1917: Государь революции

Устало тру ладонями лицо. Что-то я совсем расклеился. И, гадство, даже поговорить не с кем по душам. Друзей у меня нет, жены, боевой подруги также не имеется и будут ли – бог весть. Да и что я им расскажу-то? Что, мол, хи-хи, капец, вот такой я молодец? Прибыл к вам из офигительно светлого будущего, дабы оно, не дай бог, не повторилось? И для того я научу вас Родину любить, мать вашу?

Нет, одиночество – это наше всё. Я, камин и бокал коньяка – вот и все мои друзья. Ну, и трубка еще. Хорошо быть царем. А императором еще лучше. Да. Гори оно все огнем.

Разумеется, я мог бы нагнать сюда сколь угодно много «друзей» и прочих подхалимов, но лично меня воротит от таких вот «друзей». Посему…

Наливаю себе бокал до краев и салютую камину.

…

– Государь, не изволите ли в покои свои пройти? Чай, спать в кресле неудобно?

Я несколько мгновений смотрел на говорившего, с трудом осознавая самого себя, не говоря уж про окружающую действительность. Затем взгляд мой сфокусировался, и я опознал подле себя своего камердинера Евстафия. Тот почтительно меня тормошил и явно намекал на необходимость неких действий. Встряхнув головой, я осмотрелся. Камин уже практически догорел, трубка, ясное дело, давно потухла, а пустой бокал говорил о том, что я его таки приговорил.

– Который час?

– Три четверти пятого, государь. Заработались вы сегодня, ваше величество.

– Три. Четверти. Пятого. Хорошо сказал. Да. Что ж, изволь. Действительно, как-то я… заработался сегодня… Хотя стоп. Организуй мне, голубчик, горячую ванну!

– Как прикажете, государь. Сейчас все сделаю.

Еще через двадцать минут я вышел из ванной комнаты, практически избавившись от остатков хмеля и вновь будучи готовым к труду и обороне.

– Вот что, Евстафий, передай мои повеления. Первое. Управляющему усадьбы Марфино с самого утра быть готовыми к моему визиту. Никакого официоза, просто обзорный визит. Пусть подготовятся мне все показывать.

– Может, пусть баньку истопят?

– Отменная мысль. Да, распорядись.

Евстафий склонил голову. Я продолжил повелевать:

– Второе, передай князю Волконскому, что я желаю, чтобы он меня сопровождал. Третье, пусть подготовят Георгия к девяти утра. Он едет со мной. Все, ступай.

Мой личный камердинер поклонился и бесшумно испарился, как он всегда умел делать. Я же сладко потянулся, да так, что суставы затрещали. Что ж, побузили и будет. Не хватало еще, чтобы двор начал пересуды про то, что я запил, ослабел и потерял железную хватку. Пусть не радуются, хватки мне хватит раздавить еще не одну глотку.



Московская губерния. Усадьба Марфино.

30 марта (12 апреля) 1917 года

– Беги, спасай своего Дика.

Георгий с хохотом рухнул в сугроб вслед за щенком и, весело смеясь, кувыркался в снегу, пытаясь поймать уворачивающегося и заливисто тявкающего четвероногого друга.

Дик – это Дикарь. А как еще назвать щенка кавказской овчарки? Пусть он и мелкий еще, но есть в нем что-то эдакое, могучее и свободное, не признающее никаких запретов. Пес сразу признал Георгия за вожака, меня воспринимал вполне лояльно, а вот на других, кто подходил к мальчику, он смотрел отнюдь не дружелюбно. Даже мама́ жаловалась, утверждая, что я поступил легкомысленно и безответственно, подарив сыну такую грозную и необузданную нравом собаку. Ну, не знаю, была у меня самого в детстве кавказская овчарка, и катала она меня на санках по такому же, как сейчас, снегу.

Да, тут еще сохранилась та самая зимняя сказка, о которой в Первопрестольной уже успели подзабыть. Казалось бы, всего три десятка верст от Москвы на север, а весной здесь еще толком и не пахнет. Яркое, но все еще зимнее солнце сверкает в голубых небесах, всеми цветами радуги искрятся вздымаемые борющимися в сугробе бойцами снежинки, чистый воздух полон запахов леса и той самой настоящей природы, которая была недоступна и городам моего времени, а уж о прокопченных и пропавшихся смогом, гарью, потом, навозом, миазмами и прочими приметами «цивилизации» городах семнадцатого года века двадцатого и говорить не приходится.

Усадьбу Марфино обошли все грозы последнего времени. И ту, которая смыла в Москве последний снег, и ту, которая смыла из усадьбы ее прежнюю владелицу графиню Панину, отправившуюся этапом в места не столь отдаленные, а точнее, в отдаленные и притом весьма и весьма – за круг полярный да на восток дальний. Так что отошло имение казне, а оттуда уже и перешло в ведение Министерства двора и уделов, поступив таким образом в мое личное распоряжение. Да, в этом смысле царем быть хорошо. Мне, к счастью, отбирать специально ничего не пришлось, графиня сама дел наворотила, а главноуправляющий мой, моего же двора, князь Волконский, как раз мне «дальнюю дачу» подыскивал. Вот и сложились у нас любовь и взаимопонимание. В смысле, от меня «любовь», а от бывшей графини «понимание».

Альтернативы были. Было Кусково, но за него требовалось заплатить серьезную сумму, а в условиях войны это было бы не совсем правильно. Не то чтобы меня беспокоила этичность и прочая «токсичность» подобной операции, но зачем? Вторым вариантом было предложение князя Юсупова, переданное мне через своего тестя, который по совместительству был еще и моим военным министром, сдать в аренду Миндвора усадьбу «Архангельское» за символическую цену в один рубль в год. Разумеется, в обмен на прощение и дозволение вновь вернуться ко двору. Но, хотя я и дозволил вернуться его подельнику Дмитрию Павловичу, его пока я возвращать не спешил. Да и не нравится мне, когда меня внаглую пытаются купить. Даже если это кто-то мой зять Сандро, а жена у этого кого-то моя родная племянница. А может, не «даже», а «тем более».

Да и Марфино подходило по всем статьям. Хорошее место, хороший дом с интересной архитектурой, прекрасный парк, недалеко железная дорога. Достаточно близко, но и достаточно далеко от Москвы, можно развить всю требуемую инфраструктуру. Как раз сейчас батальоны Инженерно-строительного корпуса полным ходом строят железную дорогу и к моей «ближней даче» – Петровскому Путевому дворцу у Ходынского поля, и сюда, к «дальней даче» Марфино. И там, и там возводятся платформы для Императорского поезда, строятся казармы для охраны, домики для персонала и сановников, ведутся подготовительные работы для создания требуемой инфраструктуры отделений моего Ситуационного центра. Фактически в каждой из «дач» создается самостоятельный командный пункт, позволяющий мне править и управлять, не отвлекаясь на всякие там переезды. Ибо, скажу прямо, жить в Кремле мне не нравится. Да, это моя официальная резиденция, но хотели бы вы жить в офисе? Даже очень и очень роскошном? Вот то-то и оно. Тем более что там делать шестилетнему мальчишке?

И пусть кто-то фыркнет, скривившись в брезгливой ухмылке, мол, настоящий великий человек должен быть выше всей этой мелочной суеты и посвятить всего себя без остатка той самой Великой Миссии, которая станет светочем грядущих… Жаль только, перефразируя известную фразу, что все эти «великие люди» уже работают таксистами и парикмахерами. Впрочем, не имею ничего против этих честных и достойных профессий. А вот против такого рода критиков – имею.

– Папа, а они и вправду могут прилететь?

Я очнулся от своих дум и взглянул на раскрасневшегося Георгия, таки отловившего в сугробе щенка и теперь крепко прижимавшего его к своей груди.

– Кто, сынок?

– Марсиане.

– Марсиане? Ах, ты про книжку! Эм, дай-ка папе подумать как следует!

Я сделал на лице выражение напускной и торжественной задумчивости, а сам тем временем пытался сообразить, что же, собственно, мне на это отвечать. Все дело в том, что буквально сегодня в императорском поезде по дороге сюда я таки дочитал сыну уэллсовскую «Войну миров». Книжка произвела на мальчика колоссальное впечатление, и он то и дело возвращался к сюжету этого романа. Но что ответить ему? Сказать, что на Марсе нет никаких марсиан? Но откуда я это знаю? Да и какой в этом педагогический момент? Допуск же их существования мог иметь свои поучительные плюсы.

– Не знаю, сынок. И никто не знает. Я думаю, что если на Марсе есть жизнь и она разумна, то цивилизация там куда древнее нашей. Вполне может быть, что они уже достигли умения летать меж планетами. Мы, как ты знаешь, пока этого делать не умеем, наука и техника еще не дошли до такого уровня развития. Но прогресс идет очень быстро, и как знать, может, уже при твоей жизни человек сможет достичь, к примеру, той же Луны. А может, до этого марсиане сами к нам прибудут.

– А они вправду такие страшные, как в книжке?


Я рассмеялся.

– Что ты, Георгий! Если никто не знает, есть ли жизнь на Марсе, то как может быть «вправду» описанное в книге? Конечно, это фантазия господина Уэллса.

Мальчик задумался, а потом спросил уже не с той уверенностью:

– А если они прилетят?

– Ну, тогда мы и увидим, какие они. Может, они добрые и мы подружимся. Как думаешь?

Георгий несколько секунд молчал, затем, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.

– Нет. Если бы они были добрыми, они не стали бы терпеть все зло, которое творится на нашей планете.

М-да. Этот мальчик далеко может пойти.

– Ну, хорошо, – развиваю тему, – а если они просто безразличные? Может, им до нас нет никакого дела?

– Тогда они тоже злые.

– А если они просто от нас очень сильно отличаются?

– Как в книге?

– Ну, например.

– Тогда…

Могу ли понять и представить, что творится сейчас в голове этого шестилетнего мальчугана? Не знаю. Своих детей у меня никогда не было, чужих, впрочем, тоже. Себя шестилетнего я помню весьма урывками, да и как мне представить образ мыслей ребенка совершенно иной эпохи? Я, конечно, стараюсь заменить ему настоящего отца, но… Впрочем, биологически я и есть его отец, как бы я там себя ни терзал в мученическом самобичевании…

Но Георгий вновь не дал мне шанса додумать «эпическую» мыслю до логического завершения.

– Тогда как мы договоримся?

Да. Да-да-да. Как получилось, что ребенок, задающий подобные вопросы, не достиг в жизни ничего? Глупая смерть в двадцать лет в аварии автомобиля, которым управлял приятель. А задатки были, да что там были, есть задатки, я вижу. Да и отучился в той моей реальности он в самых престижных школах Британии и Франции, и поступил затем в Сорбонну. Или не просто все в той аварии? Ведь формально (как посмотреть) он был сыном последнего русского императора и мог, в теории и при определенных раскладах, рассматриваться в качестве претендента на российский престол. Понятно, что он отпрыск морганатического, то бишь незаконного брака, но… Но всяко в жизни бывает! Тот же Кирилл Владимирович, провозгласивший в изгнании себя императором, мог устранить возможного конкурента… Или не мог? А кто ж теперь узнает, если Кирилла Владимировича я давеча повесил? Его я повесил, а императором, причем не в изгнании, стал сам. Так что музыку играем мою и поем все вместе.

– Да, Георгий, это вопрос. История Земли знает тьму тьмущую примеров того, как одни народы истребляли другие, сражаясь за территории, ресурсы или даже безо всякого значимого повода. И это при том, что мы все люди и отличаемся разве что цветом кожи или богами, в которых веруем. А нередко и таких различий не было. Что уж говорить о жителях разных планет? Что мы вообще знаем о марсианах? Ничего! Может, они ужасны. Может, они прекрасны. Злы они или добры? Этого мы тоже не знаем. Мы даже не знаем, есть ли они вообще. Но скажи мне, граф…

Мальчик, услышав свой титул, сразу же как-то подобрался весь.

– …вот ты, не имея данных о возможных опасностях, при принятии своих решений исходил бы из чего?

Щенок заскулил в его руках, настолько крепко были сжаты объятия. Виновато глянув на подопечного, Георгий аккуратно поставил собаку на утрамбованную дорожку, а затем тихо ответил:

– Я бы готовился к тому, что они плохие. Если они хорошие, они на нас не обидятся за наши опасения, а просто посмеются… А если мы будем думать, что они хорошие, а они окажутся плохими, то они… тоже посмеются. Но… Но это нам… Нам не понравится то, как они смеются.

Браво, малыш! Надо, надо ему срочно искать толковых учителей, да и одноклассников бы подобрать толковых, на которых он мог бы в грядущей жизни опереться и на кого он мог бы рассчитывать. Да, он не наследник престола и никогда не станет императором, но и носителем скромного титула графа он является лишь формально и, вероятно, не долго. Ведь как бы то ни было, а сын императора есть сын императора, пусть и не подходит он под критерии статьи за номером сто двадцать шесть Основных Законов Российской империи (даже если не брать во внимание статью номер сто тридцать четыре тех же законов). И он всегда будет в центре внимания, пусть и не на самых-самых первых ролях. Зато, не будучи членом Императорской Фамилии, он может более свободно распоряжаться своим будущим и своим временем, не связанный формальными обязательствами и ограничениями. Может, он выберет стезю военного, а может, станет ученым. Астрономом, например. Или путешественником. Или тем же политиком. Хотя там будет труднее всего, ведь всегда и все будут помнить о том, чей он сын, и стать, к примеру, канцлером империи ему будет несравнимо труднее, невзирая на все родственные связи и именно из-за них. А что до собаки и опасений мама́, так если он не научится управлять грозной собакой, как он научится властвовать над людьми?

– Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира – готовься к войне. Так говорили древние. Да, ты прав. Ты мудр не по годам, мой юный сын.

Мальчик покраснел, но похвала явно доставила ему удовольствие. Да, к сожалению, очень мало я ему уделяю внимания из-за всего, что навалилось, но сам прекрасно понимаю, что это ни разу не оправдание. Честно говоря, я и вырваться сюда сегодня решил только для того, чтобы доставить Георгию удовольствие и новые впечатления. А то все Кремль да Кремль. Вот такими вот пленниками мы и были последние недели. И если я был по уши в проблемах и интригах, то чем было заняться мальчику шести лет, кроме как собакой да робкими играми с детьми всякого рода челяди, коим я временно разрешил посещать Кремль, хотя генерал Климович был решительно против этого.

– Да, сын, договориться бывает очень сложно. Третий год в Европе идет эта война, и остановить ее будет ох как не просто. Что уж говорить о марсианах.



Москва. Где-то под землей.

31 марта (13 апреля) 1917 года

– И куда теперь?

В ответ подельник лишь злобно выругался. Затем пояснил очевидное:

– Где-то не там свернули. Ни пса ж не видно.

Действительно, к темноте катакомб добавилась царящая на поверхности ночь, так что даже слабые отблески света отсутствовали и беглецов окружал кромешный мрак. Позади был побег, позади был сумасшедший марш по пояс в ледяной воде подземного русла реки Неглинной, было блуждание по каким-то проходам и полуобвалившимся лазам, и все это, на минуточку, с тяжеленной гирей в руках, к которой оба сбежавших каторжника были накрепко прикованы.

Собственно, Рябой, а так назвался Андрею его нынешний сообщник, потому и присмотрел его для своих целей из массы каторжников, что дезертир был весьма широк в плечах и силу имел немалую, чего не скажешь о самом Рябом. А значит, он мог унести сковывающую их двоих гирю и нести ее некоторое время. Время, достаточное для того, чтобы совсем оторваться от преследователей из конвоя. Нет, Попов не был таким уж дураком и вполне себе допускал мысль, что новый напарник постарается избавиться от него при первой же возможности, однако он не видел лучшей альтернативы, поскольку помирать на каторге в его ближайшие планы не входило, а судя по числу обвалов, каковые он уже имел несчастье наблюдать воочию, прожить сколь-нибудь долго в катакомбах у него не получится. Что, разумеется, толкало его на союз с этим скользким и пронырливым типом.

И если побег прошел достаточно удачно и им, пусть не сразу, но удалось оторваться от преследователей, то вот дальше дело не заладилось. Свернув где-то не там, они оказались через очень короткое время в ситуации, при которой могли бродить по темным подземельям Москвы сколь угодно долго, не имея ни малейшего шанса выйти на поверхность. А если к этому добавить, что их наверняка уже ищут по всему подземелью и по всему городу, то дело представлялось совершенно кислым.

– Погоди, мне вроде что-то послышалось…

Андрей тронул плечо подельника и, сделав ему знак молчать, сам обратился в слух. Через полминуты звуки стали более отчетливыми, размеренный топот множества ног и приглушенные реплики стали уже вполне различимы.