Атлант расправил плечи. Трилогия.
Отвернувшись от окна, он взял пальто, пытаясь размеренными движениями вернуть себе четкость действий. Запахнул полы, туго подпоясался и быстро вышел из своего кабинета, гася свет короткими, точными взмахами руки.
Он распахнул дверь и застыл на месте. В углу полутемной приемной горела одинокая лампочка. У стола в позе терпеливого ожидания сидел Франсиско д’Анкония.
Риарден поймал в его взгляде мгновенный проблеск улыбки, словно перемигнулся с заговорщиком о только им одним известной тайне, о которой оба умалчивают. Это ощущение длилось лишь мгновение — слишком короткое, едва уловимое, — потому что Франсиско сразу же поднялся и выпрямился с учтивым почтением. Несмотря на официальность позы, в ней не чувствовалось и следа чего-то неискреннего, казенного, она, скорее, подчеркивала интимность, не нуждавшуюся ни в словах приветствия, ни в объяснениях.
— Что вы здесь делаете? — жестко спросил Риарден.
— Я подумал, что вы захотите увидеться со мной сегодня вечером, мистер Риарден.
— С чего бы это?
— По той же причине, которая задержала вас сегодня в кабинете допоздна. Вы не работали.
— Вы давно здесь сидите?
— Час или два.
— Почему не постучали?
— А вы позволили бы мне войти?
— С этим вопросом вы запоздали.
— Мне уйти, мистер Риарден?
— Заходите, — Риарден указал на дверь кабинета.
Включая свет, двигаясь неспешно и уверенно, Риарден думал, что не должен позволять себе никаких эмоций, но против воли ощутил, что вместе со спокойным нарастанием неясного пока для него самого чувства к нему возвращаются краски жизни. «Будь осторожен», — приказал он себе.
Скрестив руки, он присел на край стола, глядя на Франсиско, по-прежнему почтительно стоявшего перед ним, и спросил с холодной полуулыбкой:
— Зачем вы пришли?
— Вы не хотите, чтобы я вам ответил, мистер Риарден. Ни мне, ни самому себе вы не признаетесь, как одиноко вам сегодня вечером. Если вы меня об этом не спросите, то вам и не придется этого отрицать. Просто примите как данность, что я это знаю.
Чувствуя, как гнев натягивает струну, возникшую между восхищением его откровенностью и возмущением дерзостью, Риарден ответил:
— Если хотите, я признаю. Что мне ваше знание?
— Только то, что я — единственный человек, кто это знает и кому это не безразлично.
— Почему это вас волнует? И зачем мне нужна ваша помощь сегодня вечером?
— Потому что не так-то легко проклинать самого важного для вас человека.
— Я не стану вас проклинать, если вы выйдете за дверь.
Глаза Франсиско слегка расширились, потом он улыбнулся и сказал:
— Я говорил о мистере Данаггере.
Риардену на мгновение захотелось дать ему пощечину, потом он тихонько рассмеялся и произнес:
— Хорошо. Садитесь.
Он с интересом ждал, какое преимущество извлечет из этой ситуации Франсиско, но тот молча повиновался с мальчишеской улыбкой, выражавшей одновременно триумф и благодарность.
— Я не проклинаю Кена Данаггера, — объявил Риарден.
— Вы не проклинаете? — он произнес три слова с одинаковым ударением, очень спокойно, улыбка растаяла.
— Нет. Я не могу предписывать человеку, как много он должен перенести. Если он сломался, не мне его судить.
— Если он сломался?..
— Разве не так?
Франсиско откинулся на спинку стула, улыбка вернулась на его лицо, но счастья больше она не выражала.
— Чем стало для вас его исчезновение?
— Теперь мне придется работать еще упорнее.
Указав рукой на стальной мост, черневший за окном на фоне красного зарева, Франсиско сказал:
— Каждая из этих балок имеет предел прочности. Каков он у вас?
Риарден рассмеялся.
— Так вы этого боитесь? Ради этого пришли сюда? Боитесь, что я сломаюсь? Хотите спасти меня, как Дагни Таггерт хотела спасти Кена Данаггера? Она спешила, чтобы попасть к нему вовремя, но опоздала.
— Она пыталась? Я об этом не знал. Мисс Таггерт и я во многом расходимся во мнениях.
— Не беспокойтесь. Я не собираюсь исчезать. Пусть хоть все сдаются и бросают работу. Я не брошу. Я не знаю, каков мой предел прочности, и не хочу знать. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что меня не остановить.
— Каждого человека можно остановить, мистер Риарден.
— Как?
— Нужно только узнать его движущую силу.
— Что это такое?
— Вам должно быть это известно, мистер Риарден. Вы — один из последних высоконравственных людей в мире.
Риарден горько засмеялся.
— Меня называли по-всякому, но только не так. Вы заблуждаетесь. Вы даже не подозреваете, насколько.
— Вы уверены?
— Я знаю это. Нравственность? Что заставило вас упомянуть об этом?
Франсиско указал на заводские цеха за окном:
— Вот что.
Долгую минуту Риарден неподвижно смотрел на него, потом спросил только:
— О чем это вы?
— Если вы хотите увидеть материальное воплощение абстрактного принципа — вот оно. Посмотрите, мистер Риарден. Здесь каждая балка, каждая труба, трос и заслонка поставлены на место по принципу: правильно или неправильно? Вы должны решить, основываясь на своем знании, что правильно, что лучше для вашей цели — изготовления стали, а потом двигаться вперед и развивать знание и работать все лучше и лучше, а стандартом служит ваша цель. Вам приходится действовать согласно собственному разумению, вам необходимо иметь способность рассуждать, смелость настаивать на собственном мнении. И правит вами самое чистое, самое бескомпромиссное посвящение себя лучшему, наивысшему вашему достижению. Ничто не может заставить вас поступить вопреки вашему благоразумию, и вы отвергнете как плохого и злого любого человека, который попытается сказать вам, что лучший способ разогреть печь — наполнить ее льдом. Миллионы людей, целая нация не смогли бы удержать вас от производства металла, потому что вы обладаете знанием о его высочайшей ценности и той силой, что это знание дает. Но вот о чем я думаю, мистер Риарден: почему, когда вы имеете дело с природой, то живете по одному своду законов, а когда общаетесь с людьми — по другому?
Риарден так пристально смотрел на Франсиско, что слова давались ему с трудом, словно даже они могли отвлечь его от важной мысли.
— Что вы имеете в виду?
— Почему вы не двигаетесь к цели своей жизни так же последовательно и твердо, как к достижению цели своих заводов?
— Что вы имеете в виду?
— Каждый кирпич здесь уложен на место в полном соответствии с его предназначением и ради достижения цели — изготовления стали. Так ли вы настойчивы в достижении той цели, которую ваша работа и заводы только обслуживают? Чего вы хотите добиться, отдав всю жизнь производству стали? С каким стандартом ценности вы соизмеряете ваши дни? Например, почему вы десять лет посвятили усилиям по получению своего сплава?
Риарден отвел взгляд, его плечи слегка расслабились, облегченно и разочарованно.
— Если вы об этом спрашиваете, значит, вам не понять ответа.
— А если я скажу вам, что знаю ответ, а вы-то как раз его и не понимаете, вы что, вышвырнете меня отсюда?
— Я в любом случае вышвырнул бы вас, поэтому давайте, говорите все, что думаете.
— Вы гордитесь рельсами «Линии Джона Голта»?
— Да.
— Почему?
— Потому что это лучшие рельсы из всех, что я сделал.
— Для чего вы их сделали?
— Чтобы делать деньги.
— Существуют куда более простые способы делать деньги. Почему вы выбрали самый трудный?
— Вы сами сказали в своей речи на свадьбе Таггерта: чтобы обменять мои лучшие усилия на лучшие усилия других людей.
— Если ваша цель в этом, достигли ли вы ее?
Отрезок времени потонул в гробовом молчании.
— Нет, — ответил Риарден.
— Вы сделали деньги?
— Нет.
— Прилагая всю свою энергию, чтобы изготовить лучший металл, вы ожидаете получить награду или наказание? — Риарден промолчал. — Согласно всем известным вам законам порядочности, честности, справедливости, вы уверены, что вас должны вознаградить за это?