Последнее отступление
В тот день Баргут обдумал до тонкости план своей мести. И как только перебрался на заимку, не мешкая, приступил к делу. Ночью выезжал в степь. Бурятские табуны не охраняются. Верховые лошади нередко паслись стреноженными, поймать и увести их не составляло большого труда.
Украденных лошадей Баргут на день закрывал в сарай заимки, а вечером уводил в другой край степи и отпускал в чужие табуны. Он знал, что это вызовет среди улусников споры и даже драки. Вот и пусть лупцуют друг друга.
Баргут дал себе слово разорить улус. Он торопился. Работа на заимке скоро кончится, придется переехать обратно в село, а оттуда набега не сделаешь. Савостьян строго запретил заниматься тем, к чему сам приучил Ваську.
— Нам с тобой и так грехов не замолить, — говорил он, вздыхая.
В тот вечер Баргут спать лег рано. Часа за полтора до рассвета он поднялся и, взвалив на спину седло с потником, вышел из зимовья. Было холодно, темно. За буграми позванивал шаркунцами жеребчик. Васька нашел его, заседлал, проезжая мимо зимовья, бросил на крыльцо шаркунцы и поскакал к улусу. Жеребчик бежал торопливой рысью, то и дело сбиваясь на галоп. Васька натягивал поводья и колотил его пятками по бокам. До улуса оставалось около версты. Баргут перевел лошадь на шаг и прислушался. Посвистывали ночные птицы, ухала где-то сова, и все, больше ни звука. Вдруг жеребчик вскинул голову и заржал. Баргут дернул рукой повод, ударил жеребчика рукояткой плети. Он заплясал на месте, захрапел. Из темноты донеслось ответное ржание. Баргут проехал еще немного и увидел смутные очертания юрт и немного в стороне — четырех лошадей. Баргут спешился, подошел к ним, выбрал самую высокую лошадь, накинул ей на шею недоуздок.
Вдруг залаяла собака, ей откликнулась другая, и со всех концов улуса понеслось разноголосое, злое гавканье. Почти в то же время застучали по земле копыта. Васька прислушался. Кто-то быстро скакал то ли сюда, то ли по улусу. Нет, сюда. Кого это черти несут? Баргут вскочил на жеребчика. Стук копыт был почти рядом.
— Эгей, кто там?
Васька не ответил. Склонился к гриве и дернул повод, жеребчик шагом пошел прочь от улуса. Баргут надеялся, что в темноте его не заметят. Хитрость не удалась. Сзади кто-то скакал, нагоняя. Баргут выпрямился, ударил жеребчика. В ушах засвистел ветер.
— Стой!
Трах — и пуля с визгом пронеслась над головой Васьки.
— Стой, убивать буду!
Но Васька нахлестывал своего жеребчика по обоим бокам, и тот летел, едва касаясь копытами земли.
Опять выстрел, и опять взвизгнула пуля где-то над головой. Преследователь не отставал. А жеребчик стал сдавать. Сколько ни бил его Васька плетью, он бежал все медленнее и медленнее. Преследователь приближался. Ваське стало страшно. Конец! Еще немного — и пуля настигнет его. Может быть, вот сейчас, в эту секунду, тот готовится спустить курок. По спине пробежали мурашки. Васька повесил поводья на луку седла, закрыл глаза. Скакал так минуты две. Выстрела не было. Он оглянулся, увидел темнеющие в стороне, у реки, кусты тальника и повернул лошадь к ним. С ходу он врезался в кустарник, ветки больно хлестали по лицу, царапали. Но дальше открылась узенькая прогалина, жеребчик выскочил на нее. Васька снова оглянулся. Преследователя за кустами не было видно. Резко дернул повод, круто повернул лошадь и по узенькой, еле приметной тропинке поскакал обратно к улусу. Вскоре остановил жеребчика, прислушался. Тихо. Только речка шумит на перекатах. Преследователь, должно, поскакал в сторону деревни. «Дуй, дурак, сколь есть мочи, авось догонишь», — усмехнулся Баргут. Он решил никуда не двигаться, стоять на месте и слушать. При первых тревожных звуках можно улизнуть.
Начинался рассвет, подул ветерок, и ветви тальника тихо зашептались. Над рекой, рассекая крыльями воздух, пронеслась стая чирков. Баргут окончательно успокоился. Подтянул подпруги, тронул лошадь, но тут же остановился: явственно послышался треск ломаемых ветвей. Видно, возвращается его преследователь. Что такое? Он не один. Разговаривают. «Но ничего, все равно в дураках останетесь, — успокоил себя Баргут. — Проеду еще немного к улусу, переправлюсь через реку, тогда не найдете». Раздумывая так, Баргут стал пробираться сквозь заросли тальника. Что за наваждение? Впереди тоже слышен голос. Капкан! Через реку нельзя переправиться — увидят, в степь податься — настигнут. Баргут поехал к берегу реки. Здесь она делала крутой поворот, и в колене образовалась тихая заводь. С берега нависли косматые ветви тальника.
Голоса приближались. Можно было уже разобрать отдельные слова. Васька соскочил с лошади, привязал повод к седлу и ударил ее рукой по крупу. А сам уцепился за ветви куста и скользнул ногами в заводь. Вода у берега не достигала груди. Васька присел. Теперь все его тело было под водой, лишь голова, как пень, торчала над мелкой рябью заводи. Он пригнул несколько веток и укрылся под ними.
— Вот он! — закричали на берегу.
— Где?.. Это только лошадь. Держите ее!
Хлопнул бич, гулко застучали копыта, затрещали кусты, и все стихло.
«Черта с два поймаете! — подумал Васька. — Жеребчик к себе на полверсты не подпустит».
Опять затрещали кусты.
— Ну что? — спросил хриплый голос.
— Удрал!
— Разини! Вам только хромых коров ловить. Давайте искать. Вор где-то тут. Убежать он не мог, забрался куда-нибудь в кусты и сидит.
У Васьки стучали зубы, руки, сжимавшие ветки, одеревенели. А на берегу все еще переговаривались. Голоса то удалялись, то приближались. Уж совсем рассвело, всходило солнце. «Ежели и не найдут, сам подохну, окоченею», — с тоской подумал Васька. С восходом солнца громко защебетали птицы, на другом берегу закуковала кукушка. Васька, как в детстве, про себя спросил: «Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить?»
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку…»
— Как сквозь землю провалился, — над Васькой переговаривались двое.
— Теперь не найдем, убежал.
А кукушка все отсчитывала Ваське года:
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку…»
— Ну, пойдем. Все кусты обшарили, нигде нет. — К двум голосам на берегу присоединился третий.
— Пошли.
Васька сидел еще долго, боялся, не оставили ли преследователи караульных. Весь закоченел. Кое-как на четвереньках выполз на берег, оставляя позади ручьи воды. Пошел, хватаясь руками за ветки тальника. Первый десяток шагов сделал с великим трудом. Ноги стали чугунными, не слушались, не сгибались в коленях. Но с каждым шагом идти становилось легче, и скоро Васька уже побежал, хлопая мокрыми полами зипуна.
На заимке он снял с себя все, выжал, повесил на солнце сушить, а сам лег в постель. Он пролежал бы так целый день, но к вечеру должен был приехать Савостьян, и Ваське волей-неволей пришлось запрягать лошадь в соху. Ежась от холода, он натянул мокрую одежду и пошел ловить смирную, ленивую Гнедуху. Рядом с ней стоял жеребчик и щипал траву. Васька расседлал его и отпустил на волю.
Нужно было докончить клин за Сорочьей горкой. Савостьян хотел привезти семена и засеять его собственноручно. Эту работу он еще не доверял Баргуту.
Солнце уже поднялось высоко, когда Гнедуха потянула соху. От земли поднимался легкий пар и тут же таял. Васька всей грудью навалился на соху, но земля, видимо, стала еще тверже, соха то и дело вырывалась из борозды, приходилось останавливать кобылу и тянуть соху назад.
Работа продвигалась медленно. К полудню Васька не вспахал и трети клина, а устал так, что, поставив вариться обед, прилег и тут же заснул. Пробудился, испуганно вскочил: ему показалось, что он спал слишком долго. Но огонь все так же ярко горел, и чай еще не успел закипеть.
После обеда работать стало еще труднее. Пот струился по лицу, но Васька часто зябко вздрагивал, в руках чувствовал незнакомую слабость.
Гнедуха, помахивая хвостом, сама доходила до конца борозды, поворачивала и тянула соху дальше. Ваське стало казаться, что не он запряг Гнедуху в соху, а она прицепила его к ней и таскает по полю. И будет таскать до тех пор, пока он в изнеможении не свалится на землю. С полным безразличием ко всему на свете брел он за сохой, механически забрасывая ее на поворотах, оттягивая назад, когда сошник начинал скользить по траве. И очень удивился, когда Гнедуха остановилась. Словно очнувшись от забытья, он огляделся: клин был допахан. На дороге, у заимки, клубилась пыль, это, наверно, приближался Савостьян. Опустив соху на землю, Васька тронул вожжи, и Гнедуха покорно пошла к зимовью.