Агент влияния

Трость, впрочем, была идеально сбалансирована и на удивление приятна в руке. Недертон открыл дверь спальни и вышел показаться Рейни.

Она завопила от восторга, запрыгала вокруг, поцеловала Недертона в губы, затем примерила котелок, лихо заломив его набок.

– Ты нашел свой зимний образ. – Она с улыбкой вернула ему котелок.

– По крайней мере, не цилиндр. Когда меня туда в прошлый раз затащили, пришлось надевать. Я был со Львом. Мероприятие в ратуше, потом банкет в гриль-баре. Ты тогда еще жила в Торонто.

– Помню, ты жаловался. Да, пока ты переодевался, она снова позвонила. Машина ждет перед домом, в вертолетном варианте. Тебе стоит поспешить. – Она оценивающе оглядела его с головы до ног. – Это подвязки?

– Да. Носки шерстяные, не эластичные.

– Ух ты. – Рейни изобразила, что обмахивается веером. – Не могу дождаться.

Недертон чмокнул ее в щеку:

– Сейчас в голове вместо мыслей носки, но я тоже тебя люблю.

Он вспомнил жест из старого фильма и легонько приподнял тростью котелок.

– Звони, если понадоблюсь.

– Обязательно, – сказала она.

Вечер был холоднее, чем Недертон ожидал; выйдя на улицу, он увидел облачко своего дыхания и погладил шов на рукаве плаща, прежде чем вспомнил, что одежда ненагреваемая. Забросив трость на плечо, он двинулся дальше. Впереди демаскировалась дверца, опустилась подножка.

– Заходите, – произнесла изнутри Лоубир.

Недертон залез в машину. Лоубир там не было.

– Я в Чипсайде, – сказала она, когда дверца за ним закрылась. Голос шел со всех сторон сразу. – Усаживайтесь.

Недертон опустился на сиденье в заднем конце машины, чтобы сидеть лицом по ходу движения. В салоне еще немного ощущался запах ароматической свечи. Машина бесшумно и плавно пошла вверх.

– Хотите обзор? – спросила Лоубир.

– Нет, спасибо. – Недертон предпочитал бежевые стены.

Трость лежала на овальном столе, котелок рядом с ней.

Машина уже поднималась, и он ощущал лишь слабое движение вперед, хотя знал, что впечатление, скорее всего, обманчивое – несущий квадрокоптер был не только бесшумный, но и очень быстрый.

Скоро машина пошла вниз. Недертон понял, что она села, только потому, что перестал чувствовать движение. Он взял шляпу и трость и вылез из мягкого углубления. Дверца открылась. В нее ворвался стук лошадиных копыт, грохот колес по брусчатке, далекий паровозный гудок.

Недертон вышел из машины. Две дамы в кринолинах изумленно уставились на него, вернее, на демаскированную часть дверцы. Наверняка посетительницы. Боты, создававшие впечатление многолюдности, не реагировали на отклонения, а немногочисленные местные жители обычно возмущались всем, что выходит из образа.

Больше всего Недертон любил здешнее небо, и дневное, и ночное. Какие-то эффекты прятали от глаз и шарды, и все прочее, что разрушало бы дух эпохи. Час был поздний, улицы выглядели менее оживленными, но не опустели, как обычно при его встречах с Лоубир. Джентльмены гуляли, потягивая послеобеденные сигары, жрицы любви вышли на промысел, орудовал целый музей древней преступности, одно из главных здешних увеселений.

– Спасибо, что пришли, – произнесла рядом Лоубир. Так неожиданно, что Недертон даже вздрогнул.

– Рейни упомянула Фиринг, – сказал он.

– Разумеется, – ответила Лоубир.

Цилиндр совершенно менял ее черты, главным образом потому, что прятал белый кок, без которого она выглядела педантичной, даже глуповато-занудной. Ее наряд, как и его, подразумевал траур, возможно из уважения к вечной скорби Фиринг.

– Сюда, пожалуйста. – Лоубир направила его в сторону собора Святого Павла. – Вы были здесь в годовщину Второго великого пожара? Двадцать девятого и тридцатого декабря?

– Нет, – ответил Недертон. – А как ее отмечали?

Он обогнул мальчишку-нищего, безногого на тележке, практически наверняка бота.

– Дерьмо собачье! – хрипло выкрикнул вслед мальчишка.

– С помощью систем, скрывающих шарды, воспроизвели пожар, случившийся от немецких зажигательных бомб в тысяча девятьсот сороковом, – сказала Лоубир. – Особенно впечатлял закат второго дня. Сюда, пожалуйста.

Она свернула влево, в узкий проулок, где им неудобно было идти рядом. Здесь запахи косплейной зоны, хотя Недертон и знал, что они искусственные, напомнили, за что он ее так не любит. На улице пахло конским навозом, здесь в ноздри ударила аммиачная вонь мочи. Дальше она немного ослабела, но совсем не исчезла.

– Пришли.

Лоубир резко остановилась. Слева от Недертона приоткрылась толстая деревянная дверь, которую он до того не заметил. В тусклом свете свечей на него яростно щурилась Фиринг. Она что-то выставила перед собой двумя руками. Пистолет, сообразил Недертон. Эпохи округа и ровно такой, какой предпочитала ее тамошняя молодая версия.

– Добрый вечер, Кловис, – сказала Лоубир, снимая цилиндр.


– Не рассусоливай. – Фиринг отступила на шаг и немного опустила пистолет.

Лоубир шире открыла дверь и быстро вошла. Недертон шагнул за ней, в последний миг вспомнив снять котелок.

Фиринг, оставив пистолет в правой руке, взяла левой канделябр с оплавленными белыми свечами и кивнула в узкий проход позади себя.

– Туда, – сказала она. – Он сквозной.





73

Сингулярность




Верджил принес ланч: гамбургеры из лучшего бистро в Догпэтче, где не продавали еду навынос, но не устояли перед его профессиональным обаянием. Теми же приемчиками и неведомым количеством денег он обеспечил микроавтобусу со свеженанесенным веганским логотипом место на парковке за этим хипстерским супермаркетом.

Верити, жуя бургер, думала, какой же пасмурный выдался день, потом сообразила, что дело в тонированных стеклах, а солнце сияет по-прежнему.

Дрон расположился у пассажирской дверцы, спиной к салону. Он просунул тонкое черное щупальце с камерой в узкую щелку над правым передним стеклом и высматривал аэродроны. Коннер, видимо, перевел его на автоматику, поскольку ничего не говорил с тех пор, как Верджил ушел за ланчем. Тлен тоже не проявлялась.

– Мешаю есть? – спросила Рейни из дрона.

– Нисколько, – ответила Верити. – Где Уилф?

– В Чипсайде.

– Это район?

– Улица. Но главным образом – самая популярная косплейная зона. Посетители должны одеваться соответственно. Большая часть видимого населения – боты.

– Боты?

– Вроде периферали, но неорганические, неразумные, обычно дистанционно управляемые. Впрочем, кто-то там и правда живет, поэтому Уилф туда и пошел. Вместе с Лоубир в гости к ее приятельнице. Они обе очень старые, старше всех, кого знаю.

– Сколько им лет? – спросила Верити.

– Ну, сама Лоубир в вашем срезе, в две тысячи семнадцатом, уже есть. Ребенком.

Верити уставилась на дрона, позабыв про картошку фри в картонной коробке.

– И ей, и ее приятельнице по сто двадцать с чем-то, – продолжала Рейни. – Их биологические часы несколько раз перезапускали, и речь не только о косметических операциях. Лоубир делает и косметику, а Кловис отказывается. Говорит, она старая клюшка и должна так выглядеть.

– Клюшка?

– Выражение ее молодости.

– И сколько у вас люди живут? – спросила Верити.

– Насколько я слышала, сто шестьдесят – примерно верхняя граница сохранения полной дееспособности, но она все время повышается.

– А тебе сколько?

– Двадцать семь, – ответила Рейни.

– И ты столько проживешь?

– Нет, если этого не захочет кто-нибудь, кому такое по карману. А люди, которым такое по карману, обычно не хотят, чтобы другие жили так же долго.

– Почему?

– Раньше победителем считали того, кто умер, владея наибольшим количеством игрушек. Теперь это тот, кто живет дольше всех, сохраняя игрушки.

– Лоубир и ее приятельница настолько богаты? – Верити сообразила, что по-прежнему держит коробку с картошкой, и поставила ее на сиденье.

– Нет. Лоубир во время джекпота стала нужна очень богатым людям, и они начали ее перезапускать. Она по-прежнему им нужна, даже нужнее, так что ее по-прежнему перезапускают. Кловис была замужем за членом парламента, когда это еще имело какое-то значение, и ее муж помог неким влиятельным людям приобрести влияние иного рода. Очевидно, кто-то по сей день продлевает ей жизнь в знак благодарности.

– А что такое джекпот? – спросила Верити, по-прежнему обращаясь к спине дрона.

– Черт, – произнесла Рейни совершенно другим тоном. – Именно этого мне упоминать и не следовало.