История всемирной литературы Т.5
Пессимизм и алогичность драматургии Кребийона сближают ее с литературой позднего барокко; изощренный эротизм, игра иносказаниями отражают проникновение в литературу стиля рококо.
Интимность и игривая грация, декоративная яркость расцветки и прихотливость формы, типичные для изобразительного и особенно прикладного искусства эпохи, легко прослеживаются и в литературе рококо. Оно не было целостным, сформировавшимся направлением со своими яркими характерными представителями и теоретиками; можно тем не менее с определенностью говорить о чертах стиля рококо, ясно обнаруживаемых в произведениях разных жанров, разных направлений. Стиль рококо теснейшим образом связан с салонами, игравшими такую значительную роль в культурной жизни эпохи. При этом салоны первой половины XVIII в. сильно отличались от прециозных кружков предыдущего столетия. Дело не только в том, что их стало значительно больше; они стали интимнее и внешне оппозиционнее по отношению к официальным вкусам. В этом они были наследниками дворянского либертинажа, подменившего борьбу с абсолютизмом воинствующим позерством и циничным распутством. Однако в жарких спорах, которые велись в салонах, часто затрагивались серьезные вопросы и по сути дела формировалась идеология просветительства. В литературе рококо, особенно в ее малых формах — галантных поэтических миниатюрах, постоянно звучали оппозиционные мотивы, вплоть до откровенно атеистических и антифеодальных, но эта оппозиционность и бунтарство не были глубокими и последовательными.
«Языком рококо», живым и острым, охотно пользовались и просветители: Монтескье (например, «Книдский храм», отчасти «Персидские письма»), Вольтер («Орлеанская девственница» и лирика малых форм), Дидро («Нескромные сокровища»). Таким образом, следует отличать писателей, которые использовали — чаще всего в сатирических, разоблачительных целях — привычные формы и темы литературы рококо, от тех, чье творчество ограничивалось этими формами и темами.
А. Ватто.
Отплытие на остров Киферу. 1717 г.
Гравюра Г. А. Тардьена
У истоков поэзии рококо стоят два поэта, чьи творческие принципы сложились еще в предшествующем столетии, Гийом-Амфри де Шолье (1639—1720) и Шарль-Огюст Лафар (1644—1712). Их стихи — это в основном небольшие дружеские послания, в меру иронические, в меру гривуазные, прославляющие сельское уединение, любовь и вино. Их пронизывает гедонизм, звучат призывы наслаждаться мгновениями бытия. Веселость, ироничность, шутливость были характерными приметами этой «поэзии мимолетностей». Для поэзии Шолье, Лафара и их последователей характерно пристрастие к пасторальным травестиям в духе «Отплытия на остров Киферу» Ватто. Вся жизнь представляется Шолье и Лафару как нескончаемое веселое «галантное празднество». Эта «вторичность» отражаемой действительности, изображение изображения чрезвычайно типичны для искусства и литературы рококо. Отсюда — обилие в последней галантного маскарада, изысканных иносказаний и перифраз, порой мало оправданных неологизмов. Через стихи поэтов рококо настойчиво проходит противопоставление чувств и разума, причем с явным принижением последнего. Но чувства, страсти у поэтов рококо носили такой же искусственный, вторичный характер, как и воспроизводимая ими действительность. Даже воспевание женских прелестей оставалось лишь галантным маскарадом, превращалось в литературный штамп.
Шолье и поэты его круга ориентировались в своих вкусах на французскую поэзию раннего Возрождения и на античность. Однако возрожденческие традиции воспринимались поэтами рококо поверхностно и односторонне; великое открытие мира и человека, совершившееся в литературе в эпоху Ренессанса, у Шолье и его друзей отсутствовало. У античных поэтов старательно отыскивали мотивы чувственной любви, наслаждений, приятного безделья; особенно популярны были Анакреонт, Тибулл, Овидий (как автор «Любовных элегий» и особенно «Науки любви»).
И. Э. Нильсон. Двери салона
Гравюра. Ок. 1760 г.
Привлекал внимание также латинский поэт XVI в. Иоанн Секунд, чьи эротичные «Поцелуи» перелагал Дора. Таким образом, в античном и ренессансном наследии делали весьма односторонний отбор: брали лишь те произведения, которые были пронизаны гедонизмом и эротикой.
Задачи воспроизведения переживаний поверхностных, мимолетных, зыбких — любви на час, наслаждения не столько острого, сколько утонченного — требовали новой поэтики, новых жанров и форм, весьма отличных от литературы классицизма. Складываются принципы поэзии малых форм с ее излюбленными жанрами — мадригалом, эпиграммой, экспромтом. Они требовали лаконичности, изящества, виртуозной легкости. Эта отточенность, краткость, емкость — формообразующие признаки стиля рококо — были восприняты в той или иной мере, конечно, всеми писателями и поэтами первой половины века, особенно теми, кто был связан с дворянскими салонами и художниками. В том числе и будущими просветителями.
Следующим этапом развития легкой лирики рококо явилась середина века. Вольно или невольно, но поэты той поры развиваются под воздействием просветительских идей, прежде всего Вольтера. В их веселых стихах все больше появляется элементов вольномыслия, элементов антифеодальной и антиклерикальной сатиры. Так, в шутливой поэме Жана-Батиста Грессе (1709—1777) «Вер-Вер» высмеиваются порядки женского монастыря. Вольномыслием отмечены стихи Шарля-Пьера Колардо (1732—1776), Клода-Жозефа Дора (1734—1780) и др., но восприятие ими просветительской идеологии было не только поверхностным, но и невольным: вольнолюбие, антиклерикальность были модой. Вместе с усилением оппозиционности в стихах поэтов рококо увеличивается «пессимизм наизнанку»: призывы к наслаждению все более диктуются сознанием быстротечности жизни, эфемерности ее радостей, ощущением увядания дворянской салонной культуры.
Грациозно-шаловливый стиль рококо отразился и в прозе, особенно в малых ее формах — повести, новелле, сказке. Для этих произведений характерно иносказание, маскарад (но так поступали в своей прозе и Монтескье, и Вольтер, и Дидро). Многие произведения этого рода выдержаны в «восточном» духе. Обращение к Востоку не было случайным. Условно понятая восточная «нега», роскошь, ленивая чувственность находили живой отклик у писателей рококо. «Восток» становился еще одной разновидностью утопии, гигантской метафорой — страной вечного солнца и любви. Просветители также обращались к Востоку, но у них это было продиктовано всем комплексом их философских и политических взглядов, а не одними эротическими мотивами.
Изображение Востока в прозе рококо сочеталось с привнесением в повествование элементов чудесного, волшебного: феи и гномы соседствуют в «сказочках» рококо с султанами, евнухами и китайскими принцессами. Такая «сказка» противостояла многотомным, тяжеловесным галантно-авантюрным романам барокко, находившим в XVIII в. еще широкий читательский спрос. При всем бесконечном внешнем разнообразии повесть и сказка рококо довольно однообразны по существу. Все эти произведения, созданные такими несомненно талантливыми авторами, как Анн-Клод Кейлюс (1692—1765), Клод-Анри де Вуазенон (1708—1775), Станислав де Буффлер (1738—1815) и др., отмечены не только стилистическими приметами рококо — галантностью сюжета, грациозностью описаний и т. д., но и самим его «духом»: легким, поверхностным восприятием жизни, показным оптимизмом и не менее показной меланхоличностью.
В рамках рококо, но далеко выходя за его пределы и по сути дела являясь отрицанием породившей его идеологии и морали, развивалось творчество Шарля Дюкло (1704—1772) и Клода-Проспера Кребийона-сына (1707—1777), создавших яркие сатирические картины жизни дворянского общества, — правда, ограничившись изображением узкого мирка великосветских салонов. В лучших своих произведениях они примыкают к традиции Прево и Мариво (которые и в своей критике дворянской морали, и в анализе любовных переживаний героев прежде всего неизмеримо шире и универсальнее Дюкло и Кребийона).
