Расписной (Адрес командировки - тюрьма)
Про Нинку его больше никто не спрашивал. Да она даже не здоровалась с ним при встрече – скользила равнодушным взглядом распутных коричневых глаз и шла себе дальше. «Ишь, стерва, – думал Мотька. – За человека не считает!»
Однажды он возвращался домой поздно. Стоял душный летний вечер, с южного небосклона ярко светили звезды. Мотька шел через неосвещенный двор к своему подъезду, удовлетворенно щупая в кармане пачку хрустов. Работа на базаре – дело прибыльное, хотя и нервное: поймают, вполне могут насмерть затоптать. Сегодня обошлось: и денег взял солидно, и рыжевье, да с барыгой договорился по-нормальному. Хороший день, короче, фартовый. Он уже расслабился, сбрасывал напряжение и предвкушал, как выпьет дома водки: еще со вчерашнего дня припасена была бутылочка. Даже шаги ускорил в этом приятном предвкушении.
И вдруг остановился как вкопанный, услышав впереди знакомый хриплый бас.
– Будешь нам помогать, мы тебе поможем! Нет – не обижайся!
– Да пошел ты! Видала я таких помогалыциков! – отвечал в темноте женский голос.
Мотька сразу узнал Нинку. А она-то здесь чего делает, небось к менту своему пришла? Но это он мельком подумал – гораздо больше интересовало его: чего же хочет от Нинки Басмач, чем она должна помогать?
– Не кипешись, – протянул Басмач. – От тебя простая малость требуется: приглядеть, чем он дышит, с кем встречается, кто к нему ходит. Трудно, что ли? Я знаю, раньше ты Сизому и наводки на денежные хаты подбрасывала…
– Да я и не знала ничего! К тому же что было – быльем поросло.
– Нет, так не бывает. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Ты и так Сизому ни одной дачки не отправила. Должок за тобой, выходит!
– Ничего я тебе не должна! Отвяжись лучше…
– Смотри, как знаешь. По нашим правилам разговор короткий: на хор поставим и перо под сердце! Так что подумай хорошо.
– А ну пусти меня! Сейчас кричать буду!
– Кто тебя, дуру, держит? Иди… Надумаешь – свистни.
– Прям, разбежалась!
– Бежи, бежи… А через пару дней я зайду в магазин, и ты мне все обскажешь.
В темноте застучали каблучки. Мотька подождал и пошел искать Басмача: может, к нему тоже есть дела. Но Басмача уже не было видно – он исчез совершенно бесшумно, словно растворился в ночи.
И вдруг Мотьку прошибла догадка: так вот зачем он им понадобился! Из-за мента и Нинки! Ни про кого больше его не расспрашивали, никем не интересовались. Только эти двое… Какой же у Басмача к ним интерес? Нет, не к ним… Интерес может быть только к менту! А Нинка – наживка. Через нее все про него разузнать можно. А если грохнуть его надумают, она может его в условное место заманить или ночью дверь отпереть…
* * *– Слышь, Володь, – сказала Нинка за чаем. После чая следовала постель. Все чаще она оставалась до утра. – Ко мне тут пристают всякие…
– Кто? – быстро спросил Волк. – И что значит – пристают?
Он действительно не понял, что имеет в виду Нинка под этим словом. Может, щиплют ее в магазине за аппетитные места, а может – предъявляют права бывшие ухажеры. Правда, он знал, что она вроде порубила все хвосты.
– Ты в голову не бери, это мои дела, – сказала раз она. – Что было – было, а сейчас ничего нет.
Голос у нее был гордый, но он не радовался: значит, готовит почву для дальнейшего сближения. Может, замуж хочет… А как на ней можно жениться? И так столько разговоров да пересудов. К тому же Нинка – это утеха для тела. Для души есть только Софья…
– Кто к тебе пристает? – раздраженно повторил он. Нинка опустила голову:
– Я тут с одним встречалась, это давно было, год или полтора… А он оказался уголовник. Несколько квартир обворовал…
– А ты при чем? – насторожился Волк.
– Да при том, что моих покупателей… Я им колбасу носила, а он со мной увязывался, расспрашивал: как живут, есть ли ковры, сервизы… Откуда я знала, что у него на уме?
– А сейчас он где?
– Посадили его. Пять лет дали.
– Так чего ж ты волнуешься?
– Сегодня его дружок меня подкараулил. На туркмена похож или на узбека, в темноте не рассмотришь. Голос такой страшный, как рык звериный…
– Чего хотел?
– Про тебя выспрашивал, ругался, пугал… С ментом живешь, мол, а это западло…
Волк встал, прошелся по комнате, подошел к раскрытому окну, выглянул в ночной двор. Нинка и так компрометирует его перед знакомыми, а оказывается, она еще и связана с уголовниками… У сотрудника милиции не должно быть таких женщин.
– Что молчишь? – обиженно спросила она. Она вообще имела манеру обижаться
– к месту, а чаще – не к месту. – Не нравится, что у меня жизнь замаранная?
– Не нравится, – не оборачиваясь, ответил Вольф.
– А я и не скрываю! – с вызовом сказала она. – И никогда не скрывала!
– Ну, хвастать тут, прямо скажем, нечем, – сухо ответил Волк.
– Вот ты как заговорил! А раньше сю-сю, лю-лю… Как под юбку залезть, так я хороша, а как в душу заглянуть, так говном намазано…
Нинка встала, зло скрипнув стулом.
– Значит, так, – сдерживая раздражение, сказал Волк. – Хочешь, я тебя с оперативниками сведу: напишешь заявление и они займутся этим узбеком.
– Нет уж, спасибо! Чем с ментами связываться, я лучше в сторонке постою!
– Дело твое, – не оборачиваясь, пожал плечами Волк.
– Я домой пойду.
– Тоже твое дело.
Выходя, Нинка изо всей силы хлопнула дверью так, что посыпалась штукатурка.
– Сука! —в сердцах сказал Волк.
«Сука!» – с той же интонацией одновременно сказал кот.
* * *«Встречай двадцать третьего, нетерпением жду встречи, твой лучший друг Иоганн».
– Ну? – спросил Генрих. – Что делать будем?
Владимир перечитал текст еще раз. Телеграмма как телеграмма. Если не знать всего, что ей предшествовало. А если знать, то впечатление меняется. Это предупреждение, угроза очень уважающего себя человека. Который вдобавок уверен, что адресат точно знает, о чем идет речь и что подразумевается между строк.
– Что делать… – Владимир свернул листок бумаги и небрежно бросил ее на стол. – Встретим.
– Может, мне с ними поговорить? – Генрих нервно потер руки. – Я, правда, последние годы ничем им не помогал. Возможности утрачены, да и вообще… Возраст, здоровье. Правда, они и не настаивали.
Владимир покачал головой:
– Только хуже будет: себе руки свяжем. Сделаем так…
Поезд «Москва – Тиходонск» приходил на конечную станцию в три часа дня. Генрих ждал на перроне с Витькой Розенблитом. Тот всегда с готовностью оказывал мелкие услуги и сейчас был готов наилучшим образом встретить старого друга дяди Генриха. Правда, он не понимал, почему надо делать вид, что Владимир по-прежнему живет в Москве, но особо не задумывался над этой проблемой. Надо так надо…
Скрежеща тормозами, состав остановился. Фогель вышел на перрон одним из первых. Для человека, отбывшего двенадцать лет в мордовской колонии усиленного режима, он выглядел довольно неплохо. Светлый летний костюм, легкая шляпа, небольшая сумка из мягкой кожи, ровный загар. Широко улыбаясь, он обнялся с Генрихом, за руку поздоровался с Розенблитом, небрежно передал ему свою сумку. После церемонии встречи все трое двинулись по перрону. Через пятьдесят метров толпа прибывших сворачивала к выходу в город. Но Генрих вел дядю Иоганна дальше. В конце перрона находился железнодорожный почтамт, за ним имелись ворота, через которые можно было выйти на привокзальную площадь. По предложению Владимира именно там Генрих оставил служебную машину.
Про эти ворота мало кто знал, поэтому ими и мало пользовались. Отследить проходящих через них людей гораздо проще, чем в обычной вокзальной толчее. Даже если не знаешь их в лицо. Но одного, как оказалось, Владимир знал. Это был Эйно Вялло. В белой шведке он не так походил на эсэсовца, как в черной арестантской робе, хотя все равно вид имел зловещий. С ним был какой-то незнакомец – крупный, с большой головой и резкими чертами лица. Они держались в отдалении, но когда Генрих с Фогелем прошли в подворотню, быстро побежали по перрону, сокращая дистанцию. За наружное наблюдение Владимир поставил бы им тройку с минусом.