Благословенный 2 (СИ)

— Дать бы этой Головиной укорот! — неодобрительно заметила Аграфена Ивановна. Говорят, они с мужем при Дворе — первые сплетники и интриганы!
Суворов в продолжении этого разговора выглядел совершенно несчастным: если на клевету в свой адрес он мог отвечать её опровержением, или, в крайнем случае, требовать сатисфакции, как любой дворянин, владеющий шпагой, то в сфере дворцовых интриг он был беспомощнее младенца.
Я не мог видеть его в таком состоянии.
— Такое не должно происходить с Натальей Александровой! Господа, обещаю что-нибудь придумать…
Тут вбежал к нам мальчонка лет восьми, страшно довольный собой, а за ним, причитая, поспешала гувернантка.
— Простите наше вторжение, господа! Мосье Аркадий такой непослушный!
Аркадий — то ли сын, то ли не сын Суворова, — теперь жил в доме Хвостова, и формально числился моим пажом.
— Ну-ка, ну-ка, молодой человек, дайте-ка я на вас посмотрю! Вы очень нечасто появляетесь на службе, я бы сказал. Я даже не знаю, как выглядит мой паж!
Мальчонка на мгновение застыл, не понимая, что хочет от него этот молодой господин; затем схватил из вазочки конфету и убежал.
— И что же, месье Аркадий нас покинул; пожалуй, пора и мне, — произнес я, поднимаясь из-за стола. — Аграфена Ивановна, варенье выше всяких похвал; Наталья Александровна, чай великолепен! Право, всегда пил бы его из ваших рук…
— Чай новомодный, с бегемотом; вот недавно купили! — похвасталась Аграфена Ивановна.
— Да что вы говорите? Надо и нам на дворцовую кухню этакого купить!
Дамы удалились. Суворов с гордостью посмотрел дочери вслед.
— Красавица выросла. Замуж уже пора!
— И что, есть женихи? — спросил я, одевая свой непромокаемый плащ.
— Был у меня хороший офицер, Золотухин; думал их познакомить, да вот, Бог не дал: погиб он в Измаильском деле. Теперь вот, ведём дело с графом Салтыковым Николай Иванычем о браке с его сыном, Дмитрием Николаевичем. Даст бог, сладиться…
— Понятно, — произнёс я, смутно припоминая, что Суворова в итоге вышла замуж за кого-то из Зубовых. Значит, не выйдет у них с Салтыковым… Впрочем, зачем раньше времени их расстраивать?
 Глава 8 
Пока Светлейший князь неторопливо ехал на театр военных действий, его заместитель, князь Репнин, развил бурную деятельность. Одержав крупную победу под Мачином, имея полномочия прекратить военные действия на выгодных для России Условиях, он подписал в Галаце предварительные статьи мира. В этих статьях Днестр признавался границею между воюющими державами: Россия приобретала все земли, лежащие между этой рекой и Бугом. Но о Молдавии и Валахии не было ни слова, что крайне взбудоражило Светлейшего князя.
Вихрем примчавшись в Яссы, оттуда в Галац, в сильных выражениях отстранив Репнина от дел, он сам занялся переговорами, сразу дезавуировав снисходительные условия предварительного мира. Он дополнительно потребовал, чтобы Порта срыла укрепления Хотина, обязалась не возобновлять их в Бендерах и Аккермане; чтобы русским военным кораблям, или, по крайней мере, тридцати шести пушечным фрегатам, дозволен был свободный ход через Константинопольский пролив; чтобы признано было покровительство и господство России над вновь покоренными кавказскими народами, над Грузией, Мингрелией и Имеретией; чтобы русские консулы были приняты во все турецкие торговые города, с русской торговли уменьшены были таможенные пошлины. Порта пошла на все эти условия, не согласившись только на одно: обязаться не переменять господарей Валахии и Молдавии по своей воле, но подчинив эту меру согласию дивана румынских бояр и одобрению русского консула. Турецкая дипломатия ясно видела, что это последнее условие придаст оба княжества во власть России и, может быть, предуготовит им участь Крыма — ведь именно с независимости начался переход полуострова под власть России.
Потёмкин давил и угрожал: курьеры Светлейшего никогда так часто не летали во все концы Европы. К нему собрались в Яссы недовольные польские магнаты, замыслившие Тарговицкую конфедерацию под покровительством России, молдавские бояре торжественно повергали себя и всю свою страну под его покровительство. Никто не знал, что дни князя сочтены…
 
* * *
В тот день я с утра находился в покоях императрицы, обсуждая состояние дел в российском флоте, когда вошедший секретарь Стрекалов с поклоном передал ей невскрытое письмо.
— Из Тавриды? — спросила она, взламывая печати.
Прочитав бумагу, Екатерина вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.
Степан Фёдорович осторожно принял письмо из её ослабелых пальцев, далеко отставив от себя, прочитал, и тихо сказал мне:
— Григорий Алексеевич умер!
Нельзя сказать что для меня это было большой неожиданностью — несколько раз я писал светлейшему князю и говорил самой Екатерине, что здоровье его непрочно. И всё же я был потрясён
Потемкин, при жизни, стоял наверху земного величия. Он не знал пределов своим замыслам, не знал препятствий их исполнению. Все склонялось пред ним в благоговейном трепете, все повергалось во прах — и обстоятельства, и люди! Он торжествовал за сценой и на сцене, в темных закоулках интриг и на открытом поле славы, при дворе и перед бивуаками, с ключом камергера и с жезлом фельдмаршала — везде встречал он только победы. Его жизнь была непрерывное триумфальное шествование по пути, усыпанному «лаврами и миртами», как говорили тогдашние поэты на благородном классическом языке. И все соединилось в один дружный хор льстивых поклонников, восторженных энтузиастов, все ударило челом любимцу судьбы, все нарекло его избранником судеб — действительность и поэзия, гул толпы и приговор просвещенного мнения, гордость соотечественников и удивление чужеземцев.
Счастье осталось верно ему до самой смерти. Он умер на театре своей славы — перед самою развязкою блистательной драмы, которая через то облеклась заманчивою прелестью таинственности… И какая поэтическая смерть!..
Были, однако же, и вполне прозаические следствия этого события. Смерть Потёмкина, по сути, перевернула всю шахматную доску Российской политики. Говоря казённым языком, открылось вдруг много вакансий: Президент Военной коллегии, наместник Новороссийский,Главнокомандующий на юге, Глава казачьего войска… самая влиятельная персона Империи, наконец!
Сразу же на пир слетелись стервятники: Салтыков, Воронцов, Завадовский, Безбородко бросились делить наследие великана.
Последний находился в Яссах: он вёл переговоры о мире с Турцией. Со смертью Потёмкина Безбородко стал главою делегации, представляя Россию на конференции, где решалась судьба завоеваний нашей северной страны. И теперь после смерти светлейшего Безбородко вознамерился прибрать к рукам всё влияние и тот престиж, которым пользовался Потёмкин.
Роскошные пиры у Безбородко собирали в Яссах всю знатную часть переговорщиков. Правда, у него не было возможности одаривать своих гостей бриллиантами, как это часто проделывал Потёмкин, но он старался пышностью и комфортом воспроизводить те пиршества, что задавал светлейший. Слишком свежи ещё были в памяти все сумасбродства князя, все его выходки, а главное — его умение сочетать роскошь с изысканностью и изяществом.
Безбородко не обладал этим умением фельдмаршала, и потому его парадные обеды превращались лишь в перечень изысканных блюд, дорогих фруктов и привозных деликатесов, но подавались они лакеями зачастую в грязных белых перчатках или с оторванными пуговицами на ливреях.
Александр Андреевич изворачивался, как мог: задавал пиры, подобные потёмкинским, приглашая участников переговоров на них, заваливал турецких переговорщиков драгоценными подарками и бриллиантами. Но турецкие уполномоченные были неподатливы, потому что чувствовали поддержку Франции и Польши, а также Швеции.
В итоге, Безбородко не смог добиться на конференции ничего свыше того, что уже выторговал Светлейший князь. При этом долгое отсутствие его в Петербурге сказалось на его позициях самым негативным образом.