Подменыш

Она поправила упавшую мне на глаза челку, а потом снова прижала меня к груди. Ее сердце билось как раз возле моего лица. Мне стало слишком жарко и неуютно.
— Не волнуйся, мое маленькое сокровище! Ты дома, в целости и сохранности, а остальное неважно. Ты вернулся!
Отец положил тяжелую ладонь мне на затылок, и я подумал: «Черт, так мы вечно будем стоять на пороге». Я вынырнул из-под его руки, а потом вытащил из кармана носовой платок Генри. На землю посыпались крошки.
— Прости, мама, я украл печенье…
Она засмеялась, ее глаза просветлели. На случай, если бы она все-таки усомнилась в том, что я существо от плоти и крови ее, и был придуман этот трюк. Перед тем как сбежать из дома, Генри насовал Себе в карманы печенья, и пока наши тащили мальчишку к реке, я его вытащил и переложил к себе в карман. Эти крошки убедили ее окончательно.
Наконец, уже далеко за полночь, они уложили меня в постель. Уютные спальни — величайшее изобретение человечества. Этот комфорт не сравнить с ночевками в какой-нибудь яме на голой земле, с вонючей кроличьей шкурой вместо подушки, под сопение и вздохи дюжины подменышей, спящих тревожным сном. Я блаженно растянулся на хрустящих простынях, размышляя о своей удаче. Конечно, существует множество случаев, когда подменышей разоблачали. В одной рыбацкой шотландской деревне, например, подменыш так напугал своих бедных родителей, что они выскочили из дома прямо во время снежной бури, а потом их нашли на заливе вмерзшими в лед. А одна шестилетняя девочка-подменыш случайно заговорила за столом собственным голосом, чем привела новых родственников в такой ужас, что они залили друг другу уши расплавленным воском и больше никогда ничего не слышали. Бывало, отец и мать, осознав, что вместо их собственного ребенка им подсунули подменыша, седели за одну ночь, лишались рассудка или умирали от сердечного приступа. Правда некоторые, хотя и редко, вызывали экзорцистов, изгоняли непрошеных детей или даже решались на убийство. Семьдесят лет назад я именно так потерял близкого друга, который забыл, что со временем человеческая внешность меняется. «Папа» с «мамой», решив, что имеют дело с дьяволом, связали его, засунули в мешок, как котёнка, и утопили в колодце. К счастью, чаше всего, если родители замечают в поведении сына или дочери нежелательные изменения, один из супругов начинает винить во всем другого. Одним словом, сами видите, подмена — дело рискованное и не рассчитана на слабонервных.
То, что меня сразу же не вывели на чистую воду, не могло не радовать, но расслабляться было рано. Спустя полчаса после того, как я лег спать, дверь в мою спальню медленно приоткрылась. Освещенные включенным в коридоре светом, мистер и миссис Дэй просунули в щель головы. Я прикрыл глаза и притворился спящим. «Мама» плакала, тихо, но без передышки. Никто не умел рыдать так искусно, как Руфь Дэй.
— Ты должен наладить ваши отношения, Билли. Пообещай, что этого больше не повторится!
— Я знаю. Обещаю, — прошептал он. — Посмотри, как он спит. «Невинный сон! Он разрешает нас от всех забот» [2].
Он закрыл дверь, и я остался в одиночестве. Мы с моими друзьями-подменышами шпионили за мальчишкой не один месяц, так что я прекрасно знал расположение своего нового дома на опушке леса. Вид из комнаты Генри на небольшую лужайку и лес был просто волшебный. Над зубчатым рядом далеких темных елей ярко сияли звезды. Легкий ветерок забирался в раскрытое окно и холодил простыни. Ночная бабочка билась об оконную сетку. Полная луна давала достаточно света, чтобы разглядеть тусклый узор на обоях, распятие над головой и пришпиленные к стене картинки из газет и журналов. На полке мирно покоились бейсбольная перчатка и мяч, а кувшин и таз для умывания в лучах луны светились, будто покрытые фосфором. На столе призывно лежала стопка книг, и я едва смог побороть волнение от предстоящего чтения.
Утро началось с воплей близняшек. Я спустился в гостиную, прошел мимо спальни новых родителей и устремился на голоса «сестричек». Увидев меня, Мэри и Элизабет сразу замолчали, и я уверен, обладай они разумом и даром речи, то закричали бы: «Ты не Генри!» Но они были обыкновенными карапузами, и ума у них было не больше, чем зубов. Широко раскрыв глаза, они спокойно и внимательно следили за каждым моим движением. Я улыбнулся им, но ответных улыбок не дождался. Я начал строить им смешные рожицы, пощипывать их за толстые щеки, плясать как марионетка и свистеть по-птичьи, но они только пялились на меня, как две глупые лягушки. Пытаясь их развеселить, я вспомнил случай, когда в лесу уже встречался с такими же беспомощными и опасными существами, как эти человеческие детеныши. Однажды в безлюдной лесной долине я наткнулся на потерявшего мать медвежонка. Испуганный звереныш при виде меня так заорал, что я стал опасаться, как бы на его рев не сбежались все окрестные медведи. Несмотря на способность управлять животными, мне нечего было предложить этому паршивцу, который мог разорвать меня одним движением лапы. Тогда я стал напевать веселую песенку, и он успокоился. Вспомнив этот случай, я попытался проделать то же самое с моими новообретенными сестрами. Звук моего голоса так околдовал их, что они начали агукать, пускать слюни и хлопать в свои пухлые ладошки «Гори, гори, звездочка!» и «Спи, моя крошка!» убедили их в том, что я почти такой же, как их брат, и даже лучше, чем брат, хотя кто знает, какие мысли появлялись в их неразвитых мозгах. Они курлыкали и гукали. Между песенками я разговаривал с ними голосом Генри, и постепенно они мне поверили — вернее, избавились от недоверия.
 
Миссис Дэй влетела в детскую, напевая и что-то мурлыкая себе под нос. Ее размеры и необъятная талия потрясли меня. Я и раньше ее видел, но никогда так близко. Когда я наблюдал за ней из леса, она казалась примерно такой же, как и все остальные человеческие взрослые особи, но вблизи излучала особую нежность; и еще от нее исходил легкий кисловатый запах молока и дрожжей. Она протанцевала через всю комнату, раздвинула занавески и одарила всех золотом этого утра. Близняшки, обрадованные ее появлением, потянулись к ней, хватаясь за перекладины своих кроваток. Я тоже ей улыбнулся. Это было единственное, что я мог сделать, чтобы не залиться счастливым смехом. Она ответила мне такой улыбкой, будто я был ее единственным ребенком.
— Ты не мог бы помочь мне с сестренками, Генри?
Я поднял на руки ближайшую ко мне девочку и многозначительно произнес, обращаясь к моей новой матери:
— Я возьму Элизабет.
Она была тяжелая, как барсук. Забавно было взять на руки ребенка без цели его украсть; самые младшие на ощупь приятно мягкие.
Мать близняшек остановилась и уставилась на меня, озадачившись на какое-то мгновение.
— Откуда ты знаешь, что это Элизабет? Раньше ты не мог их отличить.
— Мам, это легко. Когда Элизабет улыбается, у нее на щеках две ямочки, и у нее имя длиннее, а у Мэри — только одна.
— Да ты у меня просто умница, — сказала она, взяла Мэри на руки и направилась в кухню.
Элизабет склонила свою голову ко мне на плечо, и мы пошли вслед за нашей общей матерью. Кухонный стол ломился под тяжестью лакомств — горячие пирожки и бекон, вазочка с теплым кленовым сиропом, сверкающий кувшин с молоком, нарезанные кружками бананы на фарфоровых блюдцах. После долгой жизни в лесу, когда приходилось есть все-что-попадется-под-руку, эта простая человеческая пища показалась мне роскошной, как шведский стол с самыми изысканными деликатесами, свидетельством изобилия и достатка, сулившим благополучие.
— Смотри, Генри, я приготовила все твое любимое.
Мне захотелось расцеловать ее. Она была явно довольна собой и тем, что ей удался такой роскошный завтрак. Нужно было как-то показать ей, что и мне он нравится тоже. Я проглотил четыре пирожка, восемь кусочков бекона и запил все это двумя полными, хоть и маленькими, кружками молока, наливая его себе из кувшина, после чего все равно пожаловался на голод. Тогда она сварила для меня еще три яйца и приготовила огромный тост из свежеиспеченного домашнего хлеба. Похоже, мой метаболизм изменился. Руфь Дэй приняла мой аппетит за проявление сыновней любви, и с тех пор в течение следующих одиннадцати лет, пока я не поступил в колледж, постоянно баловала меня кулинарными изысками. Со временем она стала заглушать едой свои страхи и ела наравне со мной. Многие десятилетия жизни в лесу подготовили мой организм и не к таким испытаниям, но она была просто человеком, и потому с каждым годом становилась все толще. Впоследствии я часто задумывался о том, что сделало ее такой: была ли ее полнота следствием родов или она обжорством заглушала терзавшие ее подозрения?