Абсолют в моём сердце

— Давай… — договорить не успеваю, потому что его губы уже на моих губах.

Мой Алекс любит целоваться. И умеет… Ох, как умеет! Он вообще любит и умеет всё, что касается телесных контактов, особенно, если они связаны со мной, его женой.

Только со мной! Я знаю, что у него никого больше нет, не будет и не может быть. Он убедил меня, предъявил такие аргументы, вес которых отбил охоту «подозревать» навечно.

Поэтому я не ревную. Не ранят скользящие по его лицу, рукам, груди, талии чужие женские и не только взгляды, не беспокоят сообщения незнакомок, неизвестно как раздобывших его номер, на которые он НИКОГДА не отвечает, не вызывают подозрений заискивающие улыбки женщин-коллег, их звонки и елейные голоса. Я твёрдо знаю, что всё это — мимо. Потому что взгляд, которым он сейчас рассматривает меня, поправляя мои растрёпанные Флорентийским ветром волосы, говорит больше, чем могут сказать любые слова… И хотя при каждом удобном случае я слышу бесконечно знакомое бархатное «Я люблю тебя!» то шёпотом, то песней, то стихами, то криком, но чаще стоном… мне известно всё и без слов.

Муж вжимает меня в своё мощное, горячее тело, и это один из таких моментов, когда я позволяю себе полностью расслабиться, раствориться в его силе, душевном тепле, мужском умении дарить уверенность, безопасность. Я чувствую себя ребёнком, маленькой слабой девочкой, но далеко не беззащитной — моя защита обнимает меня кольцом сильных мужских рук, закрывает большой грудью, словно щитом, от всех невзгод. Поэтому у меня есть только одна забота — сохранить его, моё чудище-чудовище, защитить, уберечь от самого себя…

Никто не знает его таким, каким знаю я. Никто из окружающих нас людей и не подозревает о его контрастности. Он ровно настолько же силён и успешен, насколько ранен, изломан и уязвим внутри. Его съедают собственные страхи, обиды на самого себя, людей и даже на меня. И хотя мы давно простили друг другу ошибки, их острые шипы навсегда останутся в наших сердцах.

Поэтому нам обоим так важно, зализывать раны нежностью и лаской, поэтому мы, два сорокалетних, стоим сейчас на набережной Арно, и вместо того чтобы фотографироваться или хотя бы любоваться на Золотой мост, целуемся затяжным, бесстыжим поцелуем на зависть молодёжи…

Лежим в своём номере, усердно отлюбив друг друга, несмотря на туристическую усталость и буквально отпадающие ноги, умотав себя и любимого двойным раундом.

— Задолбали итальяшки! — внезапное недовольство.

— Что так?

— У меня пятка свисает!

Моё замученное сексом тело тут же разбирает хохот…

— Нет, ну серьёзно! Этот номер не из дешёвых, почему они так уверены, что туристы такие же «коротыги», как они?!

— Любимый, они просто даже не подозревают о существовании кинг-сайза! Это исключительно американское изобретение!

— Вот же ж блин! Я бы обязал в описании номера указывать метраж кровати!

— Ну, хочешь, я твоей пяточке табуретку подставлю?

— Да причём тут пятка, вообще! Мне тут развернуться негде, места для манёвров мало! Миссионеры долбанные!

Я снова смеюсь:

— Ну, хочешь, перетащим одеяло на пол и на полу…

— Вот ещё! Я что тебе, подросток, чтобы на полу женщину свою любить?!

— Ну, для разнообразия…

— Чёрт! Всегда забываю, что разнообразие в твоём понимании, это смена места!

— Я бы не сказала, что забываешь…

Алекс долго рассказывает мне о своей новой яхте — его собственном проекте от начала и до конца, строит её сам на собственной верфи в Сиэтле. Да, теперь у нас есть верфь и в Сиэтле тоже — это чтобы и любимым делом заниматься, и от жены далеко не уезжать. Мой муж имеет некоторые непоколебимые жизненные принципы, и моё нахождение под его зорким оком ранжируется в списке MUST едва ли не под номером один.

— Сколько лет ты только со мной? — внезапно вырывается.

Честно сказать, я не хотела спрашивать. Просто, когда настолько сильно доверяешь человеку, бывает, расслабляешься до такой степени, что мысли иногда самовольно превращаются в слова.

Он умолкает на некоторое время, затем:

— Не понял, ты слушаешь меня вообще?!

— Да, конечно!

Не могу сдержать свой тихий позорный смех:

— Прости, просто вырвалось, я не хотела тебя перебивать…

— Подожди, что значит, вырвалось?! — он возмущён. Я бы даже сказала зол, но мой муж никогда на меня не злится, поэтому «возмущён».

— Ну…

— Лера! Ну сколько можно уже, а? Есть вопрос — будет ответ! Сколько уже мы повторяли этот урок, жена?! У тебя что, с усвоением материала проблемы?

— Ну всё! Разошёлся уже, как самовар на льду! Успокойся!

— Как я могу быть спокоен, если ты опять за своё взялась?! — даже приподнялся на локте, так его это взволновало!

— Тише! Тише! — иду на попятную. — Я ничего не скрывала и не держала в уме, клянусь! Вот только подумала, тут же и брякнула, поэтому и вышло так невпопад! — вру.

— Не обманываешь?


— Конечно, нет! Как я могу обманывать ТЕБЯ, моего любимого мужа?! Зачем? С какой стати?

— Точно?

— Точно, — целую его в нос.

— Ладно, — заваливается обратно на спину, моя голова у него на плече, держит обеими руками, словно боится, что кто-нибудь отберёт. — Что там за вопрос-то был, напомни!

— Я забыла уже.

— Лера!

— Ладно, ладно! Я вдруг спросила себя, а потом и тебя… сколько времени я одна у тебя…

— Всю жизнь, ты же знаешь, только ты! Сто тысяч раз повторял!

— Я не об этом…

— А о чём?

— О сексе…

— Любовью я занимаюсь только с тобой! И это тоже я уже говорил, помнится.

— Ладно, проехали.

Молчим. Ровно столько, сколько ему нужно, чтобы вспомнить и подсчитать.

— Восемь лет. Последняя Габи была, как раз тогда, когда…

— Не надо… — прошу.

— То надо, то не надо! Сама же спросила!

— Да, сама. Но там больно, поэтому и прошу — не береди.

— Ты ни в чём не виновата. Это всё я.

— Виновата, — шёпотом, потому что на голос сил нет, горло свело судорогой.

У моего мужа на руках цветы и птицы… Поэтичные картины скрывают цену моей ошибки… и жестокости по отношению к нему.

У меня в мозгу есть переключатель, им и славюсь.

Переключаю его:

— Я просто уточнить хотела, а вдруг ты там иногда, кого-нибудь для разнообразия, так сказать… Хелен свою, например! Она так о тебя глазки свои точит, бедолашная!

— Вот знаешь, Лерун, сейчас бы тебя наказать, как следует, но так колено разнылось!

— Я же тебе говорила, не становись в эту позу, а ты всё своё «я не мужииик что ли!» — передразниваю его.

Он смеётся. Кажется, болезненное место удачно обошли. Молодцы мы с ним! Давно так научились.

— Если я буду слишком нагло пользоваться твоей благосклонностью, боюсь, с твоей стороны могут начаться мои самые нелюбимые штрафные санкции!

Это он на частоту секса намекает. Да, в последнее время я чаще сверху из-за его коленки, и сил, конечно же, не так много, как у него, поэтому в процентном соотношении частота эпизодов несколько снизилась. Поэтому муж мой, подозреваю, подвирает мне по поводу этой коленки, чтобы добиться своего…

— И что? Вот прям целых восемь лет и только со мной? — мягко целую его в уголок губ, поднимаюсь своими маленькими поцелуями выше, продвигаюсь к виску и утыкаюсь, наконец, носом в волосы, жадно вдыхаю их пряный запах, тот самый, который, наверное, до самой глубокой старости не перестанет сводить меня с ума… — И даже ни разу ни на кого заинтересованно не посмотрел?

А я знаю наверняка, что не смотрел. И это не хвастовство. Это боль. Его боль. Моя боль.

— Я вижу, тебя всё-таки нужно наказать! — сообщает ровным голосом. — Жалеть не буду, сразу говорю. Снимай пижаму!

— Я же только надела её!

— Ладно, тогда я сам!

И всё. Это называется — нарваться. И вот что мне вечно неймётся?!