Подземелье Иркаллы (СИ)
Дважды повторять не пришлось. Оседлав коней своих, соединенный отряд нодримцев, атийцев, саардцев и кеосский отряд нырнули в узкий коридор, который был открыт Акме, и умчались наверх, дорушив лестницу, в новой и куда более яркой надежде рассчитывая найти другой путь.
Глава 15. Песни Иркаллы
По всей Иркалле разливала Акме своё неугасимое торжество. Вокруг бесновались ветра, повизгивали голоса, горы приглушенно гудели, рождая звуки из глубин земель, огненных, недосягаемых.
Акме позабыла о страхах и горестях. Горделиво, величественно, радостно восседала она на своей Одалис, передавая ей силу и настроение. Лошадь весело гарцевала, повинуясь малейшему движению своей хозяйки.
«Если это и моя обитель, — думалось целительнице, — пусть же в ней моим друзьям всегда будут рады!»
Вскоре путешественники отыскали большую пещеру со множеством сияющих ручьев, которые узкой лентой серебрились во тьме, приветствуя отряд прохладой и чистотой. Кони были рассёдланы, дозорные расставлены, разведчики отправлены исследовать ближайшие проходы да пещеры. Треск костров и аромат готовящейся еды наполнил зал, а путники, посадив Акме и Лорена на возвышение, приготовились внимать, задавать вопросы и тоже участвовать в разговоре.
Целитель был бледен и не мог отвести от сестры глаз, не мог отпустить руки её. Акме, за которой он ухаживал и приглядывал всю жизнь, воспитывал, оберегал, будто сокровище, которую он потерял, казалось, навсегда, нашла его. Она улыбалась и смеялась. Блеск глаз, их задор, это была она, но появилась в ней некая властность и уверенность. От прежней робости не осталось и следа.
По обыкновению своему, благоразумно молчаливая и ледяная, нынче она говорила, громко, отчётливо, голос играл уверенными переливами низких нот. Голова держалась куда выше, плечи не были сжаты, они были свободны и расслаблены. Мрачность в глазах её придавала ей царственный, неприступный вид. Не любившая волосы свои распускать в присутствии мужчин, она, казалось, более не намеревалась стеснять их лентой, и они каскадом чёрных алмазов струились по прямой спине.
В ней чувствовалась непоколебимая внутренняя сила, которую не хотелось испытывать. Но появилось и отчуждение. Глаза её более не были столь же беззаботны, как ранее, они покрылись темной печальной пеленой. Лоб чаще хмурился, губы, привыкшие растягиваться в веселой улыбке, чаще сжимались в скорбную линию.
Руки ее стали холодны, расцарапаны, от сухости на коже появились трещинки. Запястья были замотаны черными тонкими платками, и Лорен решил, что на них были раны, которые она не желала показывать. Сестра исхудала, под глазами залегли беспокойные тени.
Акме рассказала, что случилось с ней, но начала лишь с того, когда мирославцы привезли ее в Верну, где она некоторое время набиралась сил.
— Когда демоны явились в Верне, я не могла более ждать, и Мирослав любезно предложил нам с Гаральдом свою помощь, — сказала Акме.
Мирослав отвёл глаза, насупились саардцы, а кеосский отряд, не поверив Акме, смерил мирославцев враждебным взглядом.
Лорен тоже принялся за рассказ. Ему пришлось поведать обо всем, начиная с нападения коцитцев, и ран Элая. Рассказ целителя перехватил Хельс, когда пришлось коснуться повествования о погоне. Опустив страшные подробности Коцита, он обратился к Куру и, откашливаясь, хмурясь, поведал о столбе и о сожженной женщине, не смея поднять на Акме глаз.
— Никого живого, — говорил он. — Мертвое царство. Растерзанные, распотрошенные…
— Да, Гаральд говорил… — прошептала Акме.
Она оцепенело слушала, мрачнела, уходя в страшные воспоминания. Изуродованные лица, запах крови, нечистот, людских страданий, оборванная грязная Августа, окровавленный Сатаро, медведь, играющий с отрубленной головой пленника.
Хельс замолчал. Акме сидела с широко распахнутыми глазами, сильно сжав брови, голова опустилась, а ко лбу прижалась ладонь. Страшные голоса Иркаллы налетели, вонзились в неё, пробуждая то, что она силилась забыть, пряча воспоминания во тьме души.
— Акме?.. — в крайней тревоге выдохнул Лорен, коснувшись её плеча.
— То была Фая… — ответила Акме, взяв себя в руки и обратив к путникам глаза. — Девушка отказалась покориться им, и её лишили глаз, языка… лица… она была не способна выносить здоровых детей, посему её привязали к столбу, перерезали горло и сожгли… Пленных женщин в Коците жалуют мало… — пещера погрузилась в страшное молчание, и Акме горько усмехнулась: — Когда я вышла из Кура, я не знала, что и думать, живы ли вы или нет, я уже оставила надежду… но мне повстречался зараколахонский отряд, в Верну пришёл Гаральд, и в Кунабулу я отправилась с новыми силами, а после встретила Его Высочество Густаво.
Она с грустной нежностью оглядела Лорена, находя в нем занятные перемены. Он более не был отчужденно холоден и робок, как в начале их похода. Взгляд открыт, спина пряма, громким ясным голосом переговаривался он со своими спутниками, и тон его был не вежлив, а, скорее, по-теплому грубоват. Ей нравилась эта перемена. Она означала, что ему удалось найти общий язык со всеми, особенно с Плио, которая не могла и минуты продержаться без того, чтобы не взглянуть на него с неприкрытым обожанием.
Вдруг беседы их прервал холодный, громкий, хриплый, насмешливый голос Сатаро. Ласково, почти любовно, вычищая свой ужасающий кистень, он проговорил, негромко, но угрожающе:
— Я свыкся со странностями нашей барышни, свыкся с переменами в её настроении, с ненасытностью её огня, мне более ничто уже не кажется странным, но из всего того, что с нами приключилось, я не могу понять лишь одного. Вы радуетесь ей. Но я был там, с нею, и видел все: как на алтаре в агонии корчились и кричали люди, коцитцы бесновались, а она, — он небрежно махнул в сторону Акме, — стояла в одиночестве, привязанная к столбу, с избитым порезанным лицом, отбитыми ребрами, готовясь к смерти. Перед нею с отрубленными конечностями людскими забавлялся натравленный на нее медведь, — на пещеру опустилась молчание. — Поблизости не было ни целителя, ни атийца, — он с неприязнью поглядел на бледного как полотно Гаральда, — ни белокурого принца, — мирославцы загоготали.
— Сатаро! — оборвала его Акме.
— А ну замолчи! — рыкнул тот на неё. — Даже если бы ты не была обязана мне жизнью или обладала мощью всех Богов света, даже тогда я не позволил бы тебе говорить со мной в подобном тоне…
— На нас напали коцитцы, — воскликнул Элай Андриган. — Мы отбивались, я был ранен, со мною они потеряли много времени…
— И ты не перебивай меня, юнец!.. — тотчас зловеще пробормотал Сатаро, указывая на него кистенем, страшно гремя цепью.
Авдий положил руку на плечо полнхольдцу, призывая его к молчанию. Ягер решил подлить масла в огонь, перебив Сатаро и сказав:
— В куровской заварушке мы упустили её. Оказавшись на свободе, она так резво испепеляла чертей, разрезала коцитские глотки, что наши молодчики предпочли держаться от неё в стороне. Мы нашли её лишь через пару дней, трясущуюся от лихорадки, с раненым ребенком на руках, с еле живым Сатаро.
Акме вздохнула:
— Вы преувеличиваете…
— Вспомни, как Цесперий дни и ночи выхаживал тебя, — воскликнул Сатаро. — Не твой брат, целитель! Твоих дорогих друзей вовсе не было в Куре.
Поднялся шум. Возмущенный кеосский отряд зарычал и поднялся одной волной. Зараколахонцы в долгу не остались. Никто из них еще не хватался за оружие, но ветры напряженно забурлили.
Мирослав переводил беспокойный взгляд со своих подданных на кеоссцев и обратно, не желая встревать в спор, который мог кончиться потасовкой и жестоким подавлением со стороны многочисленных нодримцев и атийцев, извечных врагов Зараколахона, но он и не мог отказаться от своих ближайших помощников. Цере сдерживал своих, а Авдий Веррес своих, но это едва ли могло подействовать на них умиротворяюще.
— Каковы доказательства ваши в том, что вы были в Куре? — заносчиво восклицал Ягер, хотя все осознавали, что все это было лишь поводом для того, чтобы напомнить всем о старой вражде Зараколахона со всем миром.