Чудо (ЛП)
— Я тоже тебя люблю.
Эрик повесил трубку, ни слова не сказав о чуде. Он расскажет Чарльзу обо всем, но сначала должен сам с этим разобраться. Должен сказать правду самому себе, прежде чем сможет сказать ее кому-либо еще.
Всю ночь он лежал в своей постели, засыпая не больше, чем на несколько минут. Иногда он просто наблюдал за спящей Джин. Благодарность, которую он ощущал за одну только возможность слышать ее дыхание, была настолько огромной, что его глаза наполнялись слезами.
Но большую часть времени он пытался уместить в голове мысль о том, что Бог существует.
Как это возможно? Как Бог позволил его родителям и шести миллионам других людей быть принесенными в жертву нацистской ненависти?
Он помнил то, о чем Чарльз говорил ему годы назад на скамейке в парке — о Боге, который знает, любит и понимает все. Слова Чарльза чрезвычайно тронули его тогда, хотя он и не верил им. Неужели так невозможно было поверить?
«Да», — подумал Эрик. Так и было. Ибо почему Бог дал ему силы спасти Джин, но не дал сил спасти родителей?
Но он спас Джин. Он спас ее, сделав то, что ни один человек не в состоянии сделать в одиночку. Он молился о возможности сохранить ее жизнь, и эта возможность была дарована ему самым неожиданным, невообразимым способом.
Если это не чудо, то что тогда? Эрик думал об этом снова и снова, но не мог придумать ни одного альтернативного объяснения. Медленно, неохотно он начал думать о причинах, по которым чудо могло произойти из всех людей именно с ним — убежденным неверующим, чья молитва лишь немного отличалась от молитв остальных людей на том самолете.
Может быть… может быть, Бог помнил об Ане.
«Как часто я хотел оказаться вместе с ней в том огне, чтобы иметь хотя бы один шанс спасти ее, или умереть вместе с ней».
«В этот раз у меня был шанс».
Конечно, в этот раз шанс спас также и десятки других людей — факт, о котором Эрик даже не задумывался, пока они не начали высаживаться с судна береговой охраны. Только тогда он увидел их залитые дождем, побитые и исцарапанные лица, всех их, всплывающих на поверхность из пучины пережитого ужаса, снова возвращающихся к жизни, ступая на твердую почву. Если бы чуда не произошло, они бы все утонули вместе с ним и Джин.
Было ли то, что они выжили, еще одной маленькой данью Ане? Доказательством, что ее смерть не была напрасной?
Было бы хорошо, если бы это было так.
Ее улыбка, беззубая и кривая, появилась в его памяти более четко, чем за очень долгое время.
Он чувствовал, что должен бояться, и мысль о всемогущем, всевидящем Боге действительно была пугающей… но реальность почему-то была не такой страшной, как мысли о ней. Реальность была ошеломляющей в основном потому, что была такой глубоко смиренной — как прекрасное чувство необъятности вселенной, которое он ощущал, когда смотрел вверх на ночное небо, усыпанное бесконечными звездами. Но еще величественнее и глубже.
В ту ночь Эрик плакал больше, чем за все время с того дня полтора года назад, когда он навестил Чарльза в госпитале, уверенный, что он не выживет. Иногда причина слез ощущалась как радость, иногда как чувство вины, иногда как чувство утраты, но в основном это было абсолютное замешательство от осознания себя в мире, который перевернулся с ног на голову.
***
На следующее утро он очень осторожно спросил Джин:
— Я больше не хочу в Диснейленд, а ты?
Она покачала головой:
— Я хочу домой.
— Мы поедем домой, — пообещал Эрик, — прямо сейчас. Но самый быстрый способ попасть домой — это сесть на другой самолет. Ты готова к этому, Джин?
Его не радовала мысль о том, чтобы возвращаться домой на поезде несколько дней, и не в последнюю очередь потому, что это отложит момент встречи с Чарльзом, но сперва он должен был думать о Джин.
— Да, — она просто кивнула.
— … ты уверена?
— Угу. Если опять случится авария, ты попросишь Бога помочь тебе держать самолет и в этот раз, так что с нами все будет хорошо, — ее зеленые глаза наполнились свежими слезами. — Но теперь мы сможем спасти всех. Даже людей сзади.
— Всех, — пообещал Эрик. Но как он мог обещать нечто подобное?
И все же он мог. Действительно мог.
***
Их возвращение домой тем поздним вечером было беспорядочной смесью объятий, слез и улыбок. Лучше всего Эрик запомнил тот момент, когда Чарльз обнял всхлипывающую Джин, а он заключил в объятия их обоих, стоя спиной ко все еще открытой входной двери и заслоняя их собой от холода и ночного ветра.
Рейвен стояла в нескольких шагах от них, сложив руки на своем огромном животе. Эрик сомневался лишь секунду, прежде чем протянуть руку и ей тоже. Она присоединилась к объятиям, но очень осторожно, касаясь только Чарльза и Джин. И именно Рейвен отстранилась первой.
Чарльз больше не мог держать Джин на руках слишком долго, так что Эрик забрал ее, чтобы отнести в кровать.
— Почему все те люди умерли? — прошептала Джин в плечо Эрику, когда они поднимались вверх на лифте. Но вопрос был адресован Чарльзу.
— Я не знаю, Джин, — Чарльз убрал прядь волос с ее лба. — Не думаю, что всегда есть причина. Но я знаю, что это было грустно и страшно — и для них, и для тебя.
— Но почему? — ее голос дрожал, и Эрик задумался о том, что она видела в момент их смерти. Это был ужас, которого даже он в своей нелегкой жизни не испытывал.
Когда они добрались до ее комнаты, Чарльз снова взял у него Джин, ласково разговаривая с ней и помогая переодеться в пижаму. Эрик ненадолго задержался — не помогая, даже не разговаривая, а просто глядя на кружевные занавески, кукольный домик, который он смастерил для Джин на день рождения, игрушки, разбросанные по кровати и ковру. Вся комната была наполнена такой непосредственной, детской невинностью. И эта невинность должна была оставаться с ней намного дольше.
Когда он вышел из комнаты, Рейвен стояла в коридоре. Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд, прежде чем она сказала:
— Наверное, было до жути страшно.
— Да. Было, — он не смог сдержать смех.
— И для нас тоже, — ее улыбка дрогнула.
— Я рад, что ты была рядом с ним, — Эрик не мог даже представить, насколько все было бы хуже, если бы Чарльзу пришлось ждать в одиночестве.
— Я тоже. И я была даже… Я была рада чувствовать этот страх, понимаешь? Потому что это значило, по крайней мере, что я знаю, что происходит с вами двумя. Намного хуже думать о том, что это могло произойти, а я бы даже не узнала.
— Мы тоже по тебе скучали, — Эрик решился дотронуться до ее плеча, всего на мгновение. Она кивнула. И Эрик понял, что ее любовь — как минимум, ее романтическое влечение к нему — прошла или стала настолько слабой, что никогда не вспыхнет вновь.
После этого он принял горячий душ. Хотя он и мылся до этого в отеле, масляную пленку самолетного топлива так и не удалось полностью оттереть, или, может, ему просто казалось, что она прилипла к нему. В любом случае, пока он стоял там в клубах пара, ее запах наконец растворился в более знакомых ароматах мыла и шампуня. Эрик даже не представлял, что можно чувствовать такую безграничную благодарность за что-то настолько простое…
Должен ли он в таком случае сказать спасибо?
Чувствуя себя неловко, он закрыл глаза и произнес: «Благодарю Тебя».
Достаточно ли этого? Он не мог представить, как просит Чарльза научить его «Аве Марии». Молитвы казались чем-то очень странным даже сейчас, когда он признавал, что там наверху есть кто-то, кто слышит их и, может, даже отвечает.
Когда он открыл дверь ванной комнаты, обнаженный и все еще мокрый, Чарльз ждал его в спальне. Прежде чем Эрик успел что-либо сказать, Чарльз оказался в его объятиях и глубоко поцеловал, втягивая его язык между своих губ. Эрик почувствовал, как участилось его сердцебиение. Когда их губы разомкнулись, Чарльз прижал его к себе еще крепче, проводя пальцами по мокрым волосам.
— Все, о чем я мог думать, — прошептал Чарльз, уткнувшись в его шею, — все, о чем я думал, все время, это — Эрик уехал, потому что ему нужно было личное пространство, я не подумал дать ему этого, и он сбежал, и теперь…