Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
– Отметитесь и побыстрее к завтраку приходите, – обратилась к нему Цзиньлянь.
У Сун ответил согласием, но в управе пробыл целое утро. Хозяйка все приготовила загодя. К его приходу был накрыт стол. Завтракали втроем.
– Сколько вам из-за меня хлопот! – заметил У Сун, когда Цзиньлянь подала ему чай. – Я ни есть, ни пить не могу спокойно. Завтра же пришлю солдата вам в помощники.
– Зачем вы так беспокоитесь, деверь! – прервала его Цзиньлянь. – Ведь не за чужим ухаживаем. У нас и дочка есть, Инъэр. Она, правда, только взад-вперед бегает, так я даже ей довериться не могу, а то солдату. Разве он чисто приготовит… Терпеть не могу солдат.
– Но я вам заботы прибавил, – пытался возразить У Сун.
О том же говорят и стихи:
У Сун-красавец сдержан был как лед.Но страсть невестке не дает покоя!Как в сети, завлекла его в покои,К усладам тучки и дождя [55] зовет.Однако, хватит вдаваться в подробности. Как-то У Сун дал брату серебра, чтобы тот купил печенья, сладостей и фруктов и пригласил соседей. Те собрали немного денег и поднесли У Суну в знак уважения подарки. У Чжи снова устроил угощение, но не о том пойдет речь.
А еще через несколько дней У Сун подарил невестке отрез цветастого атласа.
– Ну что вы! – смутилась было Цзиньлянь. – Но раз вы дарите, я не смею отказаться. – И она с поклоном, улыбаясь, приняла атлас.
Так и зажил У Сун в доме брата, а хозяин, как и раньше, торговал лепешками. У Сун с утра уходил на службу, и когда б он ни появлялся дома, его ждал стол, а веселая невестка всячески за ним ухаживала, обольщая соблазнительными речами. Неловко делалось У Суну, да обо всем скоро не расскажешь.
Так незаметно прошло больше месяца. Наступила одиннадцатая луна. Несколько дней подряд дул сильный северный ветер. Сплошные тучи густой пеленой заволокли весь небосвод. На землю, кружась и играя, падал снег.
Только поглядите:
Багровые тучи на тысячи ли заволокли небосвод. И запорхали в воздухе благовещие пушинки [56], пустились в пляс под стрехою бело-яшмовые цветы. Вот в такую же пору в ночи на горном потоке Янь бег ладьи укротил Ван Цзыю [57]. И скоро укрыл белоснежный покров террасы и терема. Серебром отливая, смешались, слились бурные реки и горы. Порхали, резвились снежинки повсюду – от земли и до самых небес. А в хижине своей убогой тогда бедняком горевал Люй Мэнчжэн [58].
Снег перестал только к первой страже. Земля оделась в серебряный наряд. Весь мир казался выточенным из нефрита.
На другой день У Сун ушел в управу, а Цзиньлянь пораньше выпроводила мужа и попросила старуху Ван купить вина и мяса. Настал полдень, а деверь все не приходил. Цзиньлянь вошла к нему в комнату и разожгла жаровню. «Сегодня я должна его покорить, – думала она. – Не верится мне, что его нельзя увлечь». Затем, откинув занавеску, она встала у двери и заметила вдали запорошенную снегом фигуру У Суна. Он шел домой, приминая снег, яшмовым ковром устлавший все вокруг.
– Замерзли, должно быть? – с улыбкой встретила его невестка, откидывая занавес.
– Спасибо за внимание, – ответил У Сун, переступая порог.
Цзиньлянь протянула было руки, чтобы принять у него широкополую войлочную шапку, но он, поблагодарив любезную хозяйку, сам стряхнул с шапки снег и повесил ее на стену. Потом развязал пояс, скинул зеленый, цвета попугая, халат и вошел в дом.
– Что же вы завтракать не приходили? Я все утро прождала.
– Утром меня пригласил на завтрак один мой знакомый, а тут другой повстречался, звал на чарку вина, но я отказался.
– Погрейтесь у огонька, – пригласила Цзиньлянь.
– Прекрасно! – воскликнул У Сун и, сняв зимнюю с промасленной подошвой обувь, сменил носки, надел домашние туфли и пододвинул скамейку поближе к огню.
Инъэр было велено загодя запереть наружную дверь и задние ворота. Хозяйка тем временем припасла закуски, подогрела вина и, войдя в комнату, накрыла на стол.
– А где брат? – спросил У Сун.
– Брат ваш, как всегда, торгует. Давайте выпьем вдвоем чарочку-другую.
– Вот вернется брат, тогда и выпьем, – заметил У Сун.
– Да его разве дождешься? – не унималась Цзиньлянь и поднесла вина.– Выпейте эту чарку до дна.
У Сун взял у нее из рук чарку и разом осушил.
– Погода стоит холодная, – заговорила невестка, предлагая вторую чарку. – Выпейте и эту – будет пара.
– И вы пейте, невестка, – налил ей У Сун.
Цзиньлянь отпила несколько глотков и поставила на стол другой кувшин.
– Прослышала я, будто вы, деверек, певичку содержите против управы. Это правда? – Цзиньлянь улыбнулась, чуть приоткрыв свою пышную грудь. Ее черные, как тучи, локоны рассыпались по плечам.
– Мало ли что болтают злые языки. Я, У Младший, не из таких.
– Не верю я вам. Сдается мне, что на языке у вас одно, а на сердце совсем другое.
– Не верите, так брата спросите, – настаивал деверь.
– Ах, лучше не говорите вы мне о нем! – оборвала Цзиньлянь. – Что он знает, когда живет как впотьмах. Если б он хоть немножко в жизни смекал, не торговал бы лепешками. Выпейте еще, деверь.
У Сун осушил несколько чарок, но хозяйка все не отставала от него. В ней пламенем горела страсть, и она, едва сдерживаясь, не встречая ответного чувства, продолжала заигрывать с деверем. У Сун понял в чем дело и опустил голову. Когда она встала из-за стола и удалилась подогреть вина, У Сун стал мешать угли в жаровне.
Цзиньлянь вернулась не скоро. Проходя мимо У Суна с кувшином, она тронула его за плечо.
– Вы так легко одеты?! Вам не холодно?
У Суну стало не по себе, но он сдержался.
– Не так вы жар мешаете, – Цзиньлянь взяла щипцы. – Дайте я сама разожгу. Враз разогреетесь – горячей жаровни.
Гнев охватил У Суна, но он не проронил ни слова. Ничего не подозревая, Цзиньлянь отложила щипцы, налила чарку и, отпив несколько глотков, опять обратилась к деверю:
– Если у вас есть сердце, допейте мою чарку.
У Сун вырвал у нее из рук чарку, бросил ее на пол, а потом так оттолкнул Цзиньлянь, что она чуть не упала.
– Постыдилась бы, невестка. Я, У Младший, твердо стою на ногах. Я в здравом уме и твердой памяти и не стану попирать устои, с невесткой на блуд не пойду. И прекрати свое бесстыдство! А то не посмотрю, что ты невесткой доводишься, кулаки в ход пущу.
– Да я же пошутила, – покраснев, оправдывалась Цзиньлянь и принялась убирать со стола. – Не надо все принимать всерьез. Неужели вы не видите, как я вас уважаю?
Цзиньлянь собрала посуду и ушла на кухню.
О том же говорят и стихи:
Грубо все приличия поправ,Забывая все моральные устои,Страсть вином разжечь хотела, пир устроив,Но суровым был героя нрав.После резкой отповеди У Суна Цзиньлянь поняла, что соблазнить деверя – пустая затея. Рассерженный У Сун между тем сидел у себя в комнате, погрузившись в раздумье. Было уже далеко за полдень и шел снег, когда с коробом на плечах вернулся У Чжи. Он отворил дверь, снял короб и вошел в комнату. Жена сидела с заплаканными глазами.
– С кем это ты поссорилась, а? – спросил он.
– Все из-за тебя. Ты за себя постоять не можешь, вот всякий надо мной и насмехается, – отвечала жена.
– Кто ж посмел тебя унижать?
– Ты и сам прекрасно знаешь, кто! Братец твой. Гляжу: снег валит, и он идет. Я с самыми добрыми намерениями решила поскорее приготовить обед, чтобы вместе закусить да выпить. А он увидал, что тебя нет, и взялся со мной заигрывать. Вон Инъэр спроси. Она собственными глазами видела.