Смерть Ахиллеса
По номеру, полученному от monsieur NN, протелефонировал московскому представителю заказчика, которого было велено называть «господин Немо». Эти нелепые прозвища уже не казались Ахимасу смехотворными – видно было, что здесь не шутят.
– Слушаю, – прошелестел голос в трубке.
– Это Клонов, – сказал Ахимас в переговорное устройство. – Мне нужен господин Немо.
– Слушаю, – повторил голос.
– Передайте, чтобы мне срочно доставили словесный портрет Екатерины Головиной.
Ахимас еще раз повторил имя любовницы Соболева и разъединился.
М-да, конспираторы из защитников престола неважные. Ахимас взял у кельнера телефонный справочник и посмотрел, что за абонент числится под номером 211. Надворный советник Петр Парменович Хуртинский, начальник секретной канцелярии московского генерал-губернатора. Неплохо.
Через два часа курьер доставил в гостиницу запечатанную депешу. Телеграмма была короткой:
«Блондинка, серо-голубые глаза, нос с небольшой горбинкой, худощавая, стройная, рост два аршина четыре вершка, бюст небольшой, талия тонкая, на правой щеке родинка, на левой коленке шрам от падения с лошади. NN»
Про левую коленку и родинку было лишнее. Главное, что определился типаж: худосочная блондинка небольшого роста.
– Скажи-ка, любезный, тебя как звать?
Нумер 19-ый смотрел на кельнера как-то неопределенно, словно бы смущаясь. Служителю, человеку бывалому, этот тон и выражение были очень хорошо знакомы. Он убрал с лица улыбку, чтобы не смущать постояльца излишней понятливостью, и ответил:
– Тимофей, ваше степенство. Не будет ли каких поручений?
19-ый (по книге – купец первой гильдии из Рязани) отвел Тимофея от конторки к окну, сунул рублевик.
– Скучно мне, братец. Одиноко. Как бы того… скрасить. Купец захлопал белобрысыми ресницами, порозовел. Приятно иметь дело с таким деликатным человеком. Кельнер развел руками:
– Чего же проще, сударь. У нас в Москве веселых барышень в избытке-с. Прикажете адресок подсказать?
– Нет, не надо адресок. Мне бы какую-нибудь особенную, чтоб с понятием. Не люблю я дешевых-то, – воспрял духом рязанец.
– Есть и такие. – Тимофей принялся загибать пальцы. – В «Яре» поет Варя Серебряная – авантажная девица, со всяким не пойдет. Имеется мамзель Карменсита, очень современная особа, с ней по телефону договариваются. В «Альпийской розе» поет мамзель Ванда, с исключительным разбором барышня. Во Французской оперетке танцорки две, Лизетт и Анизетт, оченно популярны-с. Теперь среди актрисок…
– Вот-вот, мне бы актрису, – оживился 19-ый. – Только на мой вкус. Я, Тимофей, дебелых не уважаю. Мне бы стройненькую, с талией, умеренного росточка и чтоб непременно блондинка.
Кельнер подумал и приговорил:
– Тогда получается, что Ванда из «Розы». Блондинка и тоща. Но успех имеет. Остальные по большей части в теле. Ничего не поделаешь, сударь, мода-с.
– Расскажи-ка мне, что за Ванда такая.
– Немка. Обхождения благородного, себя ценит дорого. Живет одна, в номерах «Англия», с отдельным входом. Может себе позволить-с – по пятьсот целковых за удовольствие берет. И переборчива, только с тем идет, кто понравится.
– Пятьсот целковых? Однако! – Купец, похоже, заинтересовался. – А где бы мне, Тимофей, на эту Ванду посмотреть? Что за «Альпийская роза» такая?
Кельнер показал в окно:
– Да здесь, близехонько, на Софийке. Почитай, каждый вечер поет. Ресторанчик не особенный, с нашим или хоть со «Славянским базаром» никакого сравнения-с. Больше, извиняюсь, немчура ходит. А наши-, русские, разве на Ванду поглазеть. Ну, и кто с серьезными намерениями – ангажировать.
– И как же ее ангажируют?
– Тут свое обхождение, – с удовольствием принялся описывать Тимофей. – Надобно ее сначала за стол пригласить. Но так подозвать – не сядет. Перво-наперво букетик фиалок послать, да обернуть сотенной. Мамзель на вас издали поглядит. Если сразу не понравитесь – сотенную назад пришлет. А коли не вернула, значит, подсядет. Но это еще полдела-с. Может присесть, поболтать о том, о сем, а после все равно откажет. И сотню уж не вернет, раз время потратила. Говорят, она этими отказными сотнями больше, чем пятисотенными зарабатывает. Так уж она себя поставила, эта самая Ванда.
* * *Вечером Ахимас сидел в «Альпийской розе», потягивал неплохое рейнское и приглядывался к певичке. Немочка и в самом деле была хороша. Похожа на вакханку. Лицо совсем не немецкое – дерзкое, бесшабашное, зеленые глаза отливают расплавленным серебром. Ахимас очень хорошо знал этот особенный оттенок, встречающийся лишь у самых драгоценных представительниц женской породы. Не на пухлые губки и не на точеный носик, а на это переливчатое серебро падки мужчины, слепнут от неверного блеска, теряют разум. А каков голос! Ахимас, искушенный ценитель женской красоты, знал, что в голосе половина очарования. Когда он такой грудной и при этом чуть подернутый хрипотцой, будто прихваченный инеем или, наоборот, опаленный огнем, это опасно. Лучше, подобно Одиссею, привязаться к мачте, иначе утонешь. Не устоять бравому генералу против этой сирены, нипочем не устоять.
Однако имелся некоторый запас времени. Нынче еще только вторник, Соболев прибудет в четверг, так что была возможность присмотреться к мадемуазель Ванде получше.
За вечер ей посылали букеты дважды. Один, отправленный жирным купцом в малиновом сюртуке, Ванда вернула сразу, даже не прикоснувшись. Купчина тут же ушел, стуча сапогами и выражаясь по матери.
Второй букет прислал гвардейский полковник с шрамом через щеку. Певица поднесла фиалки к лицу, банкноту спрятала в кружевной рукав, но к гвардейцу подсела нескоро и просидела с ним недолго. Ахимас не слышал, о чем они говорили, но закончилась беседа тем, что Ванда, запрокинув голову, рассмеялась, ударила полковника веером по руке и отошла. Гвардеец философски пожал золотопогонными плечами и некоторое время спустя послал еще один букет, но его Ванда сразу вернула.
Зато, когда некий краснощекий блондин, явно уступавший отвергнутому офицеру по части импозантности, небрежно поманил гордячку пальцем, она себя ждать не заставила – немедленно подсела к его столу. Блондин что-то лениво говорил ей, постукивая по скатерти короткими в рыжеватых волосках пальцами, а она слушала молча, без улыбки, дважды кивнула. Неужто сутенер, удивился Ахимас. Непохож.
Однако в полночь, когда Ванда вышла из бокового подъезда (Ахимас караулил на улице) именно краснощекий поджидал Ванду на улице в коляске, и уехала она тоже с ним. Ахимас следовал сзади в одноместной коляске, предусмотрительно взятой напрокат в «Метрополе». Проехали по Кузнецкому мосту, свернули на Петровку. У большого углового дома с подсвеченной электричеством вывеской «Англия» Ванда и ее спутник сошли и кучера отпустили. Час был поздний, а это означало, что несимпатичный кавалер останется ночевать. Кто он, любовник? Но что-то вид у Ванды не слишком счастливый.
Надо будет навести справки у «господина Немо».
6Чтобы не рисковать и не тратить времени попусту, Ахимас не завернул фиалки в сотенный билет, а продел в колечко с изумрудом, купленное днем на Кузнецком. От денег женщина отказаться может, от дорогой безделушки никогда.
Прием, разумеется, подействовал. Ванда с любопытством рассмотрела подарок, а затем столь же заинтересованно отыскала глазами дарителя. Ахимас слегка поклонился. Сегодня он был в английском смокинге и белом галстуке с бриллиантовой заколкой. По виду не то британский лорд, не то современный предприниматель – новая космополитическая порода, начинавшая задавать тон в Европе и России.
Вчерашнего бесцеремонного блондина, о котором Ахимас получил исчерпывающие (и весьма примечательные) сведения, в зале не было.
Допев песенку, Ванда села напротив, заглянула Ахимасу в лицо и вдруг сказала:
– Какие глаза-то прозрачные. Будто ручей.
