Стихотворения. Поэмы. Проза

  
Каменные бабы
 
 
 
На безлесном нашем юге,
 
На степных холмах,
 
Дремлют каменные бабы
 
С чарками в руках.
 
 
 
Ветер, степью пролетая,
 
Клонит ковыли,
 
Бабам сказывает в сказках
 
Чудеса земли…
 
 
 
Как на севере, далеко,
 
На мохнатых псах,
 
Даже летом и без снега
 
Ездят на санях.
 
 
 
Как у нас в речных лиманах
 
Столько, столько рыб,
 
Что и ангелы господни
 
Счесть их не могли б.
 
 
 
Как живут у нас калмыки,
 
В странах кумыса,
 
Скулы толсты, очи узки,
 
Редки волоса;
 
 
 
Подле них живут татары,
 
Выбритый народ;
 
Каждый жен своих имеет,
 
Молится — поет.
 
 
 
Как, в надежде всепрощенья,
 
Каясь во грехах,
 
Много стариц ждут спасенья
 
В дебрях и скитах;
 
 
 
Как, случается порою,
 
Даже до сих пор,
 
Вдруг поймают люди ведьму —
 
Да и на костер…
 
 
 
Как, хоть редко, но бывает:
 
Точно осовев,
 
Бабу с бабой повенчают,
 
Лиц недоглядев…
 
 
 
Как живых людей хоронят:
 
Было, знать, село —
 
Да по бабью слову скрылось,
 
Под землю ушло…
 
 
 
Слышат каменные бабы
 
С чарками в руках,
 
Что им сказывает ветер,
 
Рея в ковылях!
 
 
 
И на сладкий зов новинки
 
Шлют они за ним
 
За песчинками песчинки…
 
И пройдут, как дым!
 
 
  
Свадьба
 
 
 
Умерла дочка старосты, Катя.
 
Ей отец в женихи Павла прочил,
 
А любила она Александра…
 
Ворон горе недаром пророчил.
 
 
 
Отнесли парни Катю в часовню;
 
А часовня на горке стояла;
 
Вкруг сосновая роща шумела
 
И колючие иглы роняла.
 
 
 
Выезжал Александр поздно ночью;
 
Тройка, фыркая, пряла ушами;
 
Подходила сосновая роща,
 
Обнимала своими ветвями.
 
 
 
Заскрипели тяжелые петли,
 
Пошатнулся порог под ногою;
 
Поднял парень из гроба невесту
 
И понес, обхвативши рукою.
 
 
 
Свистнул кнут, завертелись колеса,
 
Застонали, оживши, каменья,
 
Потянулись назад полосами
 
Пашни, рощи, столбы и селенья.
 
 
 
Расходились настеганы кони,
 
Заклубились их длинные гривы;
 
Медяные бубенчики плачут,
 
Бьются, сыплются их переливы!
 
 
 
Как живая посажена Катя:
 
Поглядеть — так глядит на дорогу;
 
И стоит Александр над невестой,
 
На сиденье поставивши ногу.
 
 
 
Набекрень поворочена шапка,
 
Ветер плотно лежит на рубахе;
 
Не мигают раскрытые очи,
 
Руки — струны, и кнут — на отмахе.
 
 
 
Понесли кони в гору телегу,
 
На вершине, осажены, сели…
 
Поднялась под дугой коренная,
 
Пристяжные, присев, захрапели…
 
 
 
Там, согнувшись красивой дугою,
 
У дороги песок подмывая,
 
Глубока и глубоко под нею
 
Проходила река голубая…
 
 
 
Занимается ясное утро,
 
Ветер с кручи песок отвевает,
 
Тройка, сбившись в вожжах и постромках,
 
Морды низко к земле наклоняет.
 
 
 
Над обрывом валяется шапка…
 
Смяты, вянут цветы полевые…
 
Блещет золотом розовый венчик,
 
А на венчике — лики святые…
 
 
  
Слух
  
 
 
Идет, бредет нелепый Слух
 
С беззубых ртов седых старух,
 
Везде пройдет, все подглядит,
 
К чему коснется — зачернит;
 
Тут порычит, там заорет,
 
Здесь прочихнется, отойдет.
 
Он верно здесь? Посмотришь — нет,
 
Пропал за ним и дух и след.
 
 
 
А он далеко за глаза
 
Гудит, как дальняя гроза…
 
С ним много раз вступали в бой:
 
Стоит, как витязь он чудной,
 
Неясен обликом своим,
 
Громаден, глуп и недвижим;
 
Сквозь сталь и бронзу шишака,
 
Сквозь лоб проходят облака!
 
 
 
В нем тела даже вовсе нет:
 
Сквозит на тень, сквозит на свет!
 
Ступнями Слух травы не мнет…
 
Но пусть, кто смелый, нападет:
 
Что ни удар, что ни рубец, —
 
Он все растет и под конец
 
Подступит вплоть, упрется в грудь,
 
Не даст и руку замахнуть…
 
 
 
А иногда своих сынков
 
Напустит Слух, как комаров;
 
Жужжит и вьется их народ
 
И лезет в уши, в нос и в рот;
 
Как ни отмахивай рукой,
 
Все тот же шум, все тот же рой…
 
А Слух-отец сидит при них,
 
Читая жития святых…
 
 
  
Обезьяна
 
 
 
На небе луна, и кругла и светла,
 
А звезды — ряды хороводов,
 
А черные тучи сложились в тела
 
Больших допотопных уродов.
 
 
 
Одеты поля серебристой росой…
 
Под белым покровом тумана
 
Вон дроги несутся дорогой большой, —
 
На гробе сидит обезьяна.
 
 
 
«Эй! Кто ты, — что думаешь ночь запылить,
 
Коней своих в пену вогнала?» —
 
«Я глупость людскую везу хоронить,
 
Несусь, чтоб заря не застала!» —
 
 
 
«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!
 
Не вся же тут глупость людская?
 
И кто ж хоронить обезьяну послал,
 
Обрядный закон нарушая?» —
 
 
 
«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:
 
Я родом великая личность:
 
У вас философией в мире зовусь,
 
Порою же просто практичность;
 
 
 
Я некогда в Канте и Фихте жила,
 
В отце Шопенгауэре ныла,
 
И Германа Гартмана я родила
 
И этим весь свет удивила.
 
 
 
И все эти люди, один по другом,
 
Все глупость людей хоронили
 
И думали: будто со мною вдвоем
 
Ума — что песку навозили.
 
 
 
Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,
 
Сдаешься не хитрым, и только:
 
Хороним мы глупости много веков,
 
А ум не подрос ни насколько!
 
 
 
И вот почему: чуть начнешь зарывать,
 
Как гроб уж успел провалиться —
 
И глупости здешней возможно опять
 
В Америке, что ли, явиться.
 
 
 
Что ночью схоронят — то выскочит днем;
 
Тот бросит — а этот находит…
 
Но ясно — чем царство пространнее, — в нем
 
Тем более глупостей бродит…» —
 
 
 
«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!
 
Проклятая ведьма — болтунья!..»
 
Но дроги неслись далеко впереди
 
В широком свету полнолунья…