Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)

1968
  
ЗАВИСТЬ
 
 
 
В душе
 
Был щенок бродяжкой.
 
Наверное, потому
 
Ему и дышалось тяжко
 
И скучно жилось в дому.
 
Что шелковые подушки,
 
Что сверхкалорийный корм?
 
Ему б побрехать по душам
 
С замурзанным кобельком —
 
Дворняжкой с голодным брюхом
 
И порванным в драке ухом.
 
Погнаться бы —
 
Наших знай-ка! —
 
За фыркающим котом.
 
Но сворка в руках хозяйки,
 
Намордник надет притом…
 
Диванных подушек скука,
 
Постылый —
 
«Служи!» —
 
Приказ…
 
Зевота сводила скулы,
 
Сочилась тоска из глаз.
 
Ему надоели люди,
 
Их ласк
 
Он терпеть не мог…
 
К тому же
 
Бедняге люто
 
Завидовал кобелек —
 
Тот самый,
 
С голодным брюхом
 
И порванным в драке ухом…
 
 
1968
  
АВТОМАТЫ
 
 
 
Мне нравилось раньше
 
Стоять на площадке трамвая,
 
Сцеплениям, ветру
 
И мыслям своим подпевая.
 
И было в то время
 
Мне радостно знать почему-то,
 
Что спрыгнуть с подножки
 
Могу я в любую минуту —
 
Приестся ли давка,
 
Прельстит ли домишко старинный,
 
Красавица шубка
 
Махнет рукавом из витрины,
 
Увижу ли рядом
 
Знакомого мне пешехода…
 
Да мало ли что!
 
Ну, а главное —
 
Чувство свободы!
 
Не надо считать,
 
Что была в этом
 
Глупая смелость —
 
Остаться калекой
 
Едва ли кому-то хотелось —
 
На полном ходу
 
(Коль не пьян!)
 
Ты соскочишь едва ли.
 
Всегда пассажиры
 
Момента удобного ждали:
 
Когда погрозит их трамваю
 
Глазок светофора,
 
Когда, задыхаясь,
 
Автобус потянется в гору…
 
 
 
Но где-то,
 
В каком-то
 
Трамтранспортномавтуправленье
 
Ретивые дяди
 
Заботились о населенье:
 
— Как это возможно —
 
Открытая каждому дверь?
 
Исправить ошибку! —
 
…Попробуй-ка спрыгни теперь!
 
 
 
В час «пик»,
 
В нескончаемом транспортном море
 
Застрял наш корабль —
 
Наш автобус —
 
На горе
 
Всем узникам,
 
В чрево его заключенным:
 
Ведь дверь оставалась,
 
Хоть плачь,
 
Непреклонной.
 
Молил ее парень —
 
Свиданье горело,
 
А дверь промолчала —
 
Какое ей дело!
 
Молил старичок,
 
Что спешил на работу,
 
А дверь проскрипела
 
Невнятное что-то.
 
Все злились,
 
И ссоры уже полыхали,
 
Старушку назвали «глухою тетерей»…
 
А те, кто потише,
 
Те просто вздыхали
 
О днях, когда были открытыми двери
 
А кто-то язвил:
 
— Мне бы ваши утраты!
 
Подумаешь! Мне бы да ваши заботы
 
 
 
Конечно, спокойней,
 
Когда автоматы,
 
Но с ними ушло
 
Человечное что-то…
 
 
1968
   
В КАФЕ
 
 
 
Колониальный запах кофе,
 
Жужжит кондишен в тишине,
 
Гарсона африканский профиль
 
На ослепительной стене.
 
 
 
Брюссель за окнами распластан,
 
Под лимузинами распят.
 
Гарсон, курчавый и губастый,
 
Монетку бросил в автомат.
 
 
 
И автомат запел про Конго —
 
Пел тенор, надрывая грудь,
 
О тех плантациях, которых
 
Ему вовеки не вернуть:
 
 
 
«Там шлем мой пробковый пылится,
 
Мой хлыст — давно изломан он…»
 
Смежив колючие ресницы,
 
Чуть улыбается гарсон.
 
 
 
Чернеет африканский профиль
 
На ослепительной стене.
 
Колониальный запах кофе,
 
Надрывный тенор в тишине…
 
 
1968
  
ПАМЯТИ ЭРНЕСТО ЧЕ ГЕВАРА
 
 
 
В далекой Боливии где-то,
 
В гористом безвестном краю
 
Министра с душою поэта
 
Убили в неравном бою.
 
Молчат партизанские пушки,
 
Клубятся туманы — не дым.
 
В скалистой угрюмой ловушке
 
Лежит он с отрядом своим.
 
Лениво ползут по ущелью
 
Холодные пальцы луны…
 
Он знал — умирать не в постели
 
Министры совсем не должны.
 
Но все свои прерогативы
 
Кому-то другому отдал,
 
И верю, что умер счастливый,
 
Той смертью, которой желал.
 
Гудит над вершинами ветер,
 
Сверкает нетающий снег…
 
Такое случилось на свете
 
В наш трезвый, рассудочный век.
 
Такое, такое, такое,
 
Что вот уже несколько дней
 
Не знают ни сна, ни покоя
 
Мальчишки державы моей.
 
В далекой Боливии где-то,
 
В каком-то безвестном краю
 
Министра с душою поэта
 
Убили в неравном бою.
 
 
1968
  
В ГОДОВЩИНУ ХИРОСИМЫ…
 
Люси Джонсон — дочери президента
 
 
Нынче траур,
 
                       земля в печали:
 
Хи-ро-си-ма! —
 
                           как боли крик…
 
А у вас
 
             в этот день —
 
                                     венчанье…
 
Как мы раньше
 
                          не замечали,
 
Что отец ваш —
 
                            такой шутник?
 
Для чего бы ему,
 
                             иначе,
 
Свадьбу праздновать
 
                                   в этот день —
 
День,
 
          когда над землей маячит
 
Вашей дьявольской бомбы тень?
 
Раскрасневшись,
 
                             сияют лица,
 
Оглушает оркестров гром:
 
Замечательно
 
                        веселится
 
Этой ночью
 
                     ваш Белый Дом!
 
Что же это? —
 
                         Издевка,
 
                                         символ:
 
Мол, пора
 
                  сентименты —
 
                                           прочь?..
 
Под проклятия
 
                          Хиросимы
 
Как вам пляшется
 
                               в эту ночь?
 
Как хохочется,
 
                          как вам пьется?
 
Белоснежен ли
 
                          ваш наряд?
 
Неродившиеся
 
                          уродцы
 
Кулачками
 
                   вам не грозят?
 
Нет!
 
Оркестр заглушает звуки
 
Журавлиных бумажных крыл,
 
Каждый
 
              вам пожимает руки,
 
С дочкой Джонсона
 
                                  каждый мил.
 
Ваш избранник
 
                          умен и статен,
 
Жизнь вам дарит
 
                             одни цветы.
 
Мне вас жалко:
 
                          кровавых пятен
 
Никогда
 
               вам не смыть с фаты…