С Антарктидой — только на Вы
— Вижу, — отвечает.
— Выходите к ним и — вниз. У нас сильный ветер, после посадки далеко не убежите.
— Ладно-ладно, — Ил-14 снова ушел вверх.
И вдруг вижу, он заходит совсем не так, как я советовал, а со стороны сопки Радио, через мачты, под большим углом к полосе. Машина резко снизилась, прошла над килями наших двух Ил-14, пришвартованных на стоянках, и тут же приземлилась на целину. Р-р-а-з... И сидит. У меня даже дух захватило от такого пилотажа. Мы тут же подогнали трактор, закрепили Ил-14, решив, что перегоним его на стоянку, когда перестанет работать сток. Петр Павлович вышел из машины и, подмигнув мне, улыбнулся:
— Видел?
— Как не видеть, — я лишь развел руками.
— Поехали на станцию.
Разбор нашего полета с «Востока» с забитым фильтром был коротким. Поблагодарив наш экипаж за грамотные действия, Москаленко повернулся к инженеру и руководителю полетов:
— Вот что, ребята. Я знаю, вы тут начали спорить, кто из вас главный. Смотреть на это неприятно. Ну, да ладно... А теперь запомните — здесь есть один командир, — он твердо указал на меня. — И вы будете выполнять все, что он вам скажет. Остальные разговоры — прекратите...
Москаленко пожил у нас несколько дней, слетал с нашим экипажем на «Восток». Он встречал нас каждый раз, когда мы возвращались оттуда, — погода в феврале стояла устойчивая, и работали без передышек. Вечером заходил на чашку чая или приносил банку сока — под их «распитие» и текли наши неспешные беседы. Петр Павлович к спиртному был, в общем-то, равнодушен и даже на торжественных вечерах выпивал не больше одной рюмки. Хотя, случалось, «заводился», выясняя отношения с наукой, и тогда он мог эту норму значительно перекрыть.
Его присутствие как-то стерло все шероховатости, которые возникли в жизни нашего небольшого авиационного коллектива, и он вернулся на Эймери.
Но с инженером по эксплуатации Ил-14 все же иногда приходилось выяснять отношения. Случалось, он не мог решить простейших проблем. Однажды я попросил его убрать «вилку», которая возникла между рычагами управления двигателями. В идеале они должны реагировать на мои движения одинаково и двигатели «обязаны» синхронно подчиняться им. Но в процессе полетов происходит несимметричная вытяжка тросов, и тогда возникает эта самая «вилка». Чтобы убрать ее, хорошему инженеру много времени не требуется. Поэтому, когда я попросил его это сделать, в ответ прозвучало:
— Будет выполнено, командир. Вопросов нет.
Я слышал, как на моем Ил-14 долго гоняли двигатели, мне даже показалось — слишком долго... Наутро, когда пришли на вылет и, быстро загрузившись, и собрались уже было улетать, я увидел инженера:
— Ну, как дела, Александр Петрович? Отрегулировал?
— Конечно, только машина почему-то едет...
— Так ты бы бревнышко подложил, чтоб не ехала.
— Нет тут никакого бревнышка, — буркнул он.
— А как же ты регулировал?
— Этому выставил ноль, потом другому двигателю, затем по 500 оборотов, по 800...
— А вместе-то они сходятся, когда выставляешь одинаковые обороты? Я же «вилку» просил убрать, чтоб рычаги ровненько стояли... Мне нужно, чтобы они от нуля до максимума ровно ходили. Понимаешь, ровно!
Когда я сел в свое кресло, то ахнул. От той «вилки», что была, не осталось и следа. Рычаги, вообще, смотрели в разные стороны, да так, что одной рукой управлять ими было невозможно. А ведь этими «шариками» я должен, как на рояле, играть...
Пришлось Николаю Ниловичу с авиатехниками браться за дело. Кое-как свели их, а через несколько дней с «Эймери» прилетел Аркадий Иванович Колб и быстренько поставил все на свои места.
В «Мирный» его пригнала нужда. При заправке из бочки на Ан-2 вспыхнул пожар. Командир самолета Володя Панов был на верхнем крыле, механик внизу. Когда закончили заправку, Володя вытащил из горловины бака заправочный «пистолет», проскочила искра — опять статическое электричество! — бензин вспыхнул. Взрыв не произошел лишь потому, что Панов мгновенно сдернул с головы шапку и заткнул бак. Но крыло обгорело из-за выплеснувшегося бензина, перкаль сошла с нервюр и лонжеронов, кое-какие металлические детали огонь тоже попортил. В «Мирный» Аркадий Иванович прилетел за перкалью, клеем, красками, потому что только здесь их можно было найти. Крылья Ан-2 быстро обтянули заново, покрасили, и Володя снова стал летать.
Больше никаких ЧП не случилось, хотя именно в этой, 18-й САЭ, районы авиационных работ значительно расширились и летать приходилось туда, куда еще не летали, но, как говорится, Бог миловал. Благополучно обеспечили всем необходимым «Восток», свернули работы на «Эймери»...
Обычно подводя итоги работы авиаотряда в очередной САЭ, испытываешь и облегчение, что все закончилось, и неудовлетворенность тем, что чего-то не смогли сделать, и благодарность случаю, Богу, или каким-то высшим силам за то, что тот или другой экипаж вышел из сложнейшей ситуации без потерь... К концу 18-й САЭ мою душу грело лишь спокойное удовлетворение тем, что мы сделали и что на этот раз ни один полет не надо списывать на удачу. Четкая, профессиональная, точно выверенная работа — вот что позволило нам обойтись без малейших ЧП. В районе «Эймери» на Ил-14 работали опытные полярные экипажи Вячеслава Андрианова и Анатолия Загребельного. Оба они были моими товарищами по учебе в Балашовском военном училище и по работе в Арктике.
Андрианов в 18-й САЭ закончил свой второй сезон работы в Антарктиде — впервые он попал в нее еще в восьмой экспедиции, когда оставался и на зимовку. Теперь он выполнял аэрофотосъемку, а экипаж Толи Загребельного — магнитную съемку, и в Атласе Антарктиды, которым сегодня пользуется человечество, есть немалая доля и их заслуг. То, что сделали они свою работу просто великолепно, в немалой степени было обеспечено закалкой и профессиональным опытом, полученными в Полярной авиации. После возвращения в Москву их обоих пригласили в авиаотряд, выполняющий международные рейсы, и до настоящего времени, когда я пишу эти строки, они летают на самых современных авиалайнерах по всему миру. А в нашем «полярном полку» с их уходом убыло еще два опытных командира Ил-14.
В «Мирном» свою долю авиационных работ на Ил-14 выполнял экипаж Володи Заварзина, на Ан-2 — замечательного полярного летчика, участника многих экспедиций в Арктике и Антарктиде Володи Панова, а на Ми-8 — экипажи Володи Буклея, Александра Кошмана и Юрия Агапова. Всю нашу авиатехнику готовил к полетам инженерно-технический коллектив под руководством Аркадия Ивановича Колба. И всегда, выполняя полеты любой сложности, мы были уверены, что машина нас не подведет. В общем, что ни имя, то авиационная легенда. Я же с экипажем работал в «Мирном».
Когда мы собрались в «Молодежной» перед отъездом домой, настроение у всех было радостным. И все же, сквозь эту радость, уже проглядывала тревога: что будет дальше с отрядом, который должен работать в Антарктиде? Где брать новых летчиков после того, как Управление Полярной авиации упразднили? Как и где их готовить? Приживутся ли в нем инженеры и авиатехники, хлебнувшие тяжелейшего труда? Вопросы, вопросы, вопросы...
«Обь», чай и Москаленко
Подошла антарктическая осень, но еще в апреле начали поступать тревожные сводки с «Оби». Летный и наземный составы отправились домой с первыми кораблями, а наши два экипажа — Володи Заварзина и мой — Москаленко оставил в «Молодежной». «Обь» в это время находилась в районе станции «Ленинградская». На ней базировался вертолет Кошмана и Ан-2 Волосина. Так вот, с нее-то и стали поступать тревожные сообщения, что льды становятся все мощнее, зажимают корабль, легли в дрейф... А чуть позже, что майна закрылась. Это означало, что «полынья», которая образуется от работы судового винта, забита льдом, и корабль полностью потерял ход.
Мы жили в «Элероне», мест теперь оказалось больше чем достаточно. Я один занимал 13-ю комнату, дальше расположились Аркадий Колб, потом Москаленко, другие ребята. Петр Павлович все чаще возвращался с «планерок» злым и недовольным. Начальство давило на него: «Обь» трещит. Надо снимать людей, перевозить их... А вы, летчики, здесь прохлаждаетесь». Москаленко в ответ вскипал: