Дорогой Никто. Настоящий дневник Мэри Роуз

* * *
Дорогой Никто!
Мне очень нравится писать. Может, писательницей стать? В последнее время я пишу ради самого процесса. Мне нравится выпускать мысли из моей захламленной головы или же просто ручка красиво скользит по бумаге? Впрочем, одно другому не мешает. Кстати, о скучной жизни: скучающему приходится сильнее напрягать воображение, чтобы получилась беллетристика, чем тому, у кого насыщенная, интересная жизнь – в насыщенной жизни больше вдохновения. Наверное, скучающий писатель – лучший писатель, потому что у него развивается великолепное воображение, тогда как живущий полной жизнью способен лишь переносить реальность на страницы.
* * *
Дорогой Никто!
Сегодня позвонил Джефф, мой бывший. Поговорили. Он расстался со своей девушкой, потому что она ему хамила. Сказал, что хочет снова меня увидеть. ВЕСЬМА ПОДЛЫЙ ЗАХОД. Я не собираюсь заново лезть в это дерьмо, потому что я сейчас в расстроенных чувствах.
В сущности, парням нужна киска, а девочкам подавай того и этого. Это несправедливо! Сексизм меня бесит, я его ненавижу. Когда парень громко рыгает, так бы и засунула тампон в его поганую пасть. Можно подумать, рыгать – признак мужественности. Если парень рыгнет, значит, он настоящий мужик, а если девчонка, так она сразу невоспитанная.
Что реально подло, так если парень перетрахает сколько хочет девчонок, он типа берет от жизни все, а девчонку, у которой много секса, называют шлюхой. Если девчонка сосет член, ее называют соской, а если парень лижет киску, ему типа просто нравится «лакированное каноэ».
От двойных стандартов просто тошнит.
Парни говорят, что у девушки растягивается, если с ней слишком много заниматься сексом. Мне кажется, у девушки МОЖЕТ растянуться уже после пары раз, даже не растянуться, а просто стать не таким узким, но точно я не знаю. Интересно, это правда?
* * *
Дорогой Никто!
Сегодня я ходила к Джеффу домой. Зря, наверное. Мы поговорили, и я ушла домой одна – с запахом Джеффа. Его вкус все еще сильно ощущается во рту и горле. Мне это почти нравится – в самоуничижительном смысле. Похоже, иметь дело с Джеффом – вообще заниматься самоуничижением.
Это на меня не похоже. Я привыкла считать себя исключительным примером собственного достоинства, но только не в последнее время. Хотя если кто скажет слово поперек, я буду горячо возражать. Мои падения и сделки с собственной гордостью – дело очень личное и тайное. Иногда они мне нужны, чтобы держать реальность под контролем, а в другой раз мне кажется, что все прямо наоборот – они отвлекают меня от реальности.
Я отдаю себе отчет, каковы шансы, что Джефф позвонит после сегодняшней встречи, но бросаюсь в это очертя голову, прекрасно зная, насколько все разрушительно для моего самолюбия. Так проще верить, что Я САМА себя гублю. Так я меньше чувствую себя жертвой – я и сейчас бетонная стена эмоциональной выносливости, если могу контролировать процесс.
Понимаете, мне ВСЕ РАВНО, позвонит он или нет.
Я РАССЧИТЫВАЮ, что не позвонит.
Наверное.
Если позвонит, мне будет приятно.
Алло!
Алло, реальность, ты слушаешь?
Кажется, нас разъединили.
* * *
Дорогой Никто!
Не презирай меня, пожалуйста, но мы с Джеффом снова вместе. Не знаю, сколько у нас продлится на этот раз, но делаю вид, что мне все равно.
* * *
Дорогой Никто!
Мы с Джеффом ПОКА вместе. Я безнадежно в него влюблена. Он говорит, с ним та же фигня. Прошлым летом я порядком ушатала собственную жизнь и сейчас пытаюсь склеить осколки. Я хочу, чтобы все успокоилось и постепенно улучшалось, однако снова подводит здоровье. Я уже не знаю, надо ли приближать свой конец. Я не могу. Говорят, лекарство будет найдено еще при моей жизни, раз уже разобрались с клонированием. Пишут, это поможет меня вылечить. Ну, надеюсь.
* * *
Дорогой Никто!
Я знаю, что скоро меня снова положат в больницу, поэтому вчера вечером мы с Джеффом пошли к тарзанке оттянуться, пока я еще могу. Стоял страшный холод, я была в большой зимней куртке и перчатках.
 
Кое-кто из парней бегал без курток, но я видела, что они мерзнут, хотя и храбрятся. Мы сели в круг – я на старом грязном пружинном матраце – под деревом. Посередине стояла свечка и две упаковки дешевого пива. Я держала стакан рукой в перчатке (вот как было холодно), а другую перчатку отдала Джеффу, потому что у него перчаток не было.
Окончательно замерзнув, мы перебрались в заброшенный дом довольно далеко от реки – в центре, почти на Ист-Энде. Пиво быстро заканчивалось – чем пьянее, тем теплее. Сидевший напротив парень, без куртки и в лыжной шапке, вытащил пачку сигарет-дженериков и предложил одну соседу. Он сидел на пластмассовом кресле-туалете для пожилых.
Девушка рядом с ним пристроилась на сломанном садовом стуле. На чем сидели остальные двое, не знаю. Кто-то бросил кусок картона от упаковки пива в пламя свечи. Она начала гаснуть. Становилось темно, едва можно было различить лица. Разговор не клеился. Тишину нарушало лишь бульканье пива – банки осушались одним глотком.
Сидевшая на матраце девушка искала бычки под ногами, подсвечивая себе зажигалкой. Изо рта у нее шел пар.
Парень по имени Джон громко рыгнул. Некоторые парни засмеялись.
Девушка с каштановыми волосами сказала: «Фу, гадость» и рыгнула еще громче, будто ее вырвало.
Разговор оживился. Холод уже не казался нестерпимым. Я говорила с сидевшими слева, и они смотрели на меня с приятным удивлением. Свечка почти догорела, когда симпатичный мексиканец поднялся, малость навеселе и очень счастливый, и сказал, что принесет другую из шкафа наверху. Все посмотрели на него, но промолчали. Я встала и сказала, что пойду с ним – нехорошо, чтобы он шел один. Я пошла по лестнице за мексиканцем, который светил себе зажигалкой.
В спальне мы огляделись. Он ничего не говорил, я тоже молчала. Я подошла к замерзшему окну и выглянула. Шел снег. Парень озирался. Мне не понравилось молчание, и я спросила:
– Нашел свечи?
У меня получилась очень фальшивая обеспокоенность, потому что я знала – нашел.
– Да-а, – медленно ответил он.
– Хорошо, – сказала я, и мы сошли вниз.
Все уже хохотали, передавая по кругу разбитую миску с нарисованной дьявольской рожей. Мою перчатку натянул какой-то парень, а девчонка, которой досталась вторая, ушла писать. Я присела рядом с Джеффом, чмокнула его в щеку и взяла за руку. Рука была холодная, не такая, как я ожидала, но все же.
Джефф смотрел куда-то вдаль. Стало тише, но некоторые продолжали разговаривать, перейдя на повышенные тона. Было не разобрать, кто на приходе, а кто просто пьян, но у меня под ложечкой возникло ощущение, которое бывает, когда я здорово пьяна.
Девица, сидевшая рядом со мной, вернулась в комнату и села мимо матраца с безучастным видом. Я спросила, все ли с ней нормально. Она меня не слышала, но с ней все обойдется, поэтому я стала смотреть на свечку на полу и слушать, что говорили другие. Во второй упаковке осталось банок шесть. Я вынула две и поставила возле себя, допивая ту, что в руке.
Один парень начал скандалить с другим. Я некоторое время слушала, потом пацан-испанец велел нам заткнуться, а то соседи услышат. Мы совсем о них забыли. Я снова поцеловала своего бойфренда в щеку. Он был здорово пьян – у его ног стояло много пустых пивных банок.
– Я люблю тебя, – сказал Джефф, обнимая меня.
Я засмеялась и стиснула его руку. Мексиканец со своей шатенкой смотрели на нас с улыбкой.
 
Детская клиника
 
Филадельфии®
 
Зима 1998–1999 гг.
 
Дорогой Никто!
Сегодня я проснулась от кровавого кашля. Я уже почти привыкла. Из легких шла ярко-алая кровь – она из меня выбрызгивалась. Я подавилась во сне. Жуткий красный цвет, как в фильмах – шокирующе алый. Цвет ада.