Альянс бунта (ЛП)
— Хочешь уйти? — шиплю я сквозь зубы.
Веки Элоди смыкаются. Девушка быстро моргает и коротко качает головой. С трудом сглатывая, она не смотрит на меня. Думаю, что если бы та это сделала, то сорвалась бы с места и бросилась вон из церкви, к чему я ее подталкивал, с тех пор как мы сюда приехали. Но Элоди лучше меня. Она думает, что будет некрасиво выглядеть, если не отдать дань уважения.
Сейчас на нее устремлено слишком много глаз. Сочувствующих, полных жалости, гадающих, как бедная маленькая Элоди Стиллуотер будет справляться с тем, что потеряла не только отца, но и мать. Она не хочет, чтобы они знали, что сделал с ней этот монстр, лежащий мертвым в гробу. Секреты, которые та упорно скрывает от всего мира — это яд, постепенно разъедающий ее. Каким-то образом моя дерзкая Малышка Эль пришла к выводу, что действия ее отца плохо отразятся на ней самой. Как будто в этом мире есть настолько больные люди, чтобы предположить или поверить, что она, должно быть, сделала что-то, что побудило ее отца напасть на нее таким отвратительным образом. Надругаться над ней и унизить настолько, что Элоди до сих пор иногда просыпается в холодном поту, задыхается и рвет на себе одежду, словно пытаясь содрать с себя кожу.
Такие мерзкие и порочные мысли приходят мне в голову, когда думаю о том, как этот человек поступил с ней. Клянусь богом, если бы этот кусок дерьма только что не умер, я бы, в конце концов, убил его голыми руками. Но я ждал. Элоди, возможно, и боялась того дня, когда ее отец выйдет из комы, но я ожидал этого с нездоровым волнением.
Видите ли, у меня были большие планы. В тот момент, когда бы этот псих открыл глаза, я собирался нанести ему еще один маленький визит. На этот раз это был бы яд. Что-то, что невозможно обнаружить при вскрытии. Что-то с очень незначительными симптомами, которые могли бы выдать отравление. Я бы дал ему посмотреть, как ввожу яд в капельницу, а затем в ярких деталях объяснил бы, что будет происходить, когда его тело начнет отключаться.
Я бы недвусмысленно объяснил, почему с ним это происходит. А потом получил бы огромное удовольствие, стоя над его остывающим телом, пока его грязная душонка вытекла бы из его тела и ускользала бы вниз, в самые черные бездны ада.
Я планировал получить огромное удовольствие от всего этого процесса.
Такое ощущение, что Джейсону удалось избежать наказания, умерев так, как тот умер. Но он должен был почувствовать, как горят его вены, как тело бьется в конвульсиях, как последний предсмертный хрип покидает его тело. Я бы заплатил любые деньги за то, чтобы увидеть это в его глазах: осознание того, что он умирает в наказание за то, что сделал со своим ребенком. С девушкой, которую я люблю. Девушкой, ради которой готов разрушить весь мир до основания, чего бы мне это ни стоило.
Я крепче сжимаю руку Элоди и выдыхаю через нос так долго и сильно, что кажется, будто дышу огнем. Весь мой гардероб состоит из черной одежды. Рубашки, футболки, брюки, джинсы, носки, нижнее белье — все черное, или какой-то выцветший вариант серого, который когда-то был черным. Но сегодня мне захотелось надеть ярко-розовое. Оранжевое. Лаймово-зеленое. Ярко-синее. Мне хотелось выглядеть так ярко и счастливо, чтобы любой, кто меня увидит, подумал бы, что я возглавляю парад Марди Гра. Если бы это зависело от меня, то и католическая церковь, и все присутствующие здесь сегодня крупные шишки из армии США знали бы, что я праздную смерть этого ублюдка.
Но Элоди умоляла меня не делать этого. А все, что моя Малышка Эль хочет, она получает.
Мы оба в траурных одеждах застыли на скамейке как вкопанные, пока священник бубнит о том, каким замечательным семьянином был Джейсон Стиллуотер. Ногти Элоди так глубоко вонзаются в тыльную сторону моей ладони, что почти разрывают кожу.
Я концентрирую каждую молекулу своего тела, черпая силу в себе и направляя ее в точку, где встречаются наши руки, как будто могу передать ее ей, отдать столько своей силы, сколько возможно. Если бы это означало, что Элоди сможет пройти через этот фарс без каких-либо плохих последствий, с улыбкой на прекрасном лице, я бы отдал ей все силы до последней капли, пока не сдох бы.
Тянутся сорок мучительно медленных минут. Сурового вида мужчина с осунувшимся лицом и жесткой осанкой стоит у кафедры и рассказывает о том, каким замечательным парнем был Джейсон Стиллуотер, а у меня внутри все клокочет. Мне хочется ударить кулаком по чему-нибудь. Каждый мускул моего тела напрягается в желании вскочить со скамьи и, черт возьми, подраться с кем-нибудь. Учитывая, что священник — самый близкий ко мне человек, сомневаюсь, что это будет хорошо воспринято. Даже в большинстве атеистических кругов считается дурным тоном нападать на священнослужителя. И давайте будем справедливы — этому парню, скорее всего, прислал письмо кто-то, кому Джейсон Стиллуотер действительно нравился; они явно накормили его кучей бреда о том, какой он замечательный человек. Священник даже не подозревает, что говорит такие удивительные вещи о человеке, который, по мнению католической церкви, на сто процентов в этот самый момент горит в аду.
Мы встаем. Повторяем кучу всякой ерунды, которую говорит священник. Садимся. Поем гребаный гимн. Секунды отказываются превращаться в минуты. Проходит целая вечность, прежде чем священник закрывает свою Библию и прижимает ее к груди, благожелательно улыбаясь удивительному количеству людей, пришедших почтить память отца Элоди.
— По обычаю, принятому в отношении военнослужащих, мы перенесем службу на кладбище для военнослужащих, где Джейсон Эндрю Стиллуотер будет похоронен с полными воинскими почестями. — Священник фыркает, и я улавливаю отблеск раздражения в его глазах; он раздражен тем, что не может просто пойти на кладбище за церковью и похоронить этого ублюдка вместе с обычными членами своего прихода. Вместо этого ему придется ехать двадцать минут за город и затыкать уши, пока американская армия несколько раз стреляет из своих винтовок в воздух.
И, да, конечно. Погода.
— Напоминаю, что сегодня утром дождь особенно сильный, так что, пожалуйста, будьте осторожны. — Сюрреалистично, когда парень достает откуда-то из-под своего белого одеяния мобильный телефон и начинает стучать по экрану; с каких это пор священникам разрешено пользоваться мобильными телефонами?
— Бульвар Джефферсон в настоящее время затоплен, Дистрикт Вэй также перекрыт. Похоже, там произошла крупная авария, поэтому тем, кто собирается присоединиться к нам на кладбище Рузвельта, возможно, лучше воспользоваться…
Парень начинает прокладывать маршрут до кладбища, как будто он чертов навигатор или что-то в этом роде. Все выходят из церкви, переговариваясь тем тихим, уважительным тоном, каким люди разговаривают в церквях… Я жду знака от Элоди, что она готова идти. Но та по-прежнему сидит на скамье и смотрит прямо перед собой, не моргая. Если раньше она смотрела куда угодно, только не на гроб, то теперь видит только его.
— Я не могла двигаться в том ящике, в который он меня засунул, — шепчет она. — Он был такой маленький. Мышцы спины, рук и ног… каждая частичка меня кричала от боли. Я кричала. Плакала, рыдала и умоляла его выпустить меня, но он так и не выпустил. Суставы болели так сильно, что я молилась о смерти.
Моя кровь воспламеняется. Я почти взрываюсь от ярости, которая вспыхивает в моей груди.
— Я должен был быть там…
— Как ты мог? — Элоди наконец-то смотрит на меня. — Ты даже не знал о моем существовании. Ты был на другом конце света.
— Я должен был знать…
Она сжимает мою руку.
— Не надо. Это не имеет значения. Все это не имеет значения. Теперь он в ящике. Все кончено. Отец никогда не выйдет оттуда. Я могу жить своей жизнью, не беспокоясь о том, что ему вдруг станет лучше и что он найдет меня. Его больше нет. Я, черт возьми, свободна.
Элоди встает на ноги и идет к гробу отца, как будто с ее плеч свалился огромный груз, о существовании которого я даже не подозревал. Подойдя к черному глянцевому дереву, она протягивает руку и неуверенно прикладывает ее к поверхности, тяжело выдыхая через нос.