Лад

Похороны
 
 
От солдатства-то откупаются.
 
Из неволи выручаются,
 
И из матушки-то сырой земли
 
Нет ни выходу-то, ни выезду,
 
Никакого-то проголосьица.
 
 
 
Из народного причета
 
 
Как уже говорилось, смерть от старости считалась естественно необходимым событием. В некоторых случаях ее ждали и призывали, стесняясь жить. «Я уж чужой век почала, меня на том свете давно хватилися», — говорила Юлия Федосимова из деревни Лобанихи. Иван Афанасьевич Неуступов из Дружинина, чувствуя приближение конца, сам смастерил себе домовину. Гроб стоял на верхнем сарае чуть ли не год. Со стороны это казалось несколько жутковатым. Но в народном восприятии смерти есть странное на первый взгляд сочетание: уважение к тайне и будничное спокойствие. Достойно умереть в глубокой старости означало то же самое, что достойно прожить жизнь. Смерти боялись только слабые духом, умирали труднее болевшие в расцвете лет, люди, обделенные в чем-то судьбою и т. д.
Умереть, не намаявшись и не намаяв близких людей, представлялось нормальному человеку величайшим и самым последним благом. Как и в крестинах, христианский обряд здесь тесно сжился с древним обычаем прощения и погребения. Причащение, соборование и родительское благословение дополнялись просьбами простить все обиды, устным завещанием личного имущества (одежда, профессиональные и музыкальные инструменты, украшения).
В русской крестьянской семье умершего при любых обстоятельствах обмывали, переодевали в чистую, иногда весьма дорогую, одежду. Клали покойника на лавку, головой в красный угол, укрывали белым холстом (саваном), руки складывали на груди, давая в правую белый платочек. Похороны свершались на третий день, особо чтимых умерших несли на руках до самого кладбища. Все это сопровождалось плачами и причитаниями.
Существовали на Севере профессиональные вопленницы, как профессиональные сказочники. Нередко они же считались ворожеями и знахарями. Многие из них, обладая истинным художественным талантом, создавали свои причеты, дополняя и развивая традиционную образность похоронной народной поэзии.
Смерть глубокого старика не считалась горем, причеты и плачи в этом случае носили скорее формальный характер. Нанятая плачея могла моментально преобразиться, перебить плач каким-нибудь обыденным замечанием и завопить вновь. Другое дело, когда причитают близкие родственницы или когда смерть преждевременна. Здесь традиционная форма принимала личную, эмоциональную, иногда глубоко трагическую окраску.
Похороны всегда заканчивались поминками, или тризной, для чего готовились специальные поминальные блюда и кушанья. В тризне участвовали все родственники и участники похорон.
Отмечался родными и близкими девятый день после смерти и сороковой (сорочины). Посещали кладбище также в родительскую субботу — день поминовения воинов, погибших на Куликовом поле.
Кроме того, каждую весну приводили в порядок могилы родственников. Нынешняя мода на ограждения была, однако, совершенно чужда нашим предшественникам, ограждалось все кладбище [118], а не отдельные могилы.
ПРОВОДЫ В АРМИЮ.
Увы, мало кому удавалось откупиться от «солдатства», как это говорится в причете. «Рекрутская повинность, — писал в 1894 году собиратель северного фольклора Александр Мельницкий, — отрывает парней от крестьянских работ, а иногда и совсем отучает их от деревенского хозяйства».
Во всю многовековую историю государства армия и флот свои главные силы черпали в крестьянстве, которое по этой причине удостаивалось ненависти внешних врагов России. Мужик-медведь, лапотник, москаль, смерд — все эти презрительные названия рождались если не целиком во вражеских станах, то уж, во всяком случае, не на деревенских улицах, а скорее во дворцах и палатах, где иностранная речь звучала больше, чем русская. По тем же причинам внешние враги государства ненавидели весь жизненный строй, весь русский крестьянский уклад, позволявший России иметь большую и боеспособную армию.
 
Между тем, как пишет тот же собиратель фольклора, «солдатское житье, по взгляду крестьян, невеселое, «непривычное»; там «потачки не дадут», «бока повымнут», научат «по струнке ходить».
Впрочем, ознакомимся с записью А. Мельницкого подробнее [119].
«Парни, состоящие «на очереди», еще задолго до призыва начинают пользоваться разными привилегиями… Их не принуждают к работе, не посылают на трудные зимние заработки, во всем дают большую свободу и смотрят сквозь пальцы на их поступки и шалости.
Летом перед призывом «некрут» обыкновенно (если он не из богатых) идет на заработки…Там он обязательно покупает себе гармонику и справляет праздничный костюм, в котором главную роль играют «вытяжные» черные сапоги и суконный «пинжак». Оставив остальной заработок на карманные расходы или, как говорится, «на табак», «некрут» в августе возвращается домой. С этого времени начинается его гулянье. Не проходит почти ни одной «ярманки» или «гулянки», где бы он не появлялся. Обыкновенно рекруты служат центром, около которого группируется на гулянках молодежь… В октябре месяце по воскресным и праздничным дням начинаются гулянья рекрутов с парнями-односельчанами. Под вечерок парни собираются в избе у какого-нибудь бобыля или бобылки; здесь иногда «некрут» выставляет водку, а не то покупают ее все в складчину и, подвыпивши, начинают свои ночные прогулки по деревням, которые часто продолжаются «до петухов». Здесь рекруты — главные действующие лица: им предоставляется полный простор. Они заводят все танцы и игры, выкидывают разные «штуки», сидят на коленях у всех девушек, даже у «славутниц», угощают их пряниками и конфетами.
«Призыв» бывает обыкновенно в ноябре месяце. За неделю до назначенного дня гулянье рекрутов особенно усиливается, а за два-три дня начинается «гостьба» их по своим родным, к которым они ходят прощаться, начинают с самых близких родственников.
Когда рекрут собирается в гости, мать напутствует его следующими причетами:
 
 
Ты послушай-ко, рожденье сердечное.
 
Скачена жемчужина-ягодка,
 
Ты куда справляешься и свиваешься?
 
Ты справляешься и свиваешься
 
Со друзьями, со братьями,
 
С перелетными удалыми молодцами.
 
Свиваешься не по-старому,
 
Справляешься не по-прежнему
 
Во частое любимое гостьбище.
 
Обмирает мое сердце ретивое.
 
Справляешься не по волюшке великие.
 
Ты пойдешь во честное любимое гостьбище,
 
Уж не в первое, а в последнее,
 
Придешь ко своей родимой тетушке,
 
Сядешь за столы да за дубовые,
 
Перекрести ты лицо чисто-бранное
 
Перед иконою перед божией.
 
Тебя станут потчевать и чествовать,
 
Сугреву мою теплую, зелены вином кудрявыим,
 
Ты не упивайся, мое милое рожденьице сердечное.
 
 
Рекрут идет в гости со своими сверстниками. Родственница (положим, тетка), встречая, обнимает его с плеча на плечо и начинает голосить:
 
 
Слава, слава тебе, господи,
 
Дождалась я своего любовного племянничка,
 
Гостя долгожданного,
 
В частое любимое гостьбище.
 
Уж мне смахнуть-то свои очи ясные
 
На свово любовного племянничка.
 
Идет он со друзьями, со братьями,
 
С перелетными удалыми добрыми молодцами.
 
Уж я гляжу, тетка бедная,
 
На тебя, добрый молодец, любовный племянничек;
 
Идешь да не по своей-то воле вольные.
 
Не несут тебя резвы ноженьки,
 
Приупали белы рученьки,
 
Потуманились очи ясные,
 
Помертвело лицо белое
 
Со великого со горюшка.
 
Садись-ко, любовный племянничек,
 
За столы да за дубовые
 
Со удалыми добрыми молодцами.
 
Поставила я, тетка бедная, столы дубовые,
 
Постлала скатерти белотканые,
 
Припасла есву крестьянскую,
 
Крестьянскую, да не господскую.
 
Подносят рекруту на тарелке вина, причем хозяйка угощает:
 
Выпей-ко, любовный мой племянничек,
 
Зелена вина кудрявого
 
Не в первое, а во последнее.