Единственный (СИ)
— Волгина… — шикает подруга, оказавшись рядом. — Ты чего устроила?!
Посмотрев на нее исподлобья, спрашиваю:
— Что я устроила?
Она поджимает губы. Хмурит, хмурит, хмурит их…
— Знаешь… — говорит. — Это некрасиво. Я все понимаю, но, Ян… они встречаются. Зачем ты мутишь воду?
Я вспыхиваю.
Не от стыда за то, что сделала, а оттого, что новости опять разлетелись как пожар. И кто его раздул? Илья не мог.
— Кто сказал, что я ее мучу? — спрашиваю трескуче.
— Да и так понятно, — пеняет Кира. — Все отлично было, теперь как кошка черная между ними пробежала.
Я защищаюсь как могу, это инстинкт, рефлекс. Взвившись, говорю:
— Почему ты отчитываешь меня?! Я одна во всем виновата?
Она наседает, продолжая:
— У нее сегодня день рождения. Это по крайней мере нужно уважать. Вот знала же она, что ты не угомонишься. Всю жизнь ты так! На рожон.
Ее слова для меня как пощечина, и я рычу:
— Тогда зачем она меня позвала?!
— Но ведь она попросила прощения! Чего ты еще хочешь?
— Ничего. Ничего я не хочу, — выпаливаю в сердцах. — Будем считать, что теперь и мне тоже есть за что извиняться. Один — один!
— Волгина, — рычит. — Ты же не сука злопамятная. Чего ты добиваешься? Он ее уже со всеми друзьями познакомил. С родителями познакомил. Смирись. Вы же лучшими подругами были. Просто извинись, и все. И проехали!
Эти откровения как гром среди ясного неба.
С родителями?
Я не знала. Да и откуда, ведь не общалась ни с кем толком. Что бы это изменило? Ничего… Я сделала, как велело сердце. Глупо, вот так я и живу. И сейчас тоже. Слишком много всего, слишком…
— Просто извинись… — повторяет. Нет, просит! — Не стоит оно того.
Я мотаю головой.
Уже ничего как прежде не будет. Нож — он и есть нож. Я сопротивлялась, как могла, но не вышло.
Я знаю, что лезу в бутылку. Рву сейчас все. С Боженой, с Ильей, с Кирой тоже… Глупо, но не могу перебороть эмоции. И чувства. Разве должна? Наверное, но в голове водоворот и в груди тоже, когда, сделав шаг назад, выдыхаю:
— Нет.
— Волгина…
Еще один шаг назад, а потом разворачиваюсь и сбегаю по ступенькам прямо под дождь.
— Яна! — летит мне вслед.
Те сто метров, которые отделяют от остановки на противоположной стороне дороги, преодолеваю в аффекте, сама не понимая, как сохранила целыми свои ноги и каблуки.
Когда залетаю под крышу, снимаю с себя бомбер и стряхиваю.
Раз, другой.
Из-за пелены в глазах все плывет, и ветер кусается.
— Черт! — злюсь и снова натягиваю на себя куртку.
Она водонепроницаемая, капли отскакивают от нее как от металлического листа.
Упав на скамейку, прижимаюсь к стенке затылком и делаю глубокий вдох, с тоской понимая, что осталась одна, и это мой чертов выбор.
Глава 9
Запах жареной яичницы утром выворачивает наизнанку, и, если мой брат только делает вид, что еда ему не лезет, мне она в самом деле стоит поперек горла.
Я, кажется, осталась без друзей, ведь никого из них не хочу видеть.
Преодолеть это более-менее помогает выходной.
Я трачу его на то, чтобы купить себе новый шлем, а оставшийся день посвящаю тому, чтобы помочь маме с английским, который она так упорно учит.
Она работает на ресепшене премиального санаторного комплекса, и английский ей нужен позарез, но времени на курсы у нее нет, так что вся надежда на меня.
На ее вопросы о том, что со мной такое, отвечаю увертками.
Когда мама дома, она оборачивает нас с братом в свою заботу, и портить ей настроение дерьмовыми новостями не поворачивается язык. Решаю оставить ситуацию с полицией на потом.
Никита тоже это понимает. Соглашается молча, когда глазами встречаемся.
Возможно, у нас общего больше, чем телосложение, цвет глаз и цвет волос. Когда мама дома, мы стараемся быть максимально хорошими детьми, а это значит — изображаем гармонию.
Моя — показная, как и его. Наедине времени мы проводим достаточно, чтобы я улавливала вибрации его настроения одним вдохом.
Ну а я…
Меня терзают страхи быть одной против всех, а еще больше — понимание, что в жизни будто что-то незыблемое рухнуло. Что-то закончилось. Ценное! Дружба…
От этого в груди тянет и кровь стучит в висках, при том что голова и так раскалывается.
“Ты же не сука злопамятная?”
«Нет!» — мне хочется это прокричать, но уже и сама не знаю, кто я.
Это словно переболеть. Если я не сделала этого раньше, не переболела, то в эту ночь свершилось.
Будто у меня жар и подо мной раскаленная сковородка, верчусь на сбитой простыне всю ночь, а утром тело ломит. Завтрак опять не лезет, ковыряю его вяло, ни на минуту не забывая: в моем шкафу находится железобетонное доказательство того, что вчерашний вечер мне, черт возьми, не приснился!
Снимаю куртку Палача с вешалки и кладу на кровать. Пока одеваюсь, смиряюсь с неизбежным: мне нужно ее вернуть, так ведь?
Неугомонное волнение опять дергает.
Если он снова предложит что-нибудь? У меня за ночь ни черта не изменилось.
Я не хочу! У меня же мозги, не вата, почему тогда терзаюсь?!
После дождя на улице лужи, скорее всего, их уже к обеду не будет. По прогнозу дикая жара…
На работу приезжаю за полчаса до открытия. Раньше Майи, а она обычно всегда за стойкой первая, будто в штат хочет в сто раз больше меня. На самом деле она просто далеко живет.
Свободное время посвящаю тому, чтобы упаковать злосчастный бомбер в пакет со скрупулезностью профессионального упаковщика. Все время смотрю на часы, зная, что свои тренировки Артур Палачёв начинает не позднее девяти утра, но его нет даже в полдесятого.
Он не мог насолить мне больше, ведь я в пружину сжалась, ожидая его появления. Сколько раз переплетала волосы перед зеркалом в раздевалке, даже вспоминать не хочу.
Сердце прыгает каждый раз, когда открывается дверь, но все мимо.
— Ты на обед собираешься? — интересуется Майя в полдень.
— Нет… — отвечаю ей, посматривая на часы.
Даже в четыре дня пружина внутри меня не распрямляется. Я все еще жду, и каждый волосок в моем теле как наэлектризованный.
Глава 10
Неделю спустя
Вылетаю из отделения полиции, как ошпаренная.
Кожа чешется, мне хочется скрести ее ногтями.
Несусь по улице, не разбирая дороги, и замедляюсь только когда вижу ворота парка, в которые сворачиваю. Солнце печет нещадно, я мечтаю найти тень.
На дорожку кто-то насыпал хлебных крошек. Их клюют жирные голуби, которых разгоняю, садясь на скамейку.
— Гр-р-р…
В сумке звонит телефон, и я не тороплюсь его доставать. Он уже четыре дня разрывается. С утра и до вечера, я перестала отвечать незнакомым номерам. Почти перестала реагировать. На эсэмэски тоже. Я их просто игнорирую.
“Сдохни”
“Сука”
“Бойся”
“Шлюха”
Я не боюсь…
По крайней мере не в данную минуту.
Эти угрозы не настоящие. Не могут быть настоящими. У всего есть предел. У всего! Даже у ублюдков, которые терроризируют нас с братом уже четыре дня.
— Гр-р-р…
Я чешу пальцами колени, обтираю вспотевшие ладони о шорты. Жарко даже в тени, и по спине у меня бежит капля пота. Это дискомфортно, ведь вчера на коже появилась мелкая сыпь, я знаю, что она от нервов. Такое случалось со мной раньше. Перед важными экзаменами, например.
Достав из сумки телефон, я проваливаюсь в расписание автобусов, ведь своего транспорта у меня больше нет.
Сегодня ночью моей “Веспе” прокололи шины и отбили зеркала.
И хоть страх быстро превратился в ярость, в ту минуту… в первую, я поверила угрозам, которые захламили мой телефон. Пусть и мимолетной вспышкой, страх все же прокатился по моим венам!
А сейчас в них клокочет злость, ведь мое заявление в полиции “потеряли”, и новое потеряют, уже не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что вандалов, покалечивших мой мотороллер, искать никто не будет.