Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

— А зачем ты его расстёгиваешь?
— Ремень слишком длинный, болтается.
— Мне кажется, нормально… А-а, нет, ты же поменьше. Давай я сделаю.
— Я мерил. Надо на две дырочки перецепить.
— Ну да… А подрастёшь — отпустишь обратно… Ремень конечно жёсткий, но я сейчас сделаю. А мой отец у царя…
— Чего ему там надо?
— Не знаю… Велел подождать его здесь.
— Он что, заставляет тебя говорить по-гречески весь день?
— А у нас в доме все так говорят. Мой отец друг царя, гостеприимец. Я когда вырасту, мне придётся быть при дворе.
— А тебе не хочется?
— Не очень. Мне дома нравится. Глянь вон на ту гору. Нет, не на первую, на вторую. Те земли все наши. А ты вообще не умеешь по-гречески?
— Умею, когда хочу. Но когда от него тошнить начинает — тогда не умею.
— Послушай, ты же говоришь почти не хуже меня. Так чего ж ты выступаешь?.. Люди ж за крестьянина тебя будут принимать!
— Мой воспитатель заставляет носить эти тряпки, чтобы я был похож на спартанца. У меня и хорошая одежка есть, я её по праздникам надеваю.
— А в Спарте всех мальчиков бьют…
— О!.. Он однажды меня до крови высек. Но я не плакал.
— Он не имеет права тебя бить. Должен только отцу сказать, и всё. Сколько за него заплатили?
— Это дядя матери моей.
— А-а!.. Тогда конечно. А мне отец купил педагога, специально для меня.
— А знаешь, когда бьют это неплохо. Это учит терпеть раны, когда на войну пойдёшь.
— На войну? Так тебе ж всего шесть лет…
— Вовсе нет. В будущий месяц льва мне уже восемь исполнится. Это же видно!
— Ни капельки не видно. Мне вот восемь, а ты совсем не похож. Тебе с виду не больше шести.
— Знаешь что, дай-ка сюда! Слишком долго ты возишься что-то.
Он выхватил перевязь, ремень заскочил обратно в пряжку. Незнакомец закричал сердито:
— Дурак дурацкий! Я ведь почти уже сделал!..
Александр ответил казарменным македонским. Тот широко раскрыл рот и вытаращил глаза — слушал, как завороженный. Александр умел поддерживать такую беседу довольно долго, и сейчас — почувствовав уважение к себе — блеснул всем, что только знал. Колчан по-прежнему был между ними, но они забыли и о предмете своей ссоры, и о самой ссоре, — только позы их, в каких замерли, остались драчливыми.
— Гефестион!.. — донесся голос из колоннады.
Мальчишки отпрянули друг от друга, словно подравшиеся псы, на которых плеснули ведро воды.
Князь Аминтор, выйдя от царя, с досадой увидел, что его сын, — вместо того чтобы ждать, где ему было велено, — вторгся на игровую площадку принца, да ещё и игрушку у него отобрал. В этом возрасте с них нельзя спускать глаз ни на миг… Аминтор проклинал своё тщеславие. Он любил похвастаться сыном — тот и на самом деле был хорош, — но глупо было тащить его сюда. Сердясь на себя самого, он подошёл, схватил мальчишку за шиворот и дал ему оплеуху.
Александр вскочил на ноги. Он уже забыл, что у них едва не дошло до драки.
— Не смей его бить! Он мне не мешает, он пришёл мне помочь!..
— Я рад это слышать, Александр. Но он не послушался меня.
Пока виновного утаскивали прочь, мальчики успели обменяться взглядом, делясь своим ощущением людской несправедливости.
Они встретятся снова только через шесть лет.
— Ему не хватает прилежания и дисциплины, — сказал Тимант, грамматик.
Почти никто из учителей, которых вызвал Леонид, не выдерживал пьянки в Зале; слишком много там было всего. С извинениями, забавлявшими македонцев, они уходили оттуда, — кто спать, а кто в комнату к коллеге, поболтать.
— Может быть, — ответил Эпикрат, учитель музыки. — Но конь стоит больше уздечки.
— Когда ему что-нибудь нравится, — сказал Навкл, математик, — прилежания у него больше чем достаточно. Поначалу он просто насытиться не мог, всё было мало. Он умеет вычислить высоту дворца по полуденной тени; если его спросить, сколько воинов в пятнадцати фалангах, — ответит почти сразу… Но я так и не смог добиться, чтобы он ощутил красоту чисел. А ты, Эпикрат?
Музыкант, смуглый эфесский грек, улыбнулся и покачал головой.
 
— У тебя он извлекает из чисел какую-то пользу, а у меня только чувство… Ведь музыка — предмет этический; а мне царя обучать, не концертного исполнителя.
— У меня он дальше не продвинется, — пожаловался математик. — Я бы сказал, я вообще не знаю, чего ради сижу здесь. Только не надеюсь, что вы мне поверите.
Из Зала донёсся рёв непристойного хохота. Там какой-то доморощенный поэт переделывал старую сколию. И снова грянул припев, уже в седьмой раз.
— Да, платят нам хорошо, — согласился Эпикрат. — Но в Эфесе я мог бы зарабатывать не меньше, на учениках и на выступлениях. И зарабатывал бы чистой музыкой… А здесь я чародей, заклинатель. Мечты вызываю. Приехал я сюда не для этого, но это меня держит. А тебя, Тимант?
Тимант презрительно фыркнул. Он находил сочинения Эпикрата слишком вычурными, слишком эмоциональными. Сам он был афинянин. Он прославился чистотой стиля, и в своё время учил самого Леонида. Чтобы приехать сюда, он закрыл свою школу, решив, что в его годы вести её становится слишком обременительно, и радовался возможности обеспечить себя на остаток жизни. Он прочитал уже всё, что стоило прочесть; и ещё в молодости понял, что такое поэзия.
— Мне кажется, — сказал он, — здесь в Македонии им вполне достаточно страстей. В мои школьные годы много говорили о культуре Архелая… Похоже, что последние войны за наследство вернули эту страну в состояние хаоса. Не скажу, что при дворе нет ни одного воспитанного человека, но в общем-то мы здесь среди дикарей. Вы знаете, что юноша здесь становится мужчиной, лишь когда убьет первого кабана и первого человека?.. Можно подумать, что мы вернулись во времена Трои.
— Это облегчит тебе работу, когда вы перейдёте к Гомеру, — пошутил Эпикрат.
— Для Гомера нужна система. И прилежание. У мальчика отличная память, но он не всегда хочет её загружать. Сначала он прекрасно заучивал свои задания. Но ему не хватает системы, он постоянно разбрасывается. Ему объясняешь конструкцию, приводишь подходящий пример — ну выучи ты, запомни!.. А он вместо того: “А почему Прометея приковали, к скале?.. “, или “А кого оплакивала Гекуба?.. “
— Ты ему сказал? Царям не мешало бы научиться жалеть Гекубу…
— Цари должны учиться самодисциплине. Сегодня утром он сорвал мне урок. «Семеро против Фив». Я ему дал несколько строк оттуда ради синтаксиса — вы бы послушали, что тут началось!.. Почему, видите ли, там было семь генералов? кто командовал кавалерией? кто фалангой? кто лёгкой пехотой, стрелками?.. «Это к делу не относится, — говорю я ему, — сейчас у нас синтаксис». Так он набрался наглости ответить мне по-македонски!.. Пришлось стегнуть его ремнём, по руке.
Пение в Зале прервали драчливые пьяные крики, захрустела глиняная посуда… Потом заорал царь, шум стих, началась новая песня.
— Дисциплина, — с нажимом произнёс Тимандр. — Выдержка, самообладание, уважение к закону… Если мы его этому не научим, то кто же?.. Его мать?..
Наступила пауза. Навкл, в чьей комнате происходил этот разговор, беспокойно подошёл к двери и выглянул наружу.
— Если ты хочешь состязаться с ней, Тимант, то надо и тебе подслащать свои лекарства, как я это делаю, — посоветовал Эпикрат.
— Он должен стараться, должен какие-то усилия прилагать. Ведь это основа всякого обучения.
— А я не понимаю, о чём вы все говорите, — неожиданно вмешался Деркил, учитель гимнастики.
Он лежал, откинувшись поперёк кровати Навкла и закрыв глаза. Все думали, что он спит, но он просто следовал своей системе: чередовать усилие с расслаблением. Ему было за тридцать. Овальная голова, короткие кудри — восторг всех скульпторов, — изумительное тело… Он не жалел трудов на поддержание формы; сам он всегда говорил, что это для примера ученикам, но завистливые школьные учителя были уверены, что конечно же из тщеславия. Он мог по праву гордиться целым списком увенчанных победителей, но на особую интеллектуальность не претендовал.