Стихотворения. Поэмы. Проза

  
Monte Pincio [5]
 
 
 
Сколько белых, красных маргариток
 
Распустилось в нынешней ночи!
 
Воздух чист, от паутинных ниток
 
Реют в нем какие-то лучи;
 
 
 
Золотятся зеленью деревья,
 
Пальмы дремлют, зонтики склонив;
 
Птицы вьют воздушные кочевья
 
В темных ветках голубых олив;
 
 
 
Все в свету поднялись Аппенины,
 
Белой пеной блещут их снега;
 
Ближе Тибр по зелени равнины, —
 
Мутноводный, лижет берега.
 
 
 
Вон, на кактус тихо наседая,
 
Отдыхать собрались мотыльки
 
И блистают, крылья расправляя,
 
Как небес живые огоньки.
 
 
 
Храм Петра в соседстве Ватикана
 
Смотрит гордо, придавивши Рим;
 
Голова церковного Титана
 
Держит небо черепом своим;
 
 
 
Колизей, облитый красным утром,
 
Виден мне сквозь розовый туман,
 
И плывет, играя перламутром,
 
Облаков летучий караван.
 
 
 
Дряхлый Форум с термами Нерона,
 
Капитолий с храмами богов,
 
Обелиски, купол Пантеона —
 
Ожидают будущих веков!
 
 
 
Вон, с корзиной в пестром балахоне,
 
Красной шапкой свесившись к земле,
 
Позабыв о папе и мадонне,
 
Итальянец едет на осле.
 
 
 
Ветерок мне в платье заползает,
 
Грудь мою приятно холодит;
 
Ласков он, так трепетно лобзает
 
И, клянусь, я слышу, говорит:
 
 
 
«Милый Рим! Любить тебя не смея,
 
Я забыть как будто бы готов
 
Травлю братьев в сердце Колизея,
 
Рабство долгих двадцати веков…»
 
 
  
За Северной Двиною
 
(На реке Тойме)
 
 
 
В лесах, замкнувшихся великим, мертвым кругом,
 
В большой прогалине, и светлой, и живой,
 
Расчищенной давно и топором, и плугом,
 
Стою задумчивый над тихою рекой.
 
 
 
Раскинуты вокруг но скатам гор селенья,
 
На небе облака, что думы на челе,
 
И сумрак двигает туманные виденья,
 
И месяц светится в полупрозрачной мгле.
 
 
 
Готовится заснуть спокойная долина;
 
Кой-где окно избы мерцает огоньком,
 
И церковь древняя, как облик исполина,
 
Слоящийся туман пронзила шишаком.
 
 
 
Еще поет рожок последний, замолкая.
 
В ночи так ясен звук! Тут — люди говорят,
 
Там — дальний перелив встревоженного лая,
 
Повсюду — мягкий звон покоящихся стад.
 
 
 
И Тойма тихая, чуть слышными струями,
 
Блистая искрами серебряной волны,
 
Свивает легкими, волшебными цепями
 
С молчаньем вечера мои живые сны.
 
 
 
Край без истории! Край мирного покоя,
 
Живущий в веяньи родимой старины,
 
В обычной ясности семейственного строя,
 
В покорности детей и скромности жены.
 
 
 
Открытый всем страстям суровой непогоды
 
На мертвом холоде нетающих болот —
 
Он жил без чаяний мятущейся свободы,
 
Он не имел рабов, но и не знал господ…
 
 
 
Под вечным бременем работы и терпенья,
 
Прошел он день за днем далекие века,
 
Не зная помыслов враждебного стремленья —
 
Как ты, далекая, спокойная река!..
 
 
 
Но жизнь иных основ, упорно наступая,
 
Раздвинувши леса, долину обнажит, —
 
Создаст, как и везде, бытописанья края
 
И пестрой новизной обильно подарит.
 
 
 
Но будет ли тогда, как и теперь, возможно
 
Над этой тихою неведомой рекой
 
Пришельцу отдохнуть так сладко, нетревожно
 
И так живительно усталою душой?
 
 
 
И будут ли тогда счастливей люди эти,
 
Что мирно спят теперь, хоть жизнь им не легка?
 
Ночь! Стереги их сон! Покойтесь, божьи дети,
 
Струись, баюкай их, счастливая река!
 
 
  
Ханские жены
  
(Крым)
 
 
 
У старой мечети гробницы стоят, —
 
Что сестры родные, столпились;
 
Тут ханские жены рядами лежат
 
И сном непробудным забылись…
 
 
 
И кажется, точно ревнивая мать,
 
Над ними природа хлопочет, —
 
Какую-то думу с них хочет согнать,
 
Прощенья от них себе хочет.
 
 
 
Растит кипарисы — их сон сторожить,
 
Плющом, что плащом, одевает,
 
Велит соловьям здесь на родине быть,
 
Медвяной росой окропляет.
 
 
 
И времени много с тех пор протекло,
 
Как ханское царство распалось!
 
И кажется, все бы забыться могло,
 
Всё… если бы все забывалось!..
 
 
 
Их хитростью брали, их силой влекли,
 
Их стражам гаремов вручали
 
И тешить властителей ханской земли,
 
Ласкать, не любя, заставляли…
 
 
 
И помнят могилы!.. Задумчив их вид…
 
Великая месть не простится!
 
Разрушила ханство, остатки крушит
 
И спящим покойницам снится!
 
 
  
На горном леднике (II)
 
 
 
В ясном небе поднимаются твердыни
 
Льдом украшенных порфировых утесов;
 
Прорезают недра голубой пустыни
 
Острые углы, изломы их откосов.
 
 
 
Утром прежде всех других они алеют
 
И поздней других под вечер погасают,
 
Никакие тени их покрыть не смеют,
 
Над собою выше никого не знают.
 
 
 
Разве туча даст порою им напиться
 
И спешит пройти, разорванная, мимо…
 
Пьют утесы смерть свою невозмутимо
 
И не могут от нее отворотиться.
 
 
 
Образ вечной смерти! Нет нигде другого,
 
Чтобы выше поднялся над целым миром,
 
И царил, одетый розовым порфиром,
 
В бармах и в короне снега золотого!