Стихи

 
1967
 
  
«Ни ахматовской кротости»
 
 
 
Ни ахматовской кротости,
 
Ни цветаевской ярости —
 
Поначалу от робости,
 
А позднее от старости.
 
 
 
Не напрасно ли прожито
 
Столько лет в этой местности?
 
Кто же все-таки, кто же ты?
 
Отзовись из безвестности!..
 
 
 
О, как сердце отравлено
 
Немотой многолетнею!
 
Что же будет оставлено
 
В ту минуту последнюю?
 
 
 
Лишь начало мелодии,
 
Лишь мотив обещания,
 
Лишь мученье бесплодия,
 
Лишь позор обнищания.
 
 
 
Лишь тростник заколышется
 
Тем напевом, чуть начатым…
 
Пусть кому-то послышится,
 
Как поет он, как плачет он.
 
 
 
1967
 
  
«Никто не поможет, никто не поможет»
 
 
 
Никто не поможет, никто не поможет,
 
Метанья твои никого не тревожат;
 
В себе отыщи непонятную силу,
 
Как скрытую золотоносную жилу.
 
 
 
Она затаилась под грохот обвала,
 
Поверь, о, поверь, что она не пропала,
 
Найди, раскопай, обрети эту силу
 
Иль знай, что себе ты копаешь могилу.
 
 
 
Пока еще дышишь — работай, не сетуй,
 
Не жди, не зови — не услышишь ответа,
 
Кричишь ли, молчишь — никого не тревожит,
 
Никто не поможет, никто не поможет…
 
 
 
Жестоки, неправедны жалобы эти,
 
Жестоки, неправедны эти упреки, —
 
Все люди несчастны и все одиноки,
 
Как ты, одиноки все люди на свете.
 
 
 
1967–1968
 
  
«Немого учат говорить»
 
 
 
Немого учат говорить.
 
Он видит чьих-то губ движенье
 
И хочет слово повторить
 
В беззвучных муках униженья.
 
 
 
Ты замолчишь — он замычит,
 
Пугающие звуки грубы,
 
Но счастлив он, что не молчит,
 
Когда чужие сжаты губы.
 
 
 
А что ему в мычанье том!
 
То заревет, то смолкнет снова.
 
С нечеловеческим трудом
 
Он хочет выговорить слово.
 
 
 
Он мучится не день, не год,
 
За звук живой — костьми поляжет.
 
Он речь не скоро обретет,
 
Но он свое когда-то скажет.
 
 
 
[1967–1968]
 
  
«О, ветром зыблемая тень»
 
 
 
О, ветром зыблемая тень —
 
Не верьте лести.
 
Покуда вы — лишь дальний день,
 
Лишь весть о вести.
 
 
 
Вы тщитесь — как бы почудней,
 
В угоду моде.
 
Вас нет. Вы нищенки бедней.
 
Вы — нечто вроде.
 
 
 
Все про себя: судьба, судьбе,
 
Судьбы, судьбою…
 
Нет, вы забудьте о себе,
 
Чтоб стать собою.
 
 
 
Иначе будет все не впрок
 
И зря и втуне.
 
Покуда блеск натужных строк —
 
Лишь блеск латуни.
 
 
 
Ваш стих — сердец не веселит,
 
Не жжет, не мучит.
 
Как серый цвет могильных плит,
 
Он им наскучит.
 
 
 
Вам надо все перечеркнуть,
 
Начать с начала.
 
Отправьтесь в путь, в нелегкий путь,
 
В путь — от причала.
 
 
  
«А ритмы, а рифмы невемо откуда»
  
 
 
А ритмы, а рифмы невемо откуда
 
Мне под руку лезут, и нету отбоя.
 
Звенит в голове от шмелиного гуда.
 
Как спьяну могу говорить про любое.
 
О чем же? О жизни, что длилась напрасно?
 
Не надо. Об этом уже надоело.
 
Уже надоело? Ну вот и прекрасно,
 
Я тоже о ней говорить не хотела.
 
И все же, и все-таки длится дорога,
 
О нет, не дорога — глухая тревога,
 
Смятенье, прислушиванье, озиранье,
 
О чем-то пытаешься вспомнить заране,
 
Терзается память, и все же не может
 
Прорваться куда-то, покуда не дожит
 
Мой день…
 
 
  
«Осень сорок четвертого года»
 
 
 
Осень сорок четвертого года.
 
День за днем убывающий зной.
 
Ереванская синь небосвода
 
Затуманена дымкой сквозной.
 
 
 
Сокровенной счастливою тайной
 
Для меня эта осень жива.
 
Не случайно, о нет, не случайно
 
Я с трудом поднимаю слова, —
 
 
 
Будто воду из глуби колодца,
 
Чтоб увидеть сквозь годы утрат
 
Допотопное небо Звартноца,
 
Обнимающее Арарат.
 
 
 
1968
 
  
«Есть художник неподкупный»
 
 
 
Есть художник неподкупный —
 
Так распишет, что ой-ой.
 
Он любой душе преступной
 
Воздавать привык с лихвой.
 
 
 
Тот ваятель не согласен
 
Утаить хоть что-нибудь.
 
Лепкой брыльев и подглазин
 
Он расскажет злую суть.
 
 
 
По одной кривой улыбке
 
Он движеньями резца
 
Год из году без ошибки
 
Обличает подлеца.
 
 
 
Сеть морщинок расположит
 
Так, что скрыть уже нельзя:
 
Этот век позорно прожит —
 
Вниз и вниз вела стезя…
 
 
 
Тут уж верьте ли, не верьте —
 
Весь рисунок неспроста…
 
Но останется до смерти
 
Красотою красота.