29

Вместо этого я встретила своего мужа.
И это второе, что бы я изменила. Я бы никогда не вышла замуж за своего мужа.
Об этом тоже никому не рассказывайте, пожалуйста.
Не то чтобы я не любила своего мужа; любила, правда. Очень любила. Он был хорошим человеком. Но, говоря начистоту – вот совсем начистоту, – не думаю, что мы были созданы друг для друга.
Говард Джером был известным в Филадельфии юристом. Когда мы познакомились, он еще только начинал свою карьеру – работал поверенным в одной конторе, а я служила там же секретаршей. Он был далеко не самым привлекательным поверенным в нашей фирме, но зато он положил на меня глаз. Уже тогда Говард был низенький, лысенький и толстенький. На самом деле я увлеклась юристом Бертом Эллиотом, но тому нравилась другая секретарша, на которой он в итоге и женился.
– Выйдешь за Говарда, – сказала мать после второго свидания. – Он надежный.
Так я и сделала.
– Слава богу, – сказала мать. – Я-то уж испугалась, что ты так и останешься старой девой.
Мне было девятнадцать. Девятнадцать!
Говард оказался старше меня на десять лет. Мы познакомились в сентябре и сыграли свадьбу в июне. Так уж было принято в те времена. Просто пришло время жениться, вот мы и поженились. Я переехала из родительского дома в дом мужа и так никогда и не узнала, каково это – жить самостоятельно, самой по себе. Один раз – всего один раз – до рождения Барбары Говард уехал в командировку на два дня. Вот и вся свобода, которую мне довелось познать в молодости. Я выкурила полпачки сигарет – и с тех пор вообще не курила – и отправилась в кино, одна. (Кстати, надеюсь, вы не курите; это очень вредно для здоровья. Сколько друзей я потеряла из-за этой привычки.) Ничего более сумасбродного со мной никогда не случалось. А как бы хотелось сделать что-нибудь по-настоящему сумасбродное, хотя бы раз.
И Барбара шагала по проторенной дорожке. Она рано вышла замуж – за дантиста Ларри – и родила Люси. Я советовала ей устроиться на работу и подождать. Но разве стала она меня слушать? Нет. Надо было мне настаивать на том, чтобы она нашла себе занятие, так же упрямо, как моя мать в свое время настаивала на обратном. Мне жаль, что я не убедила Барбару, как важно иметь работу, не только ради денег, но просто для себя. Я хотела дочку, не поймите меня неправильно, однако мне жаль, что до ее рождения я не успела ничего сделать. К двадцати пяти годам у меня уже был ребенок и дом в Мейн-Лайн, престижном пригороде Филадельфии.
Два года назад Говард перекусывал сэндвичем с солониной в закусочной «Нейт и Эл» в Лос-Анджелесе и вдруг упал замертво. Как гром среди ясного неба. У него были кое-какие проблемы с сердцем – шунт там, шунт здесь, – но ничего подобного никто и предположить не мог. Хирургия сердца среди моих ровесников – дело настолько обычное, что и относиться к ней начинаешь соответственно («Как насчет поужинать в субботу вечером?» – спрашиваю я подругу. «О, у Алана в пятницу шунтирование. Может, в следующую субботу?» – отвечает она). С операциями на предстательной железе то же самое.
Как бы то ни было, ничего ужасней со мной в жизни не происходило. Мы приехали в Лос-Анджелес на свадьбу дочери моей подруги Тельмы Панчик – она выходила замуж уже второй раз, за архитектора. И вот мы сидим в закусочной, разговариваем, обсуждаем, куда пойти дальше – в музей Гетти или в Художественный музей, – а в следующую секунду он утыкается носом в свой капустный салат.
– Говард?
Он ничего не ответил, и я повторила громче:
– Говард!
И опять ничего не ответил.
Я знала, что он мертв – а то стал бы он лежать лицом в салат, – но пребывала в таком потрясении, что на секунду у меня даже мелькнула мысль: может, ему просто настолько понравился капустный салат? Салат и впрямь был хорош. Не знаю, о чем я только думала. В третий раз я уже закричала во все горло:
– ГОВАРД!
В этот момент ресторан затих, а я вскочила со стула. За соседним столиком сидели двое привлекательных мужчин лет тридцати. Я уже приметила их раньше; они были такие симпатичные, и им так шли футболки и брюки цвета хаки, я еще подумала: наверное, в кино снимаются. С их стороны было очень любезно сразу прийти на помощь. Один джентльмен приподнял Говарда и уложил на диван (хорошо, что Говард настоял на столике с диваном, а то лежать бы ему на отвратительном грязном полу), а другой вызвал «скорую». Официантка обнимала меня, будто родная сестра, и я прятала лицо у нее на груди. Надо было написать ей письмо с благодарностью или хотя бы оставить приличные чаевые. Как бы то ни было, к приезду «скорой» бедный Говард уже скончался, а мне пришлось строить планы по доставке его обратно в Филадельфию. Даже рассказывать не хочу, что такое перевозка тела и чего она требует. Говард ехал в ящике в багажном отделении, а на его место в салоне я поставила свою сумочку. Я немного поколебалась – может, лучше оставить место Говарда пустым, ну, знаете, как бы в память о нем, – но я все время плакала, и мне нужно было держать сумку под рукой, чтоб не искать носовые платки.
 
Причина моих слез – помимо того обстоятельства, что у меня только что умер муж, которого я действительно любила, хотя мне, наверное, вообще не следовало выходить за него, – состояла в том, что всеми вопросами всегда занимался Говард. Я позволяла ему все улаживать, как меня учила мать. Я не делала ровным счетом ничего, проводила время в свое удовольствие, а уж он заботился о том, как это устроить. И как же я могла справиться сама, без него? Вот тогда я впервые пожалела о том, как прожила свою жизнь, и всякий раз, стоило мне об этом подумать, принималась плакать. Какое счастье, что у меня есть Барбара. Какое счастье, что Барбара знала, что нужно делать, и позвонила в похоронное бюро, которое организовало перевозку тела в Филадельфию. Я никогда не скажу ей об этом (Барбара из тех, кого не следует хвалить, потому что потом они непременно используют похвалу против тебя), но я очень рада, что моя дочь готова поддержать меня в трудную минуту.
На самом деле мне очень не хватает Говарда – сильнее, чем я предполагала (повторяю, никому не говорите!). Мы были женаты более пятидесяти лет. Я вышла за человека, с которым не имела ничего общего, но так уж было заведено: нельзя жить одной, непременно надо выйти за кого-то замуж и построить семью. И мы выстроили нашу семейную жизнь. Она не была совершенной, но что в этом мире совершенно? Был ли Говард моей самой главной любовью? Нет. А кто был? К сожалению, уже слишком поздно пытаться это выяснить. Барбара считает, мне следует ходить на свидания, но с кем же мне встречаться? С тех пор как я переехала в этот дом, Гершель Нил проявляет ко мне интерес. То и дело приглашает зайти к нему послушать Шопена, но я лишь отмахиваюсь. Заполучить еще одного старика с плохим здоровьем, чтобы он тоже упал при мне замертво? Нет уж, спасибо.
Говард работал не покладая рук. И отдыхал он, впрочем, напропалую, хотя и думал, что я не знаю. У него годами были связи на стороне. Он считал, что я такая дура и не учую запах духов на его рубашке? Он и правда полагал, будто я ему верю, когда говорил, что задерживается на работе допоздна, – это в пятницу-то вечером?
Я хотела уйти от него, когда Барбара еще была маленькая. Я думала, однажды вечером просто соберу чемодан, возьму Барбару и уеду с ней в такое место, где нас никто не знает. Я много фантазировала на эту тему, пока Барбара росла, а Говард заводил себе любовниц. Просто тогда так не поступали – не принято было уходить от мужа.
А знаете, что было принято? Держать рот на замке.
Верьте или нет, но мужчине иметь роман на стороне считалось почти прилично, но женщине – ни за что на свете. Помню, как я пожаловалась матери: «У Говарда кто-то есть», – а она в ответ лишь пожала плечами: «Он много работает и обеспечивает тебя. Тема закрыта».
И тема действительно была закрыта. В то время полагалось слушаться свою мать и уважать ее мнение. Совсем не то, что теперь, – да, я о тебе говорю, Барбара.