Красавицы Бостона. Распутник

Байрон и Бенедикт стояли в конце толпы. Обоим уже перевалило за сорок, и выглядели они обрюзгшими и помятыми. Такое впечатление, будто все время с моего отъезда они только и делали, что пьянством и курением доводили себя до нынешнего состояния.
А еще присутствовала Луиза Бутчарт.
В свои тридцать девять Луиза сумела стать приятной на вид. Коротко подстриженные, блестящие и темные, как моя душа, волосы, алые губы и привлекательная изящная комплекция. Стройную фигуру украшало черное двубортное пальто.
Такую женщину хотел бы видеть рядом с собой любой уважаемый мужчина моего положения и титула.
Должен признать: если бы не то обстоятельство, что мне необходимо отвергнуть ее из принципа, Луиза наверняка могла однажды осчастливить такого, как я. Сунув сигарету в рот, я закурил и направился к зияющей дыре в сочном зеленом газоне. Остановился, когда уперся грудью в спину Сесилии. Наклонившись, приблизился губами к ее уху.
– Привет, сестренка.
Сесилия повернулась ко мне, голубые глаза засияли от потрясения. Я не сводил взгляда с гроба, который постепенно скрывался под комьями земли. На миг я отчетливо осознал, что внимание всех присутствующих переключилось с него на меня. Я не мог их винить. Наверное, все подумали, что это не я, а голограмма.
– Дэвви! – Сесилия обхватила меня за плечи и уткнулась лицом в шею. – Как же мы по тебе скучали! Мамочка сказала, что ты приедешь только завтра.
Я обнял ее и поцеловал в макушку.
– Моя милая девочка, я всегда буду рядом.
Даже если придется почтить память недоноска, который подарил мне жизнь.
– Боже ты мой! У меня чуть не случился сердечный приступ! – вскричала мама и заковыляла ко мне, утопая каблуками в размякшей земле.
В воздухе пахло английским дождем. Домом. Я заключил мать в объятия и поцеловал в щеку.
– Мамуля.
Скорбящие начали стягиваться вокруг нас, бросая любопытные взгляды. Я испытывал мелочное удовольствие оттого, что в очередной раз украл внимание у Эдвина, даже когда он отправился в последний путь.
Мама запрокинула голову и прижала замерзшие ладони к моим щекам, глядя блестящими от слез глазами.
– Ты такой красивый! И такой… такой высокий! Я все время забываю твое лицо, если не вижу тебя по нескольку месяцев.
У меня невольно вырвалось нечто среднее между ворчанием и смешком.
Я был так решительно настроен не возвращаться в Англию, пока жив мой отец, что едва не забыл о том, как сильно скучал по матери и Сесилии.
– Все же сумел прилететь? Молодец, приятель. – Дрю похлопал меня по спине.
Продолжая обнимать маму, я почувствовал нерешительное прикосновение ладони к моей руке. Повернув голову, увидел смущенно улыбающуюся Сесилию. Ее розовая кожа казалась хрупкой, как стекло электрической лампочки.
– Я скучала по тебе, братик, – тихо сказала она.
– Сеси, – проворчал я, едва ли не с мукой. Отпустив мать, я заключил сестру в объятия. Ее светлые кудри защекотали мне нос. Я с удивлением обнаружил, что от нее, как и прежде, пахло зелеными яблоками, зимой и лесом. Детством, в котором было слишком много правил и слишком мало смеха.
Меня сразило сожаление.
Я пренебрегал своей младшей сестрой. Бросил на произвол судьбы, когда она была еще подростком.
Мама оказалась права: возвращение в Англию возродило старые воспоминания и нерешенные проблемы.
– Ты останешься на какое-то время? – взмолилась Сеси.
– Останусь на несколько дней. – Я погладил сестру по волосам, а глянув поверх ее макушки, встретился взглядом с Дрю, который неловко переминался с ноги на ногу, выглядя отнюдь не довольным тем, что в доме появился еще один мужчина. – Как минимум, – многозначительно добавил я.
Сесилия задрожала в моих объятиях, и я вдруг ужасно разозлился на самого себя за то, что не принимал большего участия в ее жизни. В детстве она всегда нуждалась во мне, и я всегда был рядом. Но ненависть к отцу вынудила меня пропустить ее свадьбу три года назад.
– Ты счастлива с ним? – прошептал я ей в волосы, чтобы только она могла меня услышать.
– Я… – начала сестра.
 
– Ну и ну, – объявил Бенедикт и сжал мое плечо. Байрон шел за ним по пятам. – Я уж думал, скорее свиньи полетят, чем я увижу, как Дэвон Уайтхолл ступит на британскую землю.
Я отошел от Сесилии и пожал обоим братьям руки.
– Приношу извинения, но единственные знакомые мне свиньи – здесь, на земле, и похоже, им не помешает наведаться в лечебницу.
Улыбка Бенедикта померкла.
– Очень смешно. – Он стиснул зубы. – Да будет тебе известно, у меня проблемы с щитовидной железой.
– А что же ты, Байрон? – я обратился к его брату. – Какие проблемы мешают тебе выглядеть как трезвый, работоспособный член общества?
– Не все из нас настолько тщеславны, чтобы так сильно заботиться о своей внешности. Слышал, ты теперь миллионер, который всего добился сам. – Байрон разгладил рукой костюм.
Я докурил и бросил окурок в сторону могилы.
– Справляюсь.
– Быть известным благодаря своим достижениям – очень тяжкий труд. Лучше быть известным благодаря фамилии и наследству, – хохотнул Бенедикт. – В любом случае рад, что ты вернулся.
Но суть в том, что я не возвращался. Я был простым гостем. Сторонним наблюдателем своей прежней жизни.
Я построил новую жизнь в другом месте. Жизнь, которая связана с семейством Фитцпатрик, взявшим меня под крыло. С моей юридической фирмой, фехтованием и женщинами, за которыми я ухаживал. С новым сюжетным поворотом в моей истории в лице Эммабелль Пенроуз, у которой демонов в шкафу больше, чем платьев.
Пока люди обступали меня со всех сторон, желая узнать о моей жизни в Америке – о моих друзьях, партнерах, клиентах, любовных завоеваниях, – я заметил, что только один человек остался стоять в стороне по другую сторону засыпанной землей, неглубокой могилы.
Луиза Бутчарт с безопасного расстояния изучала меня взглядом из-под опущенных ресниц. Губы слегка поджаты, спина выгнута, будто выставляя напоказ ее новые достоинства.
– Ну, по́лно. – Мама взяла меня под руку и повела к обширному поместью. – У тебя еще будет предостаточно времени, чтобы поговорить с Лу. Мне не терпится показать тебя всем нашим слугам.
Но говорить не о чем.
Я должен принести Луизе Бутчарт извинения.
И больше ничего.
Час спустя я сидел за большим столом в одном из обеденных залов замка Уайтхолл-корт. Занял место во главе в окружении членов семьи и друзей детства.
Меня поразило, что за годы моего отсутствия ничего не изменилось. Вплоть до клетчатых ковров, резной деревянной мебели, канделябров и обоев в цветочек. Стены пропитались воспоминаниями.
– Ешь овощи, а не то окажешься в кухонном подъемнике.
– Но папа…
– Не папкай. Мой сын ни за что не вырастет пухлым и дряблым, как дети Бутчартов. Сейчас же съешь все овощи, а не то будешь ночевать в ящике.
– Меня стошнит!
– Оно и к лучшему. Рвота пойдет твоему дородному телу на пользу.
Оглядываясь кругом, я невольно проникся сочувствием к Сеси и матери – даже большим, чем к самому себе. Я, по крайней мере, уехал и создал для себя другую жизнь. А они остались здесь под гнетом ужасного характера моего отца и его бесконечных требований.
– Итак, Дэвон, расскажи нам о своей жизни в Бостоне. Он в самом деле такой страшный и серый, как говорят? – потребовал Байрон, громко жуя пастуший пирог с мясным рулетом. – Я слышал, он мало чем отличается от Бирмингема.
– Полагаю, тот, кто тебе это сказал, не бывал ни там, ни там, – ответил я и проглотил кусок пастушьего пирога, не чувствуя вкуса. – Мне по душе происходящая в городе смена четырех времен года, как и культурные заведения. – Под культурными заведениями подразумевался мужской клуб Сэма, в котором я играл в карты, занимался фехтованием и накуривался до смерти.