Подземелье Иркаллы (СИ)
Она не могла этого вынести.
— Аштариат! Аштариат! Аштариат!
Крик громом пронесся по округе. Сила забурлила в ней всей мощью. Но на том и затихла, ибо вождь, негодующе заорав, ударил ее, а один из слуг его три раза стегнул девушку толстым хлыстом. Удар пришелся по ногам и спине. Акме почти не почувствовала боли — лишилась чувств. Коцитцы поволокли ее в пещеру, там швырнули в пленников, будто тряпичную куклу, и ушли.
Придя в чувство, она отползла к стене, в ужасе запахиваясь своей туникой, пытаясь прикрыть наготу. Кожаные сапоги спасли от болезненности удара плетью, но кожа выше колен была в нескольких местах порвана и даже содрана. Спина гудела от боли.
— Как же ты, барышня, собралась бороться с ними, если они смогли напугать тебя бесчестием? — мрачно и жалостливо скосив на нее глаза, осведомился Сатаро, отойдя подальше от входа, вероятно, чтобы не видеть кровавого алтаря и насаженных на окровавленные копья голов.
В этой огромной и хорошо освещенной пещере тоже были люди, но не более дюжины. Все они, столь же изуродованные, как и вновь прибывшие, с мрачным покоем наблюдали за теми, с кем предстояло им встретить свою мученическую смерть. Несколько пожилых мужчин с тяжелыми увечьями и гораздо больше женщин, на которых коцитцы отыгрывались со всем озлоблением.
Акме успела привыкнуть к ранам Мирьи, но даже она со своей изуродованной кожей на щеке и голове едва ли могла устрашить более, чем те, что были здесь. Всех их будто били по несколько часов в день, не позволяя ранам заживать.
— Осталось всего несколько часов, — спокойно произнесла одна из женщин, что сидела, спиною прислонившись к холодной стене пещеры; жидкие волосы ее были седы, одна глазница пуста. — Едва начали опускаться сумерки, они совершили первые жертвоприношения… — кивнула в сторону мужских голов.
— Мы видели, — буркнул Сатаро, кинув Акме свой пыльный, но еще целый черный плащ и тотчас от нее отвернувшись.
— Скоро очередь дойдет и до нас…
Акме увидела, с какой тоской посмотрела Мирья на Илу, прижавшуюся к ней, будто к матери, как завыла женщина с грудным ребенком, беспомощно прижимая его к своей безмолочной груди, как глубоко и обреченно вздохнули те полсотни человек, что приехали на смерть, и никто не пожелал бороться.
— Нас около пяти дюжин… — глухо прошептала Акме, призывно оглядывая собравшихся.
— И чего ж ты желаешь от нас, девонька? — тихо произнес кто-то из пожилых мужчин слабым скрипучим голосом. — Мы изувечены, у нас нет оружия. Бабы ли? Вы, девки ли молодые будете противостоять им, извергам?
Акме не ответила. Огонь все еще бушевал в ней, и она с трудом усмиряла его мощь, ибо для отпора момент был неподобающим. И тут она увидела, как снаружи, прячась за большим камнем, осторожно выглядывает девочка. Увидев, что Акме заметила ее, девочка спряталась.
— Что же это за чудо страшится подойти к нам и поздороваться? — ласково проворковала Мирья, тоже заметившая ребенка.
— Это наша маленькая непоседа, — небрежно махнув в ее сторону, проговорила седовласая женщина у стены. — Она здесь столь же давно, как и я. Голова отца ее долго украшала одно из копий у алтаря, мать ее умерла вовремя родов вместе с ребенком этих зверей, а девчонку оставили служить им и развлекать их.
Ужас и жалость охватили Акме и сдавили ей горло. Ей казалось, она не выдержит более ни этих уродств, ни ран, ни искалеченных судеб.
Девочка, услышав, что говорили о ней, вышла из-за камня и нетвердой, но бодрой походкою, то семеня маленькими детскими ножками, обутыми в старые рваные башмачки, то игриво подпрыгивая, выскользнула на свет факелов. Сердце Акме дрогнуло. Девочка была маленькой и столь хрупкой, что, казалось, ручки и ножки ее могли сломаться в любую минуту. Длинные светлые волосы ее растрепанными волнами лежали на спине и узких плечах. На ней была грязная и рваная длинная рубаха с тяжелым кожаным поясом, вероятно, снятая со взрослого человека. Глаза ее были большими и светло-серыми, маленький носик прямой и правильный. Но всю нежность детского и милого лица перечёркивал глубокий и слишком большой шрам, берущий начало свое с правой стороны лба, пересекающий темную бровь, багровой раною заканчивающийся на правой щеке и тонким хвостом будто указывающий на маленькие и пухлые губы девочки. Этот шрам не просто бросался в глаза, он стирал черты этого красивого лица и не могли завуалировать его даже чудесные глаза ребенка.
Девочка остановилась. Губы ее растянулись в открытую улыбку, она стиснула ладошки в замочек и заговорила, сверкая своими изумительными глазами:
— Приветствую тебя, сударыня. Хорошо ли добрались вы? Голодны ли?
Мелодичность и веселость этого тонкого голоса, гостеприимный характер этих фраз показались Акме чудовищно неуместными и вырванными из другого мира заученными фразами. Девушка не смогла вымолвить ни слова. Она села на корточки, заглянула в ее огромные глаза и прошептала, трясясь и глотая слезы:
— Скажи, как зовут тебя?
Девочка в улыбающемся изумлении долго глядела на Акме, потом ответила ей просто и дружелюбно:
— Августа…
Девочка несколько долгих секунд разглядывала Акме, будто впервые после долгих лет видела лицо без шрамов и увечий, лицо молодое и красивое.
— Бедное дитя… — проговорил кто-то в толпе.
— Бедные мы, — фыркнул кто-то из мужчин. — Едва полночь наступит, мы все вскормим земли эти своею кровью!
— Да покарает тебя Господь за твои малодушные речи! — воскликнула Мирья.
— Бедные, говорите?.. — хмыкнула другая женщина. — Да все вы будете счастливейшими из смертных, если Господь заберет вас этой ночью! Они любят девственниц и пышнозадых красавиц. Выбирают себе по одной и пользуют их несколько дней или недель, пока не заведется дитя в их чреве. Тех женщин, что родили им девочек, они убивают вместе с новорожденными, а тех, что родили мальчиков, оставляют в живых для последующих сыновей… Им нужны полукровки. Они выше ростом, сильнее и умнее.
Послышался низкий стон, и кого-то вывернуло наизнанку от ужаса. Акме без сил сползла по стене. Некоторые, закрыв рты ладонями, глухо зарыдали. И лишь одна фыркнула, зло и развязно, уперев в бока свои молодые полные руки, покачивая бедрами, будто уличная девка, вызывающе тряся задом и пышной грудью от возмущения:
— Да пусть лишь попробуют сунуть ко мне свои обрубки, я им их живо поотрываю!..
В пещере поднялся ропот, возмущенный и изредка одобрительный. Светлые волосы девушки растрёпанными патлами свисали с круглой головы на широкие покатые плечи, прикрывали порванные рукава платья с глубоким разрезом, оторванные тесемки и повисшую шнуровку корсета. Румяное лицо можно было назвать красивым, его не портил даже двойной подбородок. Воля к жизни её была восхитительна, а сила духа и взгляд без тени отчаяния мерцали непоколебимой уверенностью.
— Одна уже пыталась сопротивляться, — понизив голос, заговорила женщина, поднялась и указала в глубь пещеры, где, плохо освещенный факелом, в тени, завернувшись в дырявое одеяло, прямо на камнях лежал силуэт. — Наша Фая была непозволительно бойкой для этих краев и непослушной. Но коцитцы быстро взнуздали её. Деваху держали несколько человек, пока тот, кто выбрал ее себе, пытался «жениться» на ней. Фая оказалась очень сильной девушкой, но не сильнее их. Она умудрилась заколоть кинжалом своего будущего «мужа». Всадила прямо в шею. За это ей выжгли глаза, попросту лишили лица и пользуют каждую неделю. Теперь она лишь спит и ест и никогда не говорит. Но не желает беременеть, посему сегодня мучения её закончатся. Вы всё ещё уверены, что смерть — худшее из зол?
Акме отвернулась. Она хотела из головы выкинуть всё, что увидела здесь и услышала, но не смогла. Видела она смерть и была приучена к ней в Орне, ибо профессия её неразрывно связывалась с нею. Но гибель столь насильственная и мучительная, не укладывалась в голове. Она никогда не представляла себе, что на земле, под надежной рукою Господа, сквозь толщину подземелья прорвался ад.