Такая работа. Задержать на рассвете
Нервная дрожь била Ветланину, пока, не попадая ключом в замочную скважину, она пыталась запереть дверь и, наконец, побежала вниз по лестнице.
На улице было еще довольно светло, морозно и спокойно. Поскрипывая валенками по снегу, бегали дети. Пожилая женщина выбивала во дворе пыль из ковра и время от времени махала рукой кому-то следившему за ней с балкона. Напротив, у продовольственного магазина, разгружали молочный фургон.
Ветланина взяла себя в. руки. Из телефонной будки на углу она позвонила в театр: артист во всех непредвиденных случаях жизни прежде всего ищет сначала помощи в своем театре.
Директор театра брался за любое дело напористо, энергично, с размахом. Он сразу же позвонил начальнику областной милиции, затем его заместителю и, только удостоверившись в том, что обоих генералов на месте нет, вызвал полковника — начальника отдела уголовного розыска.
— Ну вот, к вам приедет полковник Данилов, начальник уголовного розыска, крупнейший специалист, — сказал директор театра, когда Ветланина позвонила ему во второй раз, — а позже я поставлю в известность и его начальство…
Майор Гаршин не любил подъезжать на машине к самому месту происшествия: ему надо было хотя бы несколько минут постоять здесь же, неподалеку, никем не узнанным, ни потерпевшими, ни свидетелями, внимательно, без спешки примериваясь к предстоящей работе.
Зрелище рвущейся с поводка служебно-розыскной собаки и выпрыгивающих из машин стремительных сотрудников, готовых мгновенно установить и обезоружить преступника, всегда казалось ему нарочитым и неестественным. В этом было что-то из той неглубокой и скороспелой литературы о милиции, которую Гаршин не любил и давно уже перестал читать: он-то прекрасно знал, какую нераспорядительность и косность могла прикрывать порой такая показуха.
Майор оставил машину в переулке, попросил оперуполномоченного Кравченко с экспертом войти в дом без него, а сам прошел через двор на улицу, к углу дома, где, как и предполагал, встретил Ветланину, ожидавшую их у парадного подъезда.
— Начальник отделения уголовного розыска майор Гаршин… Константин Николаевич. Здравствуйте, — негромким, «штатским» голосом сказал он Ветланиной. Гаршин не раз видел актрису на сцене. В жизни она оказалась много ниже ростом и значительно старше.
— Здравствуйте. Наверное, все напрасно? Не найти?
— Я ничего еще не могу сказать…
Гаршин был не из тех людей, которые с первого взгляда располагают к себе: малого роста, тихий, с заурядной внешностью. На нем было недорогое венгерского пошива пальто, в руке перчатки — он не надевал их даже в сильные морозы: кожа была, как говорили в управлении, «зимостойкой». Из-под меховой кепки смотрели темные глаза пуговками, близко, вплотную пришпиленные к основанию мясистого, явно рассчитанного на более крупное лицо носа.
— А полковник не приедет? — Актриса понимала, что ведет себя бестактно, но ничего поделать не могла: неизвестный ей полковник представлялся после аттестации директора единственным человеком, который мог разыскать похищенные вещи.
— Возможно, что подъедет, — спокойно сказал Гаршин.
— Было бы хорошо…
— Давайте поднимемся к вам.
Он не обиделся на Ветланину. В медицине врач и больной действуют сообща, и пациент должен свято верить авторитету своего исцелителя. В сыскном деле этого не требуется. Мнение потерпевшего о работнике угрозыска, даже нелестное, никак не может повлиять на ход следствия. Ведь сказано же кем-то — хорошему следователю для успеха нужны только три качества: терпение, умение и везение…
И больше ничего!
Кравченко, атлетически сложенный, красивый, даже слишком красивый для милиции молодой человек, в коротком, похожем на сюртучок пальто и огромной пыжиковой шапке, стоял вместе с экспертом на лестнице.
— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, сюда, — с надеждой взглянув в его сторону, сказала Ветланина и открыла дверь, — вот эта квартира.
Они вошли. Через несколько минут появились и приглашенные Кравченко понятые: высокий старик пенсионер, гулко кашлявший в поднесенный ко рту кулак, и женщина, выбивавшая до этого ковер во дворе. Она так и вошла в прихожую с пластмассовой выбивалкой. Других свободных людей в это время суток в подъезде не было.
Когда Гаршин учился в университете, пожилой доцент, читавший криминалистику, рекомендовал студентам осматривать комнаты вдоль стен, по часовой стрелке, по-предметно, с равномерностью часового механизма— от печки к кровати, от стола к стулу, и долгое время Гаршин следовал этому рецепту, боясь бросить взгляд в сторону, чтобы не отвлечься. Он подавлял в себе первое любопытство и дисциплинировал мысль. Но по мере того как приходил опыт, навыки, Гаршин чувствовал себя на осмотрах более вольно.
…Есть посетители галерей, заставляющие себя знакомиться с каждой висящей на пути картиной.
С завидным упорством идут они вдоль экспозиции, насколько хватит терпения, не очень торопясь, но и не задерживаясь подолгу. Однако есть и другие, свободно пересекающие выставочный зал в любом направлении. Они то забегают вперед, то возвращаются, меняют маршрут, повинуясь внезапно возникающим порывам. У одной картины они могут простоять час, на другую едва взглянут. Они отдаются эмоциям, чутью. В криминалистической литературе такой метод осмотра известен давно и называется субъективным.
Гаршин стал пользоваться и этим, когда понял, что в чутье стал проявляться опыт. Он любил осмотр, считал его важнейшим следственным действием и проводил его спокойно, даже с удовольствием. Большинство коллег Гаршина ощущало себя настоящими криминалистами лишь тогда, когда преступление было раскрыто, когда все трудное оставалось позади и красная линия преследования была проложена по запутанному лабиринту неизвестности.
Гаршин чувствовал истинное профессиональное удовлетворение лишь в той стадии поиска, когда еще ничего не успевало проясниться, и в этом сказывалась его вторая профессия — преподавателя уголовного процесса, его стремление находить общие закономерности в исследовании неведомого, чтобы объяснить эти закономерности будущим следователям, судьям и прокурорам.
Именно поэтому любой конечный результат поиска не мог обескуражить исследователя Гаршина, и, может быть, именно поэтому он, как правило, находил верный путь там, где другие, стремившиеся лишь к одному — положительному результату, — заходили в тупик.
Гаршин движется по квартире свободно и мягко, немигающие темные глаза задумчивы, руки глубоко упрятаны в карманы брюк.
Вот он останавливается у двери и, прижавшись затылком к косяку, прищурившись, смотрит перед собой. Взгляд его медленно скользит по тяжелым сдвинутым у журнального столика креслам, затем по пятнам на ковре, перебегает к туалетному столику, что-то ищет там среди безделушек, шкатулочек, маленьких и больших изящных флаконов с притертыми и непритертыми пробками, потом опять по ковру перемещается к трехстворчатому шкафу и здесь надолго замирает, тихо, отчасти даже рассеянно шаря вдоль полированных поверхностей. Туалетный столик, торшер, шкаф — узловые пункты в его плане осмотра.
Неподалеку от Гаршина, ссутулившись, осматривает пол эксперт — нескладный, высокий милицейский капитан лет тридцати восьми, с круглым румяным лицом, в очках с толстыми стеклами. Без него Гаршин не обходится ни на одном осмотре. Эксперт плохо выбрит, к рукаву его кителя пристали две длинные белые нитки, но он их не видит, — он отчужденно покусывает пухлую нижнюю губу, застыв над мокрым пятном на ковре, смотрит на него со всех сторон, измеряет, перерисовывает в блокнот, наконец, жестко трет ладонью свой колючий черный подбородок и произносит без всякого выражения:
— Прекрасно… Преотличненько…
— Саша, — говорит ему Гаршин, — я рассчитываю, что дверной замок будет осмотрен в лаборатории с той тщательностью, которая всегда вас отличает. Так, Александр?
Он всегда разговаривает с экспертом немного иронически, называя то Сашей, то Александром.