Луна над горой

– Глупая дикая обезьяна! – засмеялся Будда. – Чего стоят твои умения? Ведь ты все это время носился взад-вперед по моей ладони. Не веришь – посмотри на этот палец.
Приглядевшись, Сунь Укун с удивлением убедился: на среднем пальце правой ладони красовалась свежая надпись. Пораженный, он поднял голову – и увидел, что с лица Шакьямуни сошла улыбка и тот, помрачнев, устремил взгляд прямо на него. Вдруг Будда принялся расти, став вскоре таким огромным, что заслонил собой весь мир. Кровь застыла в жилах у несчастного Сунь Укуна. В ужасе он хотел спрыгнуть с ладони, но не тут-то было – Будда накрыл его рукой и, превратив пять пальцев в пять элементов, мгновенно сотворил из них гору, под которой заключил пленника. Темницу запечатала золотая надпись «Ом мани падме хум» [73].
Сунь Укун содрогнулся. Он не мог прийти в себя: казалось, мир вокруг перевернулся. Впрочем, отчасти так и было – для узника все изменилось безвозвратно. Вместо еды ему предлагали железные пилюли, вместо питья – ярь-медянку; он принужден был оставаться в каменном узилище, пока не истечет срок наказания. Прежде крайне высокомерный и заносчивый, Сунь Укун разом потерял уверенность в себе. Он совсем пал духом, громко стонал и жаловался, забыв про стыд и ничуть не заботясь, что о нем подумают. Не сдержался он и тогда, когда по прошествии пятисот лет монах Сюаньцзан, проходивший мимо по пути в Индию, снял с Горы пяти элементов заклятие и вновь освободил его. На этот раз Сунь Укун плакал от радости. Благодарность, чистая и неподдельная, заставила его последовать за Учителем в Индию.
Теперь, оглядываясь назад, можно вывести: ужас, в который повергла Сунь Укуна встреча с Буддой Шакьямуни, впервые в жизни указал ему пределы; до этого он не ведал границ – в том числе границы меж добром и злом. Потрясение было необходимо: чтобы могучее существо в обезьяньем обличье могло принести пользу в своем земном воплощении, его требовалось сдержать, вогнать в рамки, на пятьсот лет заключив под Горой пяти элементов. Если спросите меня – низведенный до нынешней скромной роли, Сунь Укун лишь обрел еще больше величия и достоинства.
Наш Учитель Сюаньцзан – личность загадочная. На самом деле сила его невелика. На удивление невелика. Он и превращаться-то ни в кого не умеет! Стоит встретить на пути демона – Сюаньцзан попадает к нему в лапы. И даже не в слабости дело – он словно вовсе не стремится себя защитить. Тогда почему мы втроем так прикипели душой к этому непритязательному монаху? …Надо сказать, я – единственный, кто задается подобными вопросами. И Сунь Укун, и Чжу Бацзе просто любят и почитают Учителя без лишних мудрствований… Думаю, нас влечет то трагическое величие, которого исполнена его слабость. Нам, нелюдям, это недоступно. Сюаньцзан прекрасно понимает, до чего ничтожна и одновременно уникальна его жизнь в общем устройстве мироздания – как и жизнь всех людей или вообще любых существ. Он знает, что обречен, – но неуклонно стремится к добру и красоте. Мы так не умеем. Пусть мы сильнее, пусть владеем волшебством – но стоит нам осознать тщету земного существования, как мы сдаемся и уже не можем удержаться на пути добродетели. Потому я так восхищаюсь Учителем, в котором под внешней слабостью скрывается редкая стойкость. Думаю, в этом противоречии и состоит его притягательность. Впрочем, наш товарищ Чжу Бацзе со свойственной ему развязностью утверждает, что наша любовь к Учителю не вполне свободна и от более низменного влечения.
По сравнению с деятельным гением Сунь Укуна учитель Сюаньцзан в делах практических нередко оказывается удивительным недотепой! Впрочем, иначе и быть не может – ведь цели существования у этих двоих совершенно разные. Когда Учитель встречается с трудностями, он не начинает искать пути их преодоления, а прежде всего обращается внутрь себя, стремясь подготовить свой разум к испытаниям. Впрочем, нет, я выразился неверно: разум Сюаньцзана уже готов к любым испытаниям: он всю жизнь взращивал в себе внутреннее спокойствие. Сердце его безмятежно, какая бы ужасная судьба ни ждала впереди, – и потому ему нет нужды думать, как преодолеть внешние препятствия. Оттого и телесная слабость, которая нам кажется уязвимостью, нимало не тревожит его самого. Сунь Укун могущественен, но не всесилен – а значит, может потерпеть поражение. Учителю же подобное не грозит – ведь он ни с чем не борется.
 
Сунь Укуну знаком гнев, но незнакомо отчаяние. Он умеет радоваться, но не умеет тосковать. Неудивительно, что он не поддается унынию. Но Сюаньцзан не унывает вопреки тому, что сила его мала, а вокруг кишат опасные чудовища и демоны. Разве не поразительно?
Любопытно: Сунь Укун не понимает, в чем Учитель его превосходит, и воображает, что привязан к нему лишь обстоятельствами. Будучи не в духе, Царь обезьян уверяет: он, мол, сопровождает Сюаньцзана только из-за волшебного обруча, который тот надел ему на голову – если не выполнить приказаний Учителя, обруч сжимается и причиняет нестерпимую боль. Но в следующий момент Царь обезьян, ворча: «Вечно его спасай…» – вновь отправляется выручать Учителя из очередной переделки.
– До того беспомощный – сил нет смотреть! И откуда он взялся такой на мою голову? – говорит Сунь Укун, словно бы похваляясь, что сильнее. Он, похоже, не задумывается, как много в его чувствах к Учителю безотчетного восхищения перед высшим и подспудного влечения к красоте и благородству, свойственных всем живым существам.
Еще любопытнее, что и Учитель тоже не осознает, в чем превосходит Сунь Укуна. Каждый раз, как тот спасает его, Учитель благодарит со слезами на глазах: «Если бы не ты, я бы погиб!» Но кому-кому, а ему гибель не грозит, даже если его сожрет какое-нибудь чудовище.
Наблюдать за этими двоими чрезвычайно занимательно: оба не подозревают, что на самом деле их связывает, но относятся друг к другу с истинным уважением и любовью – хоть случается им и повздорить. Я, однако, понял: пусть они кажутся полными противоположностями, между ними есть кое-что общее. Оба применительно к своей жизни считают данность необходимостью, а необходимость – неизбежностью. И оба видят в этой неизбежности свободу. Говорят, что алмаз и уголь состоят из одного и того же вещества. Жизнь Сунь Укуна и жизнь Сюаньцзана на первый взгляд отличаются сильнее, чем алмаз и уголь. Не удивительно ли, что при этом оба исходят из одних и тех же предпосылок! И, быть может, восприятие неизбежности как свободы и делает обоих столь необыкновенными?
Мы же, трое учеников Сюаньцзана – Сунь Укун, Чжу Бацзе и я, – до смешного различны между собой. Допустим, на закате дня мы решаем остановиться на ночлег в полуразрушенном храме у дороги; и хотя все соглашаются с этим решением, причины у каждого свои. Сунь Укун рад подобному ночлегу: там наверняка найдется парочка демонов, которых можно будет одолеть. Чжу Бацзе считает, что искать другое место в поздний час слишком хлопотно, а ему уже хочется передохнуть, поужинать и завалиться спать. Я же полагаю: кругом в любом случае полно всякой нечисти, а потому не все ли равно, где остановиться? Разве не забавно, что трое спутников так мало похожи друг на друга? На свете нет ничего интереснее, чем наблюдать за живыми существами.
Рядом с ярким Сунь Укуном второй мой товарищ, Чжу Бацзе, обычно остается в тени – но и он по-своему весьма незауряден. Это существо, получеловек-полусвинья, очень любит жизнь. Вкусом, обонянием, осязанием – всеми пятью чувствами он привязан к нашему миру.
– Зачем мы направляемся в Индию? – спросил он меня однажды. – Для того, чтобы улучшить свою карму и в следующей жизни возродиться в раю? Но каков из себя этот рай? Неужто там просто сидят на листьях лотоса, раскачиваясь туда-сюда? Тогда в нем мало толку! По мне так рай ни к чему, если там нельзя поесть дымящегося, наваристого супа или ароматного мяса с хрустящей корочкой! А вкушать туман, как в историях про бессмертных даосов, – нет уж, увольте, это не для меня. Такого блаженства мне и даром не нужно! В нашем мире, конечно, бывает тяжело, но в нем, как ни крути, есть и удовольствия, от которых забываешь про любые невзгоды! Я, по крайней мере, забываю.