Смерть Ахиллеса
Пока все шло по плану. Эраст Петрович знал, что Грушин изображает барыгу, который прикупил по случаю полный набор знатного инструмента по медвежатному делу и ищет хорошего, понимающего покупателя. Идея-то была неплоха, но уж больно тревожило Фандорина внимание, с которым разглядывали старьевщика и его подручного «деловые». Неужто раскусили? Но как? Почему? Ксаверий Феофилактович замаскировался виртуозно – нипочем не узнаешь.
Вот и Маса тоже чувствует угрозу – встал, засунув руки в рукава, наполовину прикрыл толстые веки. В рукаве у него кинжал, а поза означает готовность отразить удар, с какой бы стороны он ни был нанесен.
– Эй, косоглазый! – крикнул один из «деловых», поднимаясь. – Ты какого корню-племени?
Старьевщик проворно обернулся.
– Киргизец это, мил человек, – вежливо, но безо всякой робости сказал он. – Сирота убогий, басурманы ему язык урезали. А для меня в самый раз. – Ксаверий Феофилактович сделал какой-то хитрый знак пальцами. – Култыхаю по рыжему, шмаленку гоняю, так мне шибко болтливые-то без надобности.
Маса тоже повернулся спиной к стойке, поняв, откуда предвидится настоящая опасность. Глаза он и вовсе закрыл, но искорка между век нет-нет да посверкивала.
«Деловые» переглянулись между собой. Загадочные слова старьевщика почему-то подействовали на них успокаивающе. У Эраста Петровича отлегло от сердца – не промах Грушин, может за себя постоять. Фандорин вздохнул с облегчением и вынул из-под стола руку, которую уж было положил на рукоять «герсталя».
А не следовало бы вынимать.
Воспользовавшись тем, что оба повернулись к нему спиной, трактирщик внезапно подхватил со стойки двухфунтовую гирю на бечевке и вроде бы легким, но страшным по мощи движением стукнул ею по круглому затылку «киргизца». Раздался тошнотворный треск, и Маса мешком осел на пол, а подлый татарин сноровисто – чувствовалась изрядная практика – ударил в левый висок начавшего оборачиваться, да так до конца и не обернувшегося Грушина.
Ничего не понимая, Эраст Петрович опрокинул стол, рванув из-за пазухи револьвер.
– Ни с места! – закричал он бешеным голосом. – Полиция!
Один из «деловых» сунул руку под стол, и Фандорин тут же пальнул. Парень заорал, схватившись обеими руками за грудь, повалился на пол и забился в судорогах. Остальные замерли.
– Кто шевельнется – пристрелю!
Эраст Петрович быстро водил дулом – то на «деловых», то на трактирщика, – а сам лихорадочно прикидывал, хватит ли на них на всех пуль и что делать дальше. Врача, врача нужно! Хотя удары гирей были так сильны, что врач вряд ли понадобится… Он окинул взглядом зал. С тыла стена, с флангов вроде бы тоже порядок: слепой как сидел, так и сидит, только вертит головой да хлопает своими жуткими бельмами; девка от выстрела проснулась, подняла смазливое, но испитое личико. Глаза черные, блестящие – видно, цыганка.
– Тебе, сволочь – первую пулю! – крикнул Фандорин татарину. – Я суда ждать не буду, я тебя прямо сейчас…
Он не договорил, потому что цыганка бесшумно, как кошка, приподнялась и ударила его бутылкой по затылку. Впрочем, Эраст Петрович этого не видел. Для него просто наступила чернота – внезапно и безо всяких причин.
Глава девятая,
в которой Фандорина ждут новые потрясения
В себя Эраст Петрович приходил постепенно, чувства оживали по очереди. Первым включилось обоняние. Пахло кислятиной, пылью и порохом. Потом воскресло осязание – щека почувствовала шероховатую деревянную поверхность, запястья саднили. Во рту солонило – не иначе как от крови. Последними вернулись слух и зрение, а вместе с ними, наконец, заработал рассудок.
Фандорин понял, что лежит на полу лицом вниз, руки скручены за спиной. Приоткрыв один глаз, коллежский асессор увидел заплеванный пол, шмыгнувшего в сторону рыжего таракана и несколько пар сапог. Одни были щегольские, хромовые, с серебряными оковками по носку и что-то уж очень маленькие, будто на подростка. Чуть дальше, за сапогами, Эраст Петрович увидел такое, что разом все вспомнил: прямо на него смотрел мертвый глаз Ксаверия Феофилактовича. Пристав тоже лежал на полу, и лицо было недовольное, даже сердитое, словно желающее сказать: «Ну уж это совершенная ерундовина вышла». Рядом виднелся залитый кровью черноволосый затылок Масы. Эраст Петрович зажмурился. Хотелось снова уйти в черноту, чтоб ничего больше не видеть и не слышать, но резкие, мучительно отдававшиеся в мозгу голоса не позволили.
– …Ну, Абдул – голован! – говорил один, возбужденный, с сифилитической гнусавостью. – Как этот по фене заботал, я уж думал не тот, а Абдул как хрясь гирей-то!
Неспешный голос с татарским проглатыванием окончаний пробасил:
– Как ж не тот, дурь твоя башка! Сказан ж было – который с косоглазым китаезом, того и бей.
– Дык этот не китаеза, а киргизец.
– Сам ты киргизец! Мног у нас тут по Хитровке косоглазых-то ходит? А и ошибся бы – невелик беда. Скинули бы в рек, да дел с концом.
– Фиска-то какова, – заговорил третий голос, вроде бы искательный, но с истеричной ноткой. – Кабы не она, дедок этот нас всех порешил. А ты, Миша, говорил, их двое будет, а, Миш? А их, Миш, вишь, трое. И Ломтя вон продырявили. Кончается Ломоть-то, Миш. Всю внутреннюю он ему пулей прожег.
Услышав имя «Миша», Фандорин окончательно передумал уходить в черноту. Болел ушибленный затылок, но Эраст Петрович отогнал боль, загнал ее в пустоту, в ту самую черноту, откуда недавно вынырнул. Не до боли сейчас было.
– Тебя бы, Фиска, кнутом по роже, чтоб не пила, – вяло, с развальцей, произнес фальцет. – Но заради такого случая прощаю. Ловко легаша одарила.
Подошли два алых сафьяновых сапожка, встали напротив хромовых.
– Можно и по роже, Мишенька, – певуче пропел хрипловатый женский голос. – Только не гони. Третий день тебя, соколика, не видела. Истосковалася вся. Приходи нынче, поласкаю.
– После поласкаемся. – Щегольские сапожки сделали шаг и приблизились к Фандорину. – А покамест поглядим, что за жук такой припожаловал. Вертани-ка его, Шуха. Ишь, глазом высверкивает.
Эраста Петровича перевернули на спину.
Вот он каков, Миша Маленький. Ростом цыганке чуть выше плеча, а против «деловых» и вовсе недомерок. Лицо тонкое, дерганое, уголок рта подрагивает. Нехорошие глаза, будто не человек, а рыба смотрит. Но в целом, пожалуй, красавчик. Волосы поделены пробором ровнехонько пополам, на концах курчавятся. Неприятная деталь: черные усики точь-в-точь как у самого Эраста Петровича, и подкручены точно так же. Фандорин немедленно дал себе зарок, что усы фиксатуарить больше никогда не станет. Тут же подумалось: а больше, пожалуй, и не придется.
В одной руке бандитский король держал «герсталь», в другой – стилет, который Фандорин носил у лодыжки. Выходит, обыскивали.
– Ну и кто ж ты такой будешь? – спросил сквозь зубы Миша Маленький. Если смотреть снизу, он казался вовсе не маленьким, а совсем напротив – прямо Гулливером. – С какой части? С Мясницкой, что ль? Верно, оттуда. Все мои гонители там собрались, вампиры ненасытные.
Эраст Петрович, во-первых, удивился «гонителям» и «вампирам», а во-вторых сделал себе на будущее пометочку, что в Мясницкой части, кажется, взяток не берут. Полезная информация. Если, конечно, доведется воспользоваться.
– Почему вас трое пришло? – задал Миша не вполне понятный вопрос. – Или ты один, а те сами по себе?
Был соблазн кивнуть, но Фандорин решил, что правильнее промолчать. Посмотреть, что дальше будет.
Дальше было скверно. Коротко размахнувшись, Миша ударил лежащего ногой в пах. Эраст Петрович видел замах и успел подготовиться. Представил, что с размаху прыгает в прорубь. Ледяной водой обожгло так, что по сравнению с этим удар кованым сапогом показался сущим пустяком. Фандорин даже не охнул.
– Крепок старый, – подивился Миша. – Видать, придется повозиться. Ну да ничего, так оно даже антиресней, да и время имеется. Киньте его, ребята, покамест в погреб. Закусим чем бог послал, а тама и покуражимся. Распалюся-разыграюся, а Фиска меня после охолонит.
