Времеубежище
Эрцгерцог выезжает на своем четырехцилиндровом черном Graf & Stift Phaeton. Все так же, как тогда: кортеж из трех автомобилей трогается с места. Первая неуспешная попытка подрыва, остановка в ратуше, где взволнованный эрцгерцог дрожащим голосом говорит: «Мы приехали сюда как гости, а нас встречают бомбами». Затем он едет в больницу навестить раненых. Автомобили сбиваются с дороги и долго крутятся на месте, пытаясь развернуться у Латинского моста. Как раз в этот момент Таврило Принцип пьет пиво в корчме. Он уже отчаялся, но вдруг видит, что жертва сама явилась к нему. Он выхватывает пистолет, подбегает к автомобилю, который не может справиться с разворотом, словно неповоротливый жук, и стреляет в эрцгерцога.
На белой рубашке эрцгерцога расплывается красное пятно, течет кровь. Это выглядит настолько реалистично, что толпа замирает. Никто не смеет аплодировать. Супруга эрцгерцога София сползает к ногам Франца Фердинанда, но на нее никто не обращает внимания. Именно так записано в истории. Но террорист ведет себя как-то странно. Он будто не верит в случившееся. По сценарию после безуспешной попытки застрелиться ему полагалось проглотить цианистый калий, но, кажется, он проглотил язык. В центре Сараева повисает гробовая тишина. Что-то сломалось во времени: как в замедленной съемке, Гаврило Принцип замирает с пистолетом, дуло которого еще дымится. Толпа на мгновение застывает в безмолвном ужасе, прежде чем наброситься на террориста и растерзать его. Ветер стих, и ничто не способно нарушить тишину. Какой-то мальчишка падает с ветки на землю, но не смеет разреветься, и никто не спешит ему на помощь. На секунду я подумал, что смотрю спектакль под открытым небом в театре Демби, трагикомедию дель арте.
В этот момент из груди эрцгерцога вырывается хрип, кровь брызжет во все стороны. Человек и вправду умирает.
Картина оживает. Стража набрасывается на Гаврило Принципа, то есть актера, изображающего Гаврило Принципа, но это уже не имеет никакого значения. Действие продолжается. Пистолет стреляет еще раз, и пуля, теперь уже холостая, попадает в живот одному из стражников. И тогда толпа бросается к убийце, чтобы его растерзать. Начинают выть сирены полицейских машин, карета скорой помощи пытается пробраться к раненым. Испуганные кони сбрасывают полицейских и топчут в суматохе несколько дам в шляпах. Наступает неимоверный хаос, никем не срежиссированный.
Никто так и не смог объяснить, как вроде холостые патроны вдруг оказались боевыми. Конечно, раз в сто лет и незаряженное ружье стреляет, как утверждают в этих краях, но кто знает…
Сразу же приходит нота протеста от австрийских служб по поводу убийства их соотечественника и наследника эрцгерцога. В европейской прокуратуре заводят дело против организаторов реконструкции, требуя арестовать всех причастных и запретить анархистское движение «Черная пантера». Местным жителям не нужно особого приглашения, так что несколько сербских компаний и представительств разгромили до основания.
Европа оказалась на волоске от второй Первой мировой войны.
38
Что-то произошло… что-то изменилось…
Я слышу медленную поступь, тяжелое дыхание. Раньше так не было, раньше ощущался ритм, мелодия танца, легкое движение.
Сквозь листья деревьев прокрадывается утомленный свет — вчерашний, а может быть, оставшийся еще с тех пор, с того давнего времени. Что-то упорно просачивается, капает, оседает, что-то оставшееся от прошлых лет.
Чувствую во рту вкус пепла, веет чем-то горелым. Так пахнет горящая стерня или деревья в лесу, уничтоженные пожаром…
Что-то изменилось, потому что все как-то не так…
Пальцами ощущаю другую кожу — холодную и шершавую. Раньше она была теплой и гладкой, живой кожей человеческой руки, а сейчас напоминает сброшенную змеиную кожу.
Гуляешь себе в жаркий августовский день по лесу и вдруг осознаешь, что откуда-то доносится смрад разлагающегося трупа. Наверняка трупа какого-то животного, но все же трупа…
Что-то начало портиться, разлагаться, темнеть и остывать… Я ощущаю это всеми органами чувств.
Все меняется…
А что, если время остановилось? Как это понять? Часы перестанут отсчитывать его? Или перестанет меняться дата на календаре? Вряд ли, ведь они не питаются временем…
А кто тогда им питается?
Разумеется, все живое. Кошки, коровы, пчелы и водяные змеи, репейник, ястребы и мыши, белки, дождевые черви и винные мошки, киты и красноперки — все, кто бегает, плавает, карабкается по деревьям, пробирается тихо, растет, размножается, стареет и умирает. Только они питаются временем… А мы питаем его.
Черт побери, мы обязаны почувствовать, если время умрет.
39
И снова спешу к полкам с книгами — убедиться, что мир все еще цел и упорядочен. Вот она, Первая мировая, заключенная в двенадцати одинаковых томах какой-то энциклопедии в красном переплете. А вот и холодная война, навсегда похороненная в трех серых томах большого формата. Уже не страшна испанская Гражданская (спит спокойно на верхней полке), как и Вторая мировая — она расположилась на двух полках. Как сказал Маларме, все в мире существует для того, чтобы завершиться некоей книгой. Если задуматься, не такой уж и плохой конец.
Сижу в читальном зале «Роуз Мейн». Надо мной плывут облака в стиле Веронезе. Я нарочно устроился рядом со стеллажом с исторической литературой. Для прикрытия взял первый том энциклопедии, посвященной холодной войне, издания 2008 года, от «А» до «Д». Я считаю себя вправе рассказывать фронтовые истории этой войны, так как мы играли в нее в детстве. Перелистываю энциклопедию и, как шпион, тайком поглядываю на людей вокруг. О чем читаешь, тем и становишься. Передо мной сидит человек, в котором я сразу распознаю бездомного. Всегда ощущал необъяснимую близость с такими людьми. На нем болоньевая куртка (у меня есть подобная) большего, чем надо, размера, шапка, из-под которой торчат наушники. В читальне тепло, но ему так удобно: все при нем, он готов уйти, как только погонят. Мне хорошо знакомо это чувство возможной вины.
На столе слева от него груда книг. По сути, он один из немногих в зале, кто действительно читает. Остальные роются в телефонах, ведут переписку, ожидая, пока закончится дождь. Библиотека — это убежище, теплое сухое место, открытое для всех. Несколько лет назад пытались запретить вход бездомным, но потом отказались от этой идеи. Я сгораю от любопытства: что же он читает? Встаю, делаю вид, будто ищу что-то на соседних полках, и слегка поворачиваюсь к нему. Сверху лежит толстая и довольно-таки потрепанная «Хроника варваров». Под ней (успеваю прочесть на торце) — «Краткая история Индии», а рядом… Не может быть — Гаустин, «Избранное»! Невольно протягиваю руку, бездомный поднимает глаза, и только тогда читаю правильно: «Августин». Конечно же! (Почти уверен, что секунду назад там было написано «Гаустин».) Тут же приношу свои извинения. Бездомный пристально смотрит на меня, потом снова склоняется над книгой: каким-то альбомом с огромными испанскими домами XIX века.
40
Несколько лет назад я заметил, что начал терять слух. Мне предложили маленький слуховой аппарат, пообещав, что он вернет мне песни дроздов по утрам и звуки цикад летними ночами. Но это оказалось неправдой. С его помощью я слышал все так, словно включил старую граммофонную пластинку: с легким металлическим отзвуком и потрескиванием. Саундтрек вчерашнего мира.
Во время войны тоже пели птицы. Я думаю об этом, слушая «Квартет на конец времени» Оливье Мессиана, написанный и исполненный впервые в январе 1941 года в лагере для французских военнопленных. Я увеличил звук до предела. В начале квартета Мессиан использует слова из Апокалипсиса об ангеле, который провозгласил конец времени. Во время исполнения «Квартета» шел холодный дождь, концерт проходил под открытым небом, но никто из лагерных охранников не сдвинулся с места. Необычная комбинация: фортепиано, кларнет, скрипка и виолончель — именно на таких инструментах играли в лагере музыканты…