоняют жир.
 
Человеческим
 
происхождением
 
гордятся простофили.
 
А я
 
сожалею,
 
что я
 
не филин.
 
Как филинам полагается,
 
не предаваясь сну,
 
ждал бы
 
сборщиков,
 
влезши на сосну.