Третий эшелон
— Не сердись, — тихо проговорила Наташа, пряча карточку.
Где-то рядом с подвалом одиноко грохнул снаряд, разорвав сторожкое беззвучие ночи. С потолка посыпалась известь, заколебалось пламя коптилки, ломая тени. «Зачем, зачем, зачем эти взрывы?»
Через какую-то минуту обстрел прекратился, и вновь наступила неустойчивая тишина.
Девушка насторожилась: у входа почудились шаги. Вскочила, сорвала со стенки автомат. Руки успо-коенно ощущали гладкое дерево ложа. Но никто не шел, не стучал. Слышно было только шипение коптилки да тихое потрескивание в телефонной трубке. Наташа глубоко вздохнула, опустилась на табуретку.
— Видишь, какая я трусиха. — Девушка нежно смотрела на Илью. — Если бы ты знал, как…
Она положила голову на руки и устремила взор на пламя, отдавшись своим грезам…
Под утро зазвонил телефон «Березки». Наташа ответила. Армейский телефонист обрадовался ее голосу, сообщил, как знакомой:
— Тронулось! Слушай…
Сказал он это с торжественностью и грубоватой нежностью в голосе. Наташа внимательно прислушалась. В трубке — сплошной гул. Вот она различила залпы орудий, громовые удары «катюш», рев танков и снова залпы многих орудий…
— Оркестр играет, — веселым голосом сказал фронтовой связист.
Наташа не ждала, что все начнется так просто. И вновь с замиранием сердца слушала она страшную победную музыку «оркестра». Не страх и смятение, а какое-то прекрасное глубокое чувство, ощущение слитности с другими людьми охватило ее.
— Как это вы там выдержали? На вас, говорили тут командиры, по двадцать четыре бомбы на каждую голову свалилось, — шутливо спросил телефонист.
— Свалилось, — согласилась Наташа, и в голове поплыли видения жизни последних дней на Единице. Она пожалела, что Илья не слышит первых минут наступления наших войск.
— Знаешь, поймали твоего наводчика.
— Какого? — не поняла Наташа.
— Да который передавал сведения со станции. Фриц здоровенный. В подвале застукали, с рацией, гад.
Наташа обрадовалась, а телефонист попрощался:
— Ну, всего! Отключаюсь. Переезжаем. Догоняйте!
Наташа выбралась наверх: ей хотелось встретить кого-нибудь, поделиться радостью.
Брезжил рассвет. Над лесом небо нежно порозовело. Утренняя заря ярко раскидывалась на весь горизонт. Сплошной гул долетал с фронта.
Наташа никого не встретила. С большой тревогой она всматривалась в прояснявшуюся даль: там чернела группа людей. Она пошла им навстречу.
Железнодорожники несли на сплетенных руках Павла Фомича Фролова.
Поравнявшись с ними, Наташа пошла в ногу. Розоватые отблески касались мраморного лица командира, смягчали его строгие черты. Шелковистые, слегка курчавые брови шевелились, словно у живого. И Наташе показалось, что вот он откроет свои небольшие глаза, сурово нахмурится и отчитает ее за то, что оставила без надзора свой пост…
— Как это его? — шепотом спросила она, все еще не веря.
— Последним снарядом, — неохотно разжал губы Хохлов. — Жене письмо писал. Осколком через окно…
Когда подошли к вокзалу, за дальним лесом у моста трубно загудел паровоз. Усиленный эхом гудок долетел до станции, как прощальный привет комиссару третьего эшелона.
Край солнца выглянул из-за темно-зеленого леса. И все по-праздничному похорошело. Даже мрачные развалины казались не такими уж безобразными. На культяпистых тополях скворцы насвистывали звонкую трель.
Наташа склонилась над Фроловым и громко, навзрыд заплакала, не стыдясь своих слез.
Через несколько дней бои отодвинулись дальше на запад от Единицы. Наташа с радостью провожала воинские эшелоны. Бойцы махали ей руками, пилотками, кричали что-то бесшабашно-веселое. Она спокойно покручивала концы длинных кос.
Убегали за семафор последние вагоны, отстукивали свою походную песню колеса, замирали звуки движения: непривычная тишина окружала Единицу.
А еще неделю спустя на станции выгрузились строители, началась разборка каменных завалов. Наташа была поражена особенно сильно: диспетчер назвал станцию ее настоящим довоенным именем. Наташа в первый момент не поняла. Потом она несколько минут повторяла поэтичное русское название бывшей Единицы и осознала, что они оказались в тылу. Провожая очередной поезд, она услышала, как боец в вагоне опросил товарища:
— Далеко, видно, еще ехать до фронта?
И Наташе захотелось ехать вместе с этими солдатами до самого фронта, осесть на какой-нибудь новой Единице.
Долго не пришлось ждать. Однажды к вокзалу подали новый состав порожних вагонов. К обеду в них начали грузиться железнодорожники.
Время пролетело в хлопотах незаметно. И уже Хохлов нетерпеливо прохаживался вдоль вагонов в ожидании паровоза. Досадовал на задержку.
«Мы четче и быстрее работали, — ревниво думала Наташа, сидя на камнях и штопая пятки чулок. — Ничего, попривыкнут».
У вагонов появился Листравой, а за ним, обнявшись, Пилипенко и Батуев. Они только что передали локомотив новой бригаде.
— В путь, значит, Парфен Сазонтыч? — Листравой пожал руку Хохлова.
— В путь, до победы! — несколько приподнято ответил Хохлов.
Наконец все разместились по своим вагонам.
Паровоз цокнул сцеплениями, дрогнул. Люди стали у раскрытых дверей.
— Меня, меня-то пропустите! — весело закричала Наташа, пробираясь к двери. Листравой потеснился: уступил ей дорогу. Она стала рядом с Ильей.
Поезд тронулся, гудками спугнув стайку скворцов с поломанного дерева. В редкой кроне его застрял клок седого дыма.
Возле подвала, у надписи «Выстоим!», стоял Мошков и крутил над головой пилоткой.
Наташа крикнула:
— Догоняйте!
Мошков что-то отвечал, но его голоса уже не было слышно. Пошли назад груды камней, серые пепелища. Зеленые иголки травки пробивались на руинах. А железнодорожникам эти битые кирпичи, эти хаотические сплетения бетона и железа, эти уродливые завалы разрушений казались обжитыми. И люди верили, что площади будут ровными, что появятся улицы, скверы, опять зацветут сирень и вишня.
Наташа все махала, махала рукой…
На пригорке, недалеко от вокзала, показалась братская могила в цветах. Над ней скорбно высился деревянный обелиск. Друзья проводили его грустными взглядами.
Батуев тихо перебирал струны гитары. Мягкие лиричные звуки воскрешали в глубине сердец недавно пережитое. Когда-то, по дороге к фронту, тоже звучала эта гитара. Другие руки ее держали, другие голоса ей вторили… Где они? Не все прежние спутники смогут перебирать струны — многие уже никогда не увидят этого мира…
А поезд давно вырвался из развалин и мчался по рельсам, в простор зазеленевших полей.
Улан-Удэ — Москва,
1955–1956 гг.