Расписной (Адрес командировки - тюрьма)

– Не собираешься, значит? Зря…
Розенблит подошел к окну.
– Знаешь анекдот?
– Знаю.
– А правда, что у тебя на шишке птичка выколота?
– На какой шишке?
– Ну на болте!
– Что за ерунду ты несешь!
– Так все говорят.
– Кто «все»? Кто может знать такие вещи? Ты бы хоть подумал!
Розенблит усмехнулся:
– Это тебе надо думать. А то ты искал, искал – и нашел…
– Что нашел? – удивился Волков.
– Да не что, а Нинку эту, – пояснил Витька. – Нет, ну ты даешь! То сидишь один, как бирюк, то как найдешь – так первую блядь на весь район!
– Разве? – Владимир даже не обиделся на его слова. – А хоть и так – ну и что?
– Да ничего, конечно, – кому что нравится. Вон, песенку знаешь у Высоцкого
– прям про нее: как Нинка соглашается, а ему очень хочется? Тем более все при ней, баба видная и долбится хорошо. Только про это тебе всякий мужик на Богатяновке расскажет. И она всякому расскажет, какой ты. Да уже и растрезвонила, паскуда…
Владимир почувствовал, как сердце у него заколотилось быстрее. Вот это действительно было лишнее. Ему совершенно безразличны были Нинкины моральные принципы, но вот ее болтливость… Действительно, когда он заходит в гастроном, продавщицы рассматривают его со всех сторон, шушукаются и хихикают. Да…
– Она к этому делу попросту подходит, – продолжал объяснять Розенблит. – По ментам специалистка, и знаешь, почему? Потому, говорит, что им спиваться не положено по службе, и у них по мужской части от этого порядок! К тому же .их, ну то есть вас, проверяют постоянно.
– Резонно, – Владимир невольно улыбнулся.
– Ну, ее уже все менты и перепробовали. Или она всех – черт ее разберет. Факт тот, что про твои наколки уже весь Тиходонск знает – нравится тебе такой поворот?
– Да ладно, Витя, – сказал Волков. – Их ведь и так видно. Если рубаха расстегнута, если короткий рукав… Я, правда, даже летом шведок не ношу да под горло застегиваюсь. Но шила в мешке не утаишь. И на тренировках раздеваюсь, и на пляже, и на медосмотре. Так что про мои картинки многие знают. А на болте у меня ничего нет, это брехня.
Розенблит подошел поближе и прищурился, превратившись из ответственного работника в мальчишку из коммуналки.
– А это правда, что ты – бывший вор в законе, потом тебя в КГБ завербовали, потом сюда направили со спецзаданием?
– Из Москвы в Тиходонск – со спецзаданием? – удивился Волков.
– А что? Всякое может быть, мало ли. У нас тут только кажется, что тишь да гладь, а место на самом деле крутое – уже сейчас, а потом и еще покруче будет, вот помяни мое слово. Здесь все дороги на Кавказ пересекаются и с Кавказа на Москву – тоже… А Тиходонск – ворота Кавказа. Сюда уже сейчас такие бабки закачиваются…
– Да ты стратег, Витюля! Только никакого задания у меня нет. А все это сплетни… Хрен им цена. Просто так жизнь повернулась. Не бойся меня и ни в чем не подозревай. Я такой же, как был.
– Да я и не подозреваю. Только непохож ты сам на себя. Изменился, а в чем
– не пойму. Нас здесь двое, а ты вроде один. В своей компании.
А ведь верно. Волк уже привык, что он никогда не остается сам с собой. За ним постоянно наблюдают, его действия комментируют синие рисованные фигурки. Несмотря на противоестественность такого состояния, он уже привык к нему. Привык, что картинки заботятся о нем, предупреждают об опасности, позволяют лучше видеть и слышать. Они неоднократно спасали ему жизнь. И вместе с тем медленно, но верно приобретали над ним необъяснимую власть, и ничего нельзя было с этим поделать.
Нинке он ничего не сказал. Тем более что ей на наколки было плевать: она действительно обращала внимание только на мужские достоинства, и очень даже обращала – кричала чуть не в голос, так, что, наверное, слышно было у соседей, извивалась под ним и над ним, не стеснялась ничего…
А потом рассматривала их даже с интересом.
– А это что? – спрашивала, царапая лакированным ноготком по его груди точно так, как Софья и Александра Сергеевна. – А церковь для чего?
– Отстань, Нин, – отвечал он. – Что это, контурная карта тебе?
– Ха-ха, карта! – смеялась она его шутке. – Ну-ка, Антарктиду сейчас поищу…
Поиски Антарктиды или любой другой части света заканчивались в одном и том же месте. И они снова предавались тому, для чего она и приходила в тесную квартирку напротив Тиходонского следственного изолятора.
Нинка вполне устраивала его как любовница – страстная, похотливая, ненасытная. Добросовестное постельное животное. Они никуда не ходили – ни в рестораны, ни в театры, ни даже в кино. Ели свежую ветчину с мягким хлебом, пили водку и совокуплялись. Он привык к Нинке, и она ему нравилась. Легкая в общении, не занудная, на удивление бескорыстная. Однажды он купил ей к какому-то празднику большой косметический набор.
– Ой, это мне, что ли? – обрадовалась Нинка. – Спасибо, вот не ожидала!
– Почему же не ожидала? – удивился Владимир.
– Да так… Ты, Володь, вообще-то знаешь что – за подарок спасибо, но не обязательно это. Думаешь, я из-за подарков к тебе хожу?
– Ничего я не думаю. Но почему не подарить, если хочется? Чтобы приятное сделать?
– Да? Ну ладно. Только если еще что-то покупать будешь – так не бери дорогое, для приятности и дешевого хватит. А у меня дорогих вещей хватает, знаешь ведь, в торговле не бедствуют. Оценил, небось, какие у меня шмотки?
– Конечно, – соврал Владимир.
Он никогда не обращал внимания на платья, сумочки, сережки и колечки. И помнил из всей ее одежды только пуговицы, потому что замечал, долго ли надо их расстегивать…
– А серьги, видал, какие? Правда, к колечку подходят?
– Правда, – ответил Вольф не глядя.
– Ты б хоть посмотрел! – обиделась Нинка. – Думаешь, легко было подобрать? Кольцо-то старинное, теперь такого днем с огнем не найдешь. Мне Валька из комиссионки позвонила: беги, серьги есть как раз к твоему кольцу, я с обеда даже опоздала из-за них. А ты и не глянешь даже…
– Да гляжу, гляжу!
Кольцо действительно было красивым: тонкой работы, ажурное, с тремя сияющими камешками – средний побольше, крайние поменьше. И серьги под стать, хотя стиль неуловимо отличался. Софья никогда не надела бы их вместе.
– Сама Галина Семеновна, жена нашего директора – расфуфыренная вся, – Нинка прошлась по комнате, отставив зад и медленно покачивая бедрами. – Так вот, даже она увидела, аж перекосилась вся. И говорит мужу: у тебя продавщицы лучше меня упакованы!
Глаза у Нинки победно горели.
– Ты-то откуда знаешь, что она мужу сказала?
– Так он мне сам и передал!
– Странно. Наверное, он тебя трахает.
– Прям-таки! Что, меня все трахают? Если каждому давать, поломается кровать! Вот ты лучше скажи, как ты ко мне относишься?
– Как? – Он задумался.
Появление Нинки придало Волку спокойствия, но в общем-то мало изменило его жизнь. Да и радости большой не прибавило.
– Молчишь? Я ж понимаю… Ты ко мне вроде как к кошке.
– Ну почему? – из вежливости попытался возразить Волк. – Ты мне очень даже нравишься, мне с тобой хорошо.
– Я ж и говорю – вроде кошки. Они, знаешь, стрессы снимают, я читала. Ну и пусть! Мужик ты классный, у меня таких еще не было. И ласковый, и не напиваешься, как свинья… А замуж я все равно не собираюсь, чего и разводить всякую тягомотину – любовь, то-се?
И будто спохватившись, оборвала сама себя:
– Ладно, хватит философии разводить, проехали…
Время за встречами с ней шло незаметно – зима промелькнула как один долгий снежный вечер. Потом пролетела весна, а вот уже и лето в разгаре. И к грязной однообразной работе он привык: в конце концов, работа есть работа, за нее платят деньги, и, наверное, не следует ожидать от нее больше ничего особенного. Много ли людей могут похвастаться, что идут на работу с радостью?
Жизнь налаживалась, входила в устойчивую колею. Она была не такой яркой, красочной и острой, как его прошлая жизнь, но та, скорее всего, была сном. А эта была настоящей. И Владимир Григорьевич Волков уже не удивлялся той вялости, которая незаметно охватывала тренированный организм, словно кто-то медленно ослаблял в нем пружину, еще недавно туго закрученную.