Атаман Семенов
Семенов нарочито неспешным раскованным шагом двинулся навстречу майору. Пальцем поманил к себе китайчонка, исполнявшего в «Харбинском подворье» роль посыльного, ткнул ему в руку серебряный двугривенный и сказал, чтобы слова его слышал только этот парнишка и больше никто:
— Потолмачь мне. И не вздумай мои слова переиначить сикось-накось. Переврешь — шашкой уши отрежу. Понял?
Это китайчонок понял хорошо.
— Ну и чудно! — одобрительно произнес Семенов.
То, что он наплел майору, было сущей сказкой, небылицей, изобретенной тут же, на ходу. Есаул объяснил коменданту, что на него напали русские хунгузы, переодетые в полицейскую форму.
— Они угнали моего человека, офицера, — пожаловался он.
Майор в ситуации сориентировался мигом и лихим движением руки послал солдат в погоню. Те с улюлюканьем помчались по кривой улочке. В полицейский участок солдаты ворвались вовремя — там озверелые стражи порядка уже повалили Тирбах а на пол и умудрились поранить его саблей.
Вскоре выяснилось, что налет полицейских — это не самодеятельность некого надутого дурака, упивающегося своей властью, что приказ об аресте есаула был подписан самим господином Сечкиным, прокурором окружного суда. Семенов немедленно связался по телефону с Хорватом и, чувствуя, как каменеет лицо, а нижняя челюсть становится тяжелой, будто наливаясь металлом, сказал генералу:
— Я требую, чтобы вы, Дмитрий Львович, немедленно наказали виновных. Если это не будет сделано, я за последствия не отвечаю.
— А что вы сделаете? — с неожиданным любопытством спросил Хорват.
— Вызову из Маньчжурии свой отряд и произведу переворот в Харбине.
Это было серьезно. Хорват прекрасно понимал, что Семенов даже минуты раздумывать не будет — сделает, что обещает. В телефонной трубке было слышно, как тяжело и нервно начал дышать генерал. Семенову даже жалко его стало. Есаул молчал.
— Я не допускаю мысли, чтобы приказ о вашем аресте исходил от Сечкина, — наконец сказал Хорват. — Для того чтобы разобраться в этой истории, я посылаю к вам господина Крылова — помощника окружного прокурора, а кроме того — приглашаю вас завтра, уважаемый Григорий Михайлович, к себе на обед.
«Впоследствии я выяснил все подробности происшедшего столкновения и убедился, что генерал Хорват не был со мною вполне искренен, — написал Семенов через восемнадцать лет в своих воспоминаниях. — Попытка моего ареста исходила именно от него и преследовала цель моего удаления из Маньчжурии».
Оружия по-прежнему не хватало, и тогда Унгерн предложил сделать налет на станцию Оловянная, где располагался отряд красногвардейцев, имелась и вооруженная рабочая дружина при местном железнодорожном депо. Унгерн отправился на эту станцию, взяв с собою двадцать пять человек с двумя прапорщиками — Сотниковым и Березовским. Последний окончательно предал своих, за верную службу был произведен Семеновым в прапорщики и носил теперь полевые офицерские погоны защитного цвета с нарисованными химическим карандашом звездочками — по одной на каждом погоне: настоящие знаки различия купить было негде, поэтому новоиспеченные офицеры, чтобы выделиться, использовали подручные средства.
Через два дня отряд Унгерна вернулся. Привез с собою 175 винтовок и четыре ящика патронов.
Так Семенов создавал и вооружал свою армию.
Тем временем под Читой то в одном месте, то в другом, в основном на станциях, случались стычки, в частности все время они происходили между Первым Читинским казачьим полком и красноармейцами; пришло сообщение о том, что в борьбу с большевиками вступил и Нерчинский полк. Семенов решил объединить силы и создать ОМО — Особый Маньчжурский отряд.
Основной головной болью Семенова были не люди — их он мог привлечь много, они шли к нему сплошным потоком, — основной заботой было оружие, в частности артиллерия. Без пушек ему нечего было думать о борьбе с красными. Пушки он в конце концов добыл и создал четыре батареи — одна была вооружена тяжелыми орудиями системы «Арисака», две полевые батареи имели восемь орудий среднего калибра и одна — четыре французских горных пушки. Кроме того, на рельсы были поставлены четыре бронепоезда с пулеметами и орудиями.
Теперь можно было воевать.
На пороге стоял апрель 1918 года. Гражданская война еще не началась, но запах ее уже носился над землей вместе с запахом цветущего багульника, пробудившейся земли, боли, тоски и еще чего-то такого, что заставляло влажнеть глаза даже у бывалых людей.
Люди чувствовали беду — и белые, и красные в одинаковой степени, — ни тем, ни другим в общем-то не хотелось воевать. Люди устали и от войны, и от паскудной жизни, но слишком много нашлось гордецов и умельцев, которые усердно дули на этот то разгорающийся, то затухающий костерок, старались сделать пламя побольше да пожарче. К этим людям принадлежал и Семенов.
Виноваты в том, что Гражданская война разгорелась, были, по сути, немногие, а расплачиваться за это пришлось всем, Даже тем, кто к той поре еще не родился.
Огонь войны, поначалу совсем слабый, разгорался все сильнее.
Одной из причин, втянувшей в войну фронтовиков — бывалых людей, уставших от бойни, — было подписание унизительного мирного договора с немцами. Фронтовики никак не хотели считать себя побежденными, это не укладывалось у них в сознании: били германцев в хвост и в гриву, и на тебе — побежденные. Действительно, ситуация создалась странная: с немцами воевала не только Россия — воевали союзники, французы и англичане, хотя главную тяжесть русские взяли все-таки на себя, однако когда стали подводить итоги, России достался позорный мир, навязанный ей Германией, а союзники России, объявив Германию побежденной страной, заставили выплачивать им крупную контрибуцию. История таких примеров еще не знала.
С унизительным положением солдаты не могли согласиться, горькое осознание несправедливости и заставило их вновь взяться за винтовки.
С подписанием такого договора не были согласны ни Колчак, ни Алексеев [48], ни Корнилов [49], ни Каппель [50]. Не был согласен и будущий атаман Семенов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Семенов искал, на кого бы из союзников опереться, многие подталкивали его к французам, но при упоминании о них он морщил нос, будто на него повеяло отстойным воздухом из ближайшего сортира; есаул считал, что французы похожи на легкомысленную бабу, которая дает и нашим, и вашим (впоследствии оказалось, что он прав: французы и чехи выдали большевикам адмирала Колчака, как только Врангель [51] стал им не нужен, он был брошен в Крыме на произвол судьбы, были и другие примеры, с такими историю делать нельзя).
Чехи во главе с Яном Сыровы [52] и новоиспеченным генералом Гайдой [53] — последний в прошлом, как сказывали Семенову, был фельдшером, служил в австро-венгерской армии и попал в плен, добровольно сдавшись нашим солдатам, — тоже вели себя по-бабьи, на них тоже нельзя было опереться, особенно в бою.
Тогда на кого же мог опереться Семенов?
На англичан? Но у них были свои интересы, на Дальний Восток они поглядывали лишь с вялым любопытством, их больше привлекала европейская часть России, в частности Архангельск и Романов-на-Мурмане. Так что англичане — не помощники и вообще не игроки.
Кто же игроки? Китайцы? Боже упаси! Китайцы поглядывали на Семенова враждебно и своего отношения к нему менять не собирались. Монголы? Монголов Семенов считал надежными союзниками, но их было мало.
Оставалась одна сила — японцы.
К японцам Семенов всегда относился с симпатией, они ему отвечали тем же, и будущий атаман пошел с ними на сближение.