Над моей пропастью (СИ)

Горячая вода стекала по телу и Юзуха отстраненно наблюдала за ручейками, бегущими по ее коже. Ее тело выглядело так же, как и всегда. Все шрамы на месте, такие же, как и вчера, как и маленькое родимое пятнышко в виде полумесяца справа на ребрах. Но девушка знала, что теперь все по-другому. Она другая. Хуже. Грязнее. Нежеланная перемена липла к ее коже тошнотворной плесенью, которую не мог увидеть никто, кроме нее. Но Юзуха видела. Знала об этой перемене. Ненавидела ее.
Чужие грубые руки оставили невидимые отпечатки на ее коже, жалящие, болезненные, словно ожоги. Юзуха все еще чувствовала прикосновения этих рук и от одного воспоминания под ее кожей начинали сновать полчища фантомных муравьев, словно сама эта кожа хотела сползти прочь с ее мускулов. Девушке и самой хотелось счесать, содрать с себя эту оскверненную кожу, которая теперь хранила отпечаток мерзости, через которую она прошла.
Юзуха сделала это ради Хаккая. Как и почти все в ее жизни — ради него, ради ее младшего братишки, которого она поклялась оберегать. Так же, как терпела побои от Тайджу — сцепив зубы, закрыв глаза, беззвучно — точно так же терпела она и невыносимые прикосновения чужих рук к своему телу, терпела отвратительные липкие поцелуи и укусы, оставившие болезненные засосы на ее коже. Терпела жгучую боль там, внизу, когда с глухим похабным уханьем Мацумото Косей, главарь Кровавой Зари, наваливался на нее всем своим здоровенным телом, грубо проникая внутрь нее — сухую, неопытную и зажатую от страха. Ей казалось, что он просто разорвет ей все там, между ног. Было так больно и мерзко. Тошно. Но Юзуха терпела. Она вытерпит все. И если по ее щекам катились тогда безмолвные слезы, впервые со смерти их матери, то об этом необязательно знать кому-то еще, кроме нее.
Накануне этого Тайджу пришел домой, будучи особенно не в духе. Собрал их с Хаккаем в гостиной, зло гаркнув, чтобы бросили все свои дела, и без прелюдий озвучил сложившуюся ситуацию. Черные Драконы проиграли битву Кровавой Заре и в качестве компромисса вместо слияния группировок главарь банды выставил Тайджу условие: тот продает в Кровавую Зарю Хаккая или отдает главе Юзуху на одну ночь. Тайджу с издевательской ухмылкой, имитирующей заботу, велел выбирать им. «Ведь мы же семья, - сказал тогда он. - Вы оба имеете право на выбор».
Юзуха не знала, за что старший брат так люто ненавидит их обоих. Зато прекрасно знала, что представляет из себя Кровавая Заря. Взрослая, серьезная группировка, всем членам которой было уже за двадцать. Они не разменивались по пустякам. Азартные игры, бои без правил, кражи, убийства. Не щадили ни чужих, ни своих. Она видела, как дрожат перечеркнутые давним шрамом губы Хаккая, как невероятно расширились от услышанного его глаза. Но решительность в его испуганном лице не оставила ей выбора. Если на то пошло, отсутствие выбора для нее с самого начала было очевидным. Ее младший брат уже открыл рот, но она не дала ему заговорить. Что значила одна ночь против всей его жизни, которую Кровавая Заря поставила бы под неминуемую угрозу?
Безжизненным, равнодушным голосом она заявила, что отправится к Мацумото. Упрямо не смотрела на Хаккая, зная, что он глядит на нее полным ужаса взглядом. Жестко оборвала его сбивчивые возражения. Отсутствие выбора, наверное, тоже было ее выбором. Никто не заставлял ее защищать Хаккая. Но она всегда выбирала его и тем самым лишала себя любого другого выбора. За свою жизнь Юзуха вынесла множество издевательств над своим телом. Вынесет и еще одно, пусть и другого рода. В конце концов, это всего лишь тело. Всего один раз. И Хаккай будет в безопасности. Ведь она обещала маме присматривать за ним. Юзуха никогда не строила никаких романтичных фантазий о потере девственности, «том самом единственном», кому она ее отдала бы. Она с раннего детства уяснила, что живет не в сказке. Пусть и представляла свой первый раз все же несколько по-иному. Да какая уже разница. Но она пройдет и через это. Выдержит.
Юзуха вернулась домой полчаса назад. Была уже глубокая ночь, но Хаккай сидел на диване в гостиной, свесив голову на грудь, и громко храпел. Ждал ее. Благодаря всех богов за то, что брат все же уснул, не дождавшись, Юзуха мышкой проскользнула в ванную. С поспешностью и остервенением сорвала с себя мятую одежду и разорванное, запятнанное кровью нижнее белье. Она сожжет его завтра, когда никого не будет дома.
 
И теперь она стояла под обжигающими струями, где-то глубоко внутри надеясь, что они обварят ее оскверненную кожу, смоют воспоминания о боли и унижении. В голове было пусто и гулко, и в то же время мозг будто распирало изнутри. Она хотела бы стать кем-то другим, кем-то целым, не тронутым, чистым. Кем-то, кого ждали дома родители. Кем-то, о ком заботился старший брат. Кем-то, чьей самой большой проблемой был очередной тест по алгебре. Но она не была этим кем-то. Она была изломанной, ничтожной собой.
Алые ручейки стекали по ее бедрам, собирались на полу душевой кабины ржавыми лужицами. Внизу живота разливалась тупая боль. Юзуха отказывалась признавать, что по ее щекам катятся сейчас не только струи горячей воды. Она никогда не плачет.
Девушка не знала, сколько простояла под душем, будто в трансе, забыв себя. Только когда вытекла вся горячая вода в бойлере и обжигающие ручьи сменились ледяными, она, словно безжизненная кукла, выключила кран. Выбралась из душевой кабинки, на автомате высушила тело полотенцем. Заглянув на кухню, набрала в бутылку горячей воды из чайника и ушла в свою комнату, где свернулась калачиком на кровати, прижимая теплую бутылку к животу в надежде заглушить свернувшуюся там боль. Юзуха намеренно не вытерла полотенцем лицо. Так она могла и дальше притворяться, что влага на ее щеках — всего лишь не высохшая вода, и ничего больше. Только на эту ночь.
***
Через две недели после того дня Юзуха прогуляла школу, чтобы сходить в клинику к гинекологу. Она знала, что не беременна, потому что всего несколько дней назад закончились месячные, и он пользовался презервативом. Но она все равно хотела убедиться, что чиста и не подцепила от него никакого дерьма, которое могло бы еще больше испоганить ее и без того поганую жизнь. Юзуха намеренно не встречалась взглядом с молодой женщиной гинекологом, которая осматривала ее, односложно отвечала на осторожные вопросы врача. Но в глубине души она была благодарна доктору за то, что в ее лице не разу не промелькнуло выражение осуждения к несовершеннолетней девчонке или того хуже — жалости.
В конце визита Юзуха попросила назначить ей оральные контрацептивы. На всякий случай. Конечно, девушка надеялась, что подобное не повторится с ней. Но она жила в жестоком мире. И живя в нем, должна была оградить себя от любых нежелательных последствий, если… если…
На всякий случай.
***
Ей стало невыносимо мужское прикосновение. Даже Хаккая, и Юзуха с горем в душе видела, как ее отстраненность и замкнутость ранят младшего брата. И все же не могла подавить дрожь от любого, даже самого легкого и невинного прикосновения. На лице Хаккая застыло выражение вины, и Юзуха ненавидела тот факт, что оно появилось там из-за нее. Иногда ей казалось, что Хаккай специально избегает ее глаз. Будто не может смотреть на нее. Юзуха могла его понять. Она сама не могла больше смотреть на себя в зеркало. Не хотела видеть в отражении эту безжизненную потухшую куклу. Ей был противен вид собственного тела.
Весь последний месяц она словно стояла на краю бездонной пропасти, и эта темная бездна приглашающе лизала подошвы ее дрожащих ног, звала, вихрилась вокруг нее и внутри нее, заставляя голову кружиться от ужасающей высоты. Она стояла одна на краю своей личной пропасти, ее внутренности разрывались от безмолвного крика, не слышного ни для кого вокруг, и опасно балансировала в одном шаге от полета, который разбил бы ее на бесчисленные острые осколки.
А внутри росло темное чувство, от которого она задыхалась по ночам, застыв, будто парализованная, на пропитанных холодным потом простынях. Словно щупальца чудовища, эта тьма сжимала ее кровоточащее сердце, шептала в ее пустой и переполненной голове тысячей голосов. Юзуха ненавидела Тайджу. Всем, что было в ней, ненавидела само его существование. И в одну из таких ночей, когда весь город пропах никогда не знакомой ей радостью и предвкушением близящегося Рождества, поселившийся в ее голове темный голос вкрадчиво прошептал в ее душу то, что она и так знала.