Стихи

 
1932
 
  
БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
 
 
 
Что может быть грустней и проще
 
Обобранной ветрами рощи,
 
Исхлестанных дождем осин…
 
Ты оставался здесь один
 
И слушал стонущие скрипы
 
Помешанной столетней липы.
 
 
 
Осенний лед, сковавший лужи,
 
Так ослепительно сверкал
 
Зарей вечернею… Бокал —
 
Огонь внутри и лед снаружи —
 
Ты вспомнил… (Он последним был,
 
Соединившим хлад и пыл.)
 
 
 
Той рощи нет. Она едва
 
Успела подружиться с тенью,
 
И та училась вдохновенью, —
 
Сгубили рощу на дрова.
 
Для радости чужих дорог
 
Три дерева господь сберег.
 
 
 
Их память крепко заросла
 
Корой, дремотой и годами,
 
Но в гулкой глубине дупла
 
Таят, не понимая сами, —
 
Свет глаз твоих, тепло руки
 
И слов неясных ветерки.
 
 
 
Несчастные! Какая участь!
 
Но пред тобой не утаю —
 
Завидую, ревную, мучусь…
 
Я отдала бы жизнь мою,
 
Чтоб только слышать под корой
 
Неповторимый голос твой.
 
 
 
Летучим шагом Аполлона
 
Подходит вечер. Он вчерне
 
Луну, светящую влюбленно,
 
Уже наметил, — быть луне
 
Под легкой дымкою тумана
 
Печальной, как твоя Татьяна.
 
 
 
Дорогой наизусть одной
 
Ты возвращаешься домой.
 
Поля пустынны и туманны,
 
И воздух как дыханье Анны,
 
Но вспыхнул ветер сквозь туман
 
Бессмертно дерзкий Дон Жуан.
 
 
 
В бревенчатой теплыни дома
 
Тебя обволокла истома
 
Усталости… Но вносят свет,
 
Вино, дымящийся обед.
 
Огнем наполнили камин,
 
Прибрали стол, и ты — один.
 
 
 
Ты в плотном облаке халата,
 
Но проникает сквозь халат —
 
Тяжелый холод ржавых лат
 
И жар, струящийся от злата…
 
Ты снова грезишь наяву,
 
А надо бы писать в Москву.
 
 
 
На сколько душу ни двои, —
 
Что письма нежные твои,
 
Прелестные пустые вести,
 
И что — влечение к невесте,
 
И это ль властвует тобой,
 
Твоей душой, твоей судьбой!..
 
 
 
Во влажном серебре стволов
 
Троились отраженья слов,
 
Еще не виданных доныне,
 
И вот в разгневанном камине —
 
Внутри огня — ты видишь их
 
И пламя воплощаешь в стих.
 
 
 
С тех пор сто лет прошло. Никто
 
Тебе откликнуться не в силах…
 
 
  
Мария Петровых
  
СТИХОТВОРЕНИЯ [2]
 
ПЕРЕВОДЫ
 
ИЗ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА
 
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1991
 
Литературная судьба М. С. Петровых сложилась нелегко. При жизни она была известна прежде всего как великолепный переводчик и, хотя ее стихами восхищались А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам, в свет вышла всего одна книга ее стихов «Дальнее дерево». Посмертные издания мгновенно разошлись.
 
Лирика М. Петровых исполнена драматизма, раскрывает характер сильный и нежный.
 
  
О МАРИИ ПЕТРОВЫХ
 
Неловко разговор о русском поэте начинать с его переводов, и все же приведу один — и не потому, что считаю его лучшим. Печать личности Марии Сергеевны Петровых, при сознательном и полном подчинении подлиннику, лежит на многих ее переводах, но в этом, мне кажется, проступило и что-то биографическое.
 
 
Он каменный, железный — все, как в давнем
 
строении прадедовских времен,
 
и лишь дверной проем заложен камнем —
 
из дома нету двери на балкон.
 
Бродяги здесь под крышею квадратной
 
спасаются ночами от дождя,
 
через года разлуки безотрадной
 
нечаянно друг друга находя.
 
Любой из нас его не замечает,
 
рассеянной заботой поглощен.
 
Хозяева и не подозревают,
 
что за стеной их дома есть балкон.
 
 
(Атанас Далчев «Балкон»)
 
Этот притягательный образ — заброшенного тайника — возникает при мысли о Марии Сергеевне как метафора ее судьбы, литературной и не литературной (по крайней мере в ту пору, когда мне посчастливилось узнать ее, — в конце 60-х, еще до выхода ее прижизненной книги).
Хозяева действительно не подозревали либо, заметив, принимали за что-то другое. Поэзия Марин Петровых тогда существовала как-то замурованно — не явно и не подпольно, а в ином, четвертом измерении, доступном лишь для считанных друзей. Вообще друзей было много, и, наверно, очень разных, но те, кого я знал, действительно были людьми бродяжьего склада, вольными и неприкаянными, менее всего благополучными, нередко обреченными. Одни становились изгоями, другие — изгнанниками или гибли. Погиб Анатолий Якобсон, любимый ученик и человек для Марии Сергеевны родной. Он был последним в ее долгом поминальном списке. Через год не стало и Марии Сергеевны.
В ее прижизненную книгу вошло далеко не все, а после нее Мария Сергеевна за десять лет не напечатала ни строки. Неизвестные стихи прозвучали на вечерах ее памяти, но очень немногие. И нельзя сказать, что сегодня все обстоит иначе. Еще не все ее стихи дошли до поэтов, о широком читателе не говорю.
Однако не я один помню первое впечатление от той давней, ереванской книги: это немногое — классика. Уже классика, хотя и типографская краска еще не просохла. Звучит восторженно, но время подтвердило трезвость оценки. У стихов, которые не слишком уклюже называют «классическими» и которые проще бы назвать настоящими или живорожденными, есть общая природная черта. Они живут и меняются для нас. Это не плоская поверхность, которая блестит или тускнеет — и только. Они растут как деревья, и всякий раз их видишь по-новому и, хочется думать, зорче.
Сегодня я читаю стихи Марии Петровых иначе, чем десять или двадцать лет назад. Отчасти потому, что меняюсь сам; отчасти потому, что до сих пор еще не знаю всего ею созданного, Но прежде всего — потому, что это стихи живорожденные.