Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

— Так что там у них случилось?
— Тс-с-с! Это же все знают… Царь его отставил, и он разозлился по-страшному. Поднялся на вечеринке и обозвал того бесстыжей шлюхой; сказал, что тот хоть с кем пойдёт за плату. Их тогда едва растащили. А тот парнишка то ли на самом деле любил царя, то ли оскорбился очень — во всяком случае, это его грызло. В конец концов он попросил одного друга, Аттала кажется, передать царю письмо, когда он умрёт; а в следующем бою с иллирийцами бросился прямо в самую гущу врагов, впереди царя, и его изрубили в куски.
— Ну а царь что?
— Похоронил его, что ж ещё!
— Нет, с Павсанием?
Последовал взволнованный шепот.
— …но по-настоящему-то никто не знает…
— Ну, конечно же он это сделал!
— За такие слова и убить могут.
— Ну, уж во всяком случае не пожалел, что так вышло.
— Нет, это не он. Это Аттал — и ещё друзья того парня, так мой брат говорит.
— Так что же было-то?
— Аттал однажды напоил его вусмерть, вечером. А после они его отволокли к конюхам и сказали, что те могут делать с ним, что хотят: он даст любому и даже платить ему не надо. Кажется, его ещё и побили вдобавок. Он только на другое утро очухался, в конюшне.
Кто-то тихонько присвистнул. Все стали разглядывать офицера стражи. Выглядел он старше своих лет, и не так уж красив, и бороду отрастил.
— Он хотел, чтобы Аттала казнили. Конечно же, царь не мог этого сделать, даже если б хотел. Представляете, чтобы такое на Собрание вынести!.. Но хоть что-то он должен был, ведь Павсаний из Орестидов… Так он дал Павсанию какую-то землю и назначил его Заместителем в Гвардию Царя.
Самый высокий из мальчиков выслушал весь рассказ молча, потом спросил:
— А Александр об этом знает?
— Его мать рассказывает ему всё. Чтобы против царя настроить.
— Но царь сам оскорбил его в Зале. Потому он и отправился за той головой.
— Это он сам тебе рассказал?
— Нет конечно. Он не стал бы говорить о таком. Но мой отец там был. Он часто ужинает с царём, наши земли по соседству.
— Так ты и раньше встречался с Александром?
— Всего один раз, мы тогда совсем маленькие были. Он меня не узнал, я сильно вырос.
— Подожди ещё. Когда он узнает, что вы с ним ровесники, это ему не понравится.
— А кто сказал, что мы ровесники?
— Ты же и сказал… Вы в один месяц родились…
— Но я ж не говорил, что в один год.
— Говорил. В самый первый день, как появился.
— Так ты меня лжецом называешь? Ну-ка?..
— Не будь дураком, Гефестион. Здесь нельзя драться.
— Так пусть не зовёт меня лжецом, если нельзя.
— Тебе на вид все четырнадцать, — сказал миротворец. — А в гимнасии я думал, что даже больше.
— А знаете, на кого похож Гефестион? На Александра. Ну, не совсем такой же, но вроде как старший брат.
— Слыхал, Гефестион? Твоя мамаша хорошо царя знает?
Он переоценил свою безнаказанность, решив что здесь и сейчас его тронуть не посмеют. И в тот же миг очутился на земле, с разбитой губой. Этого почти никто не заметил: толпа волновалась, все смотрели на подъезжавшего царя. Только Александр всё это время следил за ними краем глаза, потому что считал себя как бы их командиром. Но решил, что лучше и ему не заметить. Ведь они, по сути, не на службе; а кроме того побитый нравился ему меньше всех.
Филипп подъехал к помосту в сопровождении начальника своей стражи, Соматофила. Павсаний отсалютовал и отшагнул в сторону. Мальчишки стояли смирно; только один сосал губу, а другой — костяшки кулака.
На конской ярмарке всегда бывало беззаботно и весело, здесь каждый мог быть самим собой. Филипп — в костюме для верховой езды — поднял хлыст, приветствуя вождей, дворян, офицеров и торговцев; потом поднялся на помост и окликнул нескольких друзей, приглашая присоединиться к нему. Увидев сына, хотел было подозвать и его, — но заметил вокруг его маленькую свиту и отвернулся. Александр снова заговорил с Гарпалом. Это был смуглый, живой, красивый юноша, полный неподдельного обаяния, несмотря на проклятие судьбы. Он был хромым от рождения; и Александра всегда восхищало, как стойко он переносит свою беду.
 
Мимо гарцевал скаковой конь; наездник — маленький нубиец в полосатой тунике. Было известно, что в этом году царь собирается покупать только боевого коня; но он заплатил однажды сумму, уже ставшую легендой — тринадцать талантов, — за скакуна, который выиграл ему в Олимпии; и торговец полагал, что стоит попробовать. Филипп улыбнулся и покачал головой. Маленький нубиец, мечтавший, что его купят вместе с конём — что он будет носить золотую серьгу в ухе и есть мясо по праздникам, — рысью поехал назад. На лице его была такая скорбь, что больно смотреть.
Теперь начали выводить боевых коней. Какой пойдёт первым, какие потом, в каком порядке, — об этом торговцы яростно спорили всё утро. В конце концов очерёдность была установлена, с помощью крупных взяток. Царь спустился со своего помоста и стал заглядывать коням в зубы, поднимать им копыта, ощупывать бабки и слушать дыхание, прикладывая ухо к рёбрам. Некоторых коней отослал, некоторых оставил поблизости, на случай если не появится ничего лучшего. Потом возникла заминка, следующего коня не было. Филипп нетерпеливо оглянулся. Известный фессалийский торговец, Филоник, нервно дёрнулся и сказал своему скороходу:
— Передай им, если не приведут коня тотчас же, я из их кишок арканов понаделаю.
— Киттий говорит, господин, привести-то его они могут, но…
— Мало того, что я сам его объезжал, я его и показывать должен, что ли?.. Скажи Киттию, если он сорвёт мне эту сделку, то у них на всех не останется шкуры даже на пару сандальных подмёток! — Потом, с сердечной улыбкой, он обратился к царю: — Государь, он уже на подходе. Ты увидишь, он не хуже, чем я писал тебе из Лариссы. Даже лучше! Прости мне эту задержку. Мне только что сообщили, какой-то дурак упустил его с привязи, а это конь такой, что поймать его трудно… А! Вот он!
Вороного, с белой звездой на лбу, осторожно вели под уздцы, шагом. Остальных коней показывали под наездниками, чтобы видно было аллюр. Этот был явно в поту, но по дыханию нельзя было сказать, что его только что ловили. Когда его подвели к царю и его конюшему, конь раздул ноздри и скосил чёрный глаз; попытался вскинуть голову, но конюх повис на узде и не позволил. Уздечка дорогая — красная кожа с украшениями из серебра, — но чепрака на нём не было. Торговец злобно скривил губы. Приглушённый голос возле помоста произнёс:
— Глянь, Птолемей! Ты только глянь на этого!
— Вот, государь! — воскликнул Филоник с наигранным восхищением. — Вот он, Гром. Если здесь когда-нибудь был конь, достойный царя…
Это на самом деле был идеальный конь Ксенофонта, по всем статьям. Начав, как он советовал, с ног, Александр увидел копыта, высокие спереди и сзади. Когда он переступал, как сделал это сейчас (едва не придавив ногу конюху), звук был звенящим, словно у кимвалов. Бабки крепкие, но гибкие; грудь широкая, шея изгибалась дугой, словно у бойцового петуха — как сформулировал это писатель, — грива длинная, густая, шелковистая, только плохо расчёсана почему-то… Спина крепкая, широкая, хребет не выпирал; поясница короткая и широкая… Блестящая чёрная шерсть, а на крупе клеймо — рогатый треугольник, бычья голова, — знак его знаменитой породы. Удивительным образом, белое пятно на лбу почти в точности повторяло форму клейма.
— Вот это конь! — воскликнул Александр. — Это само совершенство!
— Он с норовом, — возразил Птолемей.
Тем временем Киттий, старший конюх, жаловался у коновязей своему приятелю, тоже рабу, который знал о всех его мучениях:
— В такие дни как сегодня, я жалею что мне тоже не перерезали горло, как отцу, когда взяли наш город. У меня спина ещё с прошлого раза не зажила, а нынче он меня опять высечет.
— Но ведь этот конь — убийца. Чего ему надо?.. Он что, убить царя хочет?
— С конём всё было в порядке, можешь мне поверить. Всё было в порядке, — просто гордый был конь, пока хозяин его не измордовал. Не послушался его сразу, видишь ли. Он же хуже зверя, когда напьётся! Обычно-то он на нас отыгрывается, люди дешевле… А теперь все оказались виноваты, только не он сам. Если сказать ему, что он искалечил коню характер — на всю жизнь искалечил, — он же меня убьёт. Он же всего месяц назад купил коня у Кройса, специально для этого случая купил, два таланта отдал… — Его слушатель присвистнул. — Здесь-то он рассчитывал три получить… И вполне мог бы, если бы не постарался его сломать. Но конь не сдался, молодец. Меня-то он давно уже сломал.