Поэма Гоголя "Мертвые души"
Такая оценка — не достаточная ли это причина, чтобы глубоко задуматься о характере своего таланта и об ответственности, которую он налагает на писателя? По-видимому, так и было в действительности, хотя сам Гоголь оставил лишь косвенные и даже, говоря его языком, противувольные подтверждения этого факта.
О громадном воздействии на Гоголя статьи Белинского говорит не только известное свидетельство П. В. Анненкова («… он <…> был доволен статьей, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать воспоминания о том времени»). [18] Самым неопровержимым доводом здесь представляется очевидная близость между положениями статьи Белинского и творческой программой Гоголя, изложенной им в «Мертвых душах» и в одновременно создававшейся второй редакции «Портрета». Совпадений здесь слишком много, чтобы можно было счесть их случайными. Подробнее этот вопрос будет освещаться ниже, в связи с гоголевской эстетикой, пока же отметим знаменательную последовательность фактов: произведением, обозначившим его переход от бездумного смеха к сознательному и общественно полезному, Гоголь называет комедию «Ревизор», и «Ревизор» был первым произведением писателя, начатым сразу же вслед за выходом статьи Белинского о повестях Гоголя. Кажется даже, что удивительная быстрота, с которой был написан этот шедевр русской и мировой драматургии, объясняется необыкновенным душевным подъемом, вызванным у Гоголя словами о нем Белинского.
Одновременно создается и статья о петербургской сцене (вошедшая затем в «Петербургские заметки 1836 года»), где Гоголь впервые выдвигает тезис о важной общественной функции смеха. [19] Приняв амплуа комического писателя, он стремится разъяснить гражданское значение своей деятельности. «Из театра мы сделали игрушку, — пишет Гоголь в названной статье, — позабывши, что это такая кафедра, с которой читается разом целой толпе живой урок, где, при торжественном блеске освещения, при громе музыки, при единодушном смехе, показывается знакомый, прячущийся порок…» (VIII, 186–187). «Смех — великое дело, — говорится в этой статье, — он не отнимает ни жизни, ни имения, но перед ним виновный, как связанный заяц…» (VIII, 186).
В своих взглядах на общественно-преобразующую роль театра Гоголь близок к просветителям XVIII в., полагавшим, что если свет разума будет внесен в мир, в последнем незамедлительно установятся всеобщая гармония и порядок. Урок нравственности и хотел он преподать своим согражданам в «Ревизоре». Не случайно, обращаясь к Пушкину с просьбой о сюжете для комедии, он подчеркивал, что ему нужен «русский чисто анекдот» (X, 375). Но, разумеется, воспитательная цель комедии не могла быть достигнута столь прямо и непосредственно, как об этом мечтал писатель.
«Представление „Ревизора“ произвело на меня тягостное впечатление, — вспоминал впоследствии Гоголь в письме к Жуковскому. — Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли» (XIV, 35). Писатель пришел к выводу, что художественный язык, на котором он обратился к своей аудитории, не был ей доступен: «… то, что бы приняли люди просвещенные с громким смехом и участием, то самое возмущает желчь невежества; а это невежество всеобщее» (XI, 45).
Как известно, вскоре после постановки «Ревизора» Гоголь уезжает за границу. Он настолько охладел к своему произведению, что даже не захотел приехать в Москву, чтобы помочь его постановке на сцене Малого театра. «… если бы я даже приехал, я бы не мог быть так полезен вам, как вы думаете, — писал он М. С. Щепкину о своей пьесе. — Я бы прочел ее вам дурно, без малейшего участия к моим лицам. Во-первых, потому что охладел к ней; во-вторых, потому что многим недоволен в ней, хотя совершенно не тем, в чем обвиняли меня мои близорукие и неразумные критики» (XI, 44). [20]
И острота гоголевской реакции, и подтекст, который ощутим в словах писателя о «Ревизоре», — все это лишний раз подтверждает, что замыслы Гоголя не сводились к тому, чтобы просто написать хорошее сценическое произведение (тем более что успех пьесы у публики был налицо — сам царь аплодировал на премьере). Дело было в том, что результаты представления не удовлетворяли тому критерию «существенной пользы» (VIII, 186), с точки зрения которого Гоголь будет отныне оценивать все им созданное. Неудача с «Ревизором» толкнула писателя на поиски новых художественных решений, которые должны были сделать его творчество активной воспитательной и нравственно-преобразующей силой.
«Еду разгулять свою тоску, глубоко обдумать свои обязанности авторские, свои будущие творения <…> я чувствую, что не земная воля направляет путь мой. Он, верно, необходим для меня», — писал Гоголь перед отъездом своему другу, историку М. П. Погодину (XI, 46). Так мог писать только человек, действительно ощутивший себя «главою литературы» и стремящийся своим трудом оправдать это наименование.
И вот мы подошли наконец к своему главному предмету. Уезжая за границу, Гоголь вез с собой начатые еще до «Ревизора» «Мертвые души», которым и было суждено стать воплощением новых замыслов писателя.
«Мертвые души» были начаты все в том же знаменательном 1835 г. Из письма к Пушкину от 7 октября, где Гоголь просил у него сюжет для комедии, известно, что к тому времени у него уже были написаны 3 главы. Поскольку эта рукопись до нас не дошла, мы можем судить о том, что́ в ней содержалось, лишь по косвенным свидетельствам. Название произведения, как явствует из письма («Начал писать Мертвых душ» — X, 375), было найдено сразу и больше не изменялось. Что же касается его жанра, то, по-видимому, вначале Гоголь мыслил свой сюжет в форме сатирического романа. В том же письме читаем: «Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь». Чисто сатирический характер первоначальных набросков подтверждается и позднейшими словами Гоголя о «чудовищах», которые выходили из-под его пера на самом раннем этапе работы (VIII, 294). Даже тон первой дошедшей до нас редакции поэмы значительно более резок и саркастичен, чем в окончательном тексте: «И в самом деле, каких нет лиц на свете. Что ни рожа, то уж, верно, на другую не похожа <…> А сколько есть таких, которые похожи совсем не на людей. Этот — совершенная собака во фраке…» и т. д. (VI, 332). Таким образом, уже знакомая нам категория мертвой души вошла в гоголевский замысел как нечто привычное и ясное для автора и сразу же заняла в этом замысле центральное место, общая же концепция произведения формировалась много дольше.
Думается, что к отказу от сатирической одностронности привел Гоголя опыт с «Ревизором», после которого у писателя возникла идея ввести в свои труд лирическое начало.
«После Ревизора я почувствовал, более нежели когда-либо прежде, потребность сочиненья полного, где было бы уже не одно то, над чем следует смеяться», — писал он в «Авторской исповеди» (VIII, 440). Творческую позицию, занятую Гоголем на этом этапе его работы, можно обрисовать словами из позднейшего письма к Н. М. Языкову: «Сатира теперь не подействует и не будет метка, но высокий упрек лирического поэта, уже опирающегося на вечный закон, попираемый от слепоты людьми, будет много значить <…> один только лирический поэт имеет теперь законное право как попрекнуть человека, так с тем вместе воздвигнуть дух в человеке. Но это так должно быть произведено, чтобы в самом ободреньи был слышен упрек, а в упреке ободренье» (XII, 421–422). Слова эти как будто намечают программу действий для Языкова, но вспомним, что и прозаика Гоголя Белинский признал поэтом и что сам Гоголь подхватил это определение; вспомним также, что среди поэтических достоинств Гоголя Белинский отметил его лиризм и что это опять-таки повторял в своих автохарактеристиках создатель «Мертвых душ». Другими словами, советы, которые Гоголь давал Языкову, были для него не отвлеченными истинами — он делился с собратом по перу собственным опытом, раскрывал перед ним собственную творческую лабораторию.