Баллада о змеях и певчих птицах

– А может, ты весь из себя патриот? Или веришь, что защищать свою страну гораздо важнее, чем корпеть над книгами? – Директор Хайботтом расхохотался. – Или Голодные игры тебя изменили, и ты идешь туда, где можно как следует послужить Панему? Ты умный юноша, Кориолан. Я уверен, что-нибудь придумаешь.

– Я… я… – От поски и адреналина голова пошла кругом. – Почему? Почему вы меня так ненавидите? – выпалил он. – Я думал, что вы друг моего отца!

Директор посерьезнел.

– Я тоже так думал. Позже выяснилось, что он просто меня использовал. И кстати, продолжает использовать.

– Он же умер! Он много лет как мертв! – вскричал Кориолан.

– И вполне заслуженно, однако он живет в тебе. – Директор махнул рукой. – Лучше поспеши. Призывной пункт закрывается через двадцать минут. Если побежишь, как раз успеешь.

Так он и сделал, потому что другого выхода не видел. Записавшись в миротворцы, Кориолан помчался прямиком в Цитадель, надеясь вымолить прощение у доктора Галл. Увы, внутрь его не пустили, даже якобы воспалившиеся швы не помогли. Миротворцы позвонили в лабораторию, где им велели отправить его в больницу. Впрочем, один караульный сжалился и согласился передать эссе доктору Галл, если получится. На полях Кориолан хотел нацарапать записку с мольбой о помощи, затем передумал. Он понял, что это бесполезно, и написал лишь слово «спасибо». Кориолан и сам не знал, за что ее благодарить, однако решил не показывать ей свое отчаяние.

По пути домой поздравления соседей были ему как острый нож, но самое неприятное началось, едва он вошел в апартаменты под звуки жестяных рожков и приветственных криков. Бабушка с Тигрис достали украшения для вечеринок, которыми обычно пользовались на Новый год, и даже купили праздничный торт. Кориолан еле выдавил из себя улыбку, потом расплакался. И тогда он рассказал им все. Потрясенные женщины застыли, как мраморные статуи.

– Когда уезжаешь? – спросила Тигрис.

– Утром, – ответил он.

– Когда вернешься? – спросила Мадам-Бабушка.

У Кориолана язык не повернулся сказать, что через двадцать лет. Ей столько не прожить. Если он и увидит ее снова, то уже в семейной усыпальнице.

– Не знаю.

Старуха кивнула и выпрямилась в кресле.

– Помни, Кориолан, куда бы ты ни уехал, ты везде останешься Сноу. Этого у тебя никому не отнять.

Кориолан задумался, не в том ли главная проблема. Оставаться Сноу в послевоенном мире просто невозможно. Вот куда его завела семейная гордость… Однако вслух он сказал другое:

– Я постараюсь стать достойным своего имени.

Тигрис поднялась.

– Пойдем, Корио. Я помогу тебе собрать вещи.

Он последовал за ней в свою комнату. Кузина не плакала. Кориолан знал, что она постарается сдержать слезы до его отъезда.

– Собирать особо и нечего. Мне велели надеть старую одежду, чтобы потом выбросить. Нам выдадут форму, предметы гигиены и все остальное. Я могу взять только те личные вещи, которые поместятся сюда. – Кориолан достал из школьной сумки коробку восемь на двенадцать и примерно три дюйма в высоту.

Кузены долго на нее смотрели.

– Ты должен выбрать по-настоящему памятные вещи.

Фотографии матери с младенцем Кориоланом, отца в военной форме, Тигрис и Мадам-Бабушки, несколько снимков друзей. Старый отцовский компас в медном корпусе. Завернутый в оранжевый шелковый шарфик диск розовой пудры, который раньше лежал в серебряной пудренице матери. Три носовых платка. Почтовая бумага с фамильной монограммой Сноу. Корешок билета на цирковое представление с печатью арены. Осколок мрамора, подобранный после бомбежки. Сейчас Кориолан понял, что чувствует «ма» Плинт, чей прежний мир сжался до размера полки с безделушками из Дистрикта-2.

Спать они не ложились. Кузены отправились на крышу и смотрели на Капитолий, пока не начало светать.

– Ты был изначально обречен на провал, – сказала Тигрис. – Голодные игры – чудовищное, несправедливое наказание. Разве может хороший юноша вроде тебя соответствовать их требованиям?

– Не вздумай такое говорить! Это опасно, – предупредил Кориолан.

– Знаю, – ответила кузина. – И это тоже неправильно!

Кориолан принял душ и оделся в поношенные школьные брюки, вылинявшую футболку и старые шлепанцы. Выпив на кухне чашку чая, он поцеловал на прощанье Мадам-Бабушку и бросил последний взгляд на свой дом.

В холле Тигрис дала ему старую шляпу и отцовские солнечные очки.

– В дорогу.

Кориолан сразу понял, что она предлагает ему маскировку, и с благодарностью спрятал кудри под шляпой. Кузены молча дошли по пустынным улицам до призывного пункта.

– Я оставляю тебя с кучей проблем, – охрипшим голосом сказал он. – Апартаменты, налоги, Мадам-Бабушка. Прости меня! Если не сможешь, я пойму.

– Тебе не за что извиняться, – заверила Тигрис. – Напиши, как только выдастся минутка!

Они обнялись так крепко, что у него лопнула пара швов. Затем он вошел в призывной пункт, где толпились сотни три жителей Капитолия, ожидая начала новой жизни. У Кориолана вспыхнула надежда: вдруг его не возьмут по состоянию здоровья? Потом он ужаснулся. Какая судьба ждет его тогда? Публичный позор? Тюрьма? Директор Хайботтом не уточнял, но следовало готовиться к худшему. Впрочем, медосмотр прошел успешно, швы на руке сняли без лишних вопросов. Стрижка под машинку избавила от приметных кудрей, и Кориолан почувствовал себя чуть ли не голым, зато любопытные взгляды прекратились. Он переоделся в новехонькую военную форму, получил вещевой мешок, набор для гигиены, бутылку воды и сэндвичи с мясным паштетом в дорогу. А под конец подписал стопку бланков, в том числе распоряжение отсылать половину его скромной получки Тигрис и Мадам-Бабушке.

Остриженный, переодетый и прошедший вакцинацию Кориолан вместе с другими новобранцами сел в автобус, доставивший их на вокзал. По большей части с ним ехали выпускники средних школ, чей учебный год заканчивался раньше, чем в Академии. Забившись в угол зала ожидания, он посмотрел «Новости Капитолия», боясь увидеть репортаж о своем назначении, однако зрителям показали обычный субботний выпуск. Погода. Изменения в работе транспорта в связи с реконструкцией столицы. Рецепт летнего салата из овощей. Такое чувство, словно Голодных игр и не было…

«Меня хотят вычеркнуть из жизни, – подумал Кориолан. – И для этого им придется стереть память об Играх».


Кто знает о его позоре? Одноклассники? Друзья? С ним никто не пытался связаться. Наверно, новость еще не успела разойтись, но все впереди. Люди начнут строить догадки. Поползут слухи. Верх возьмет самая исковерканная и колоритная версия событий. О, как будет злорадствовать Ливия Кардью! Клеменсия получит приз Плинтов. На летних каникулах все станут гадать, куда он подевался. Некоторые даже будут скучать. Фест. Возможно, Лисистрата. В сентябре бывшие одноклассники начнут учебу в Университете, и постепенно о нем все забудут.

Стереть всякое воспоминание об Играх означает также вычеркнуть из жизни Капитолия Люси Грей. Где она? Правда ли ее отправили домой? Едет ли она сейчас в Дистрикт-12, запертая в вонючем вагоне для скота, который привез ее в столицу? Директор Хайботтом сказал, что так и будет, однако окончательное решение – за доктором Галл. Она может отнестись к их обману гораздо менее снисходительно. Вдруг под ее чутким руководством Люси Грей бросят в тюрьму, убьют или превратят в безгласую? Или, что еще хуже, приговорят к пожизненным экспериментам в жуткой лаборатории?

Вспомнив, что он в поезде, Кориолан зажмурился, чтобы не заплакать, и постарался взять себя в руки. Возвращение Люси Грей в Дистрикт-12 – лучший вариант для Капитолия. Возможно, через некоторое время доктор Галл вновь ее призовет – к примеру, спеть на открытии Игр. По сравнению с его преступлениями проступки девушки – ерунда. К тому же публика успела ее полюбить. Пожалуй, обаяние спасет Люси Грей и в этот раз.

Время от времени поезд останавливался и изрыгал новобранцев либо в назначенном им дистрикте, либо для пересадки на транспорт, направляющийся на север или на юг. Иногда за окном проносились мертвые заброшенные города, и Кориолан гадал, как они выглядели в годы расцвета, когда здесь был не Панем, а Северная Америка. Страна, полная Капитолиев, должно быть, смотрелась прекрасно. И все пропало впустую…

Около полуночи дверь в купе с грохотом распахнулась, и внутрь ввалились две девушки, назначенные в Дистрикт-8, с доброй половиной галлона поски, которую им чудом удалось пронести с собой. Будучи в полном раздрае, Кориолан не нашел ничего лучше, как к ним присоединиться. Проснулся он почти сутки спустя на рассвете, утром вторника, въезжая в Двенадцатый.

Кориолан спустился на платформу с больной головой и сухим, как наждак, языком. Следуя приказу, он и трое других новобранцев построились и целый час прождали сопровождения. Наконец явился миротворец, немногим их старше, и они отправились пешком по грязным улицам. Жара и высокая влажность превратили воздух в нечто среднее между жидкостью и газом. Влага облепила тело Кориолана липкой пленкой, и вытереть ее никак не удавалось. Пот не высыхал, только продолжал струиться. Из носа текло, кончик носа почернел от угольной пыли. Носки хлюпали в тяжелых жестких ботинках. После часового перехода по усыпанным шлаком улицам с остатками потрескавшегося асфальта они вышли к военной базе, которой предстояло стать их новым домом.

Надежное ограждение и вооруженные миротворцы у ворот смотрелись впечатляюще. Новички последовали за провожатым мимо невзрачных серых зданий. Возле казарм две девушки их покинули, и Кориолан со вторым новобранцем – высоким, тощим как жердь юношей по имени Юний, прошли в комнату с четырьмя двухъярусными кроватями и восемью шкафчиками. Две пары коек были аккуратно заправлены, на двух свободных возле грязного окна, выходившего на мусорные баки, лежали стопки белья. Кое-как себе постелив, Кориолан занял верхнюю койку, уступив нижнюю соседу, который боялся высоты. Остаток утра они потратили на то, чтобы принять душ, разложить вещи и ознакомиться с учебным пособием для новобранцев. К обеду следовало явиться в столовую.

Кориолан стоял в душе, запрокинув голову, и глотал теплую воду. Он трижды вытерся полотенцем, но кожа сухой так и не стала. Надев чистую форму, он распаковал вещмешок и сунул драгоценную коробку на верхнюю полку шкафчика, затем вскарабкался на свою койку и принялся внимательно изучать пособие – или сделал вид, что изучает, – чтобы избежать разговора с Юнием. Дерганый парнишка, похоже, нуждался в утешении, на которое Кориолан был сейчас не способен. «Пойми же наконец, наивный Юний, – хотел сказать Кориолан, – жизнь твоя кончена». Внезапное отсутствие обязанностей – перед Академией, перед семьей, перед своим будущим – лишило его последних сил. Даже самая незначительная задача приводила его в уныние.

Незадолго до одиннадцати часов за новичками зашли соседи по казарме: разговорчивый круглолицый юноша по прозвищу Улыба и его низкорослый щуплый приятель Блоха. Четверка направилась в столовую, где стояли длинные столы с потрескавшимися пластиковыми стульями.

– По вторникам у нас хэш! – радостно объявил Улыба. Пробыв миротворцем всего неделю, он успел не только выучить, но и полюбить здешний распорядок. Кориолан забрал поднос с миской, содержимое которой напоминало собачью еду, щедро сдобренную картофелем. Голод и воодушевление товарищей придали ему смелости. На вкус блюдо оказалось вполне съедобным, хотя и немного пересоленным. Также ему дали две консервированные груши и большую кружку молока. Не шикарно, зато сытно. Похоже, в армии голодать не придется – питание здесь гораздо более полноценное, чем дома.

Улыба объявил, что теперь они друзья, и к концу обеда Кориолан с Юнием получили прозвища Джент, сокращенное от «джентльмена», и Дылда – один из-за изысканных манер за столом, другой из-за телосложения. Кориолан обрадовался: в последнюю очередь ему хотелось трепать имя Сноу. Никто из соседей по казарме Голодные игры не упомянул. Выяснилось, что у новобранцев есть доступ лишь к одному телевизору, в комнате отдыха, причем сигнал здесь настолько слабый, что его практически никто не смотрит. Если Дылда и видел Кориолана в Капитолии, то вряд ли признал в обритом наголо солдате. Никто не ожидал увидеть его здесь. Могло быть и так, что слава Кориолана ограничивалась Академией и кучкой бездельников в Капитолии, следивших за действом в прямом эфире. Кориолан успокоился и рассказал друзьям, что отец у него был военным и погиб на войне, дома остались бабушка и кузина, и школу он закончил на прошлой неделе.

Выяснилось, что Улыба с Блохой, как и многие миротворцы, были вовсе не капитолийцами, а уроженцами дистриктов.

– Стать миротворцем – большая удача, – заявил Улыба. – Гораздо лучше, чем работать на фабрике. Много еды, и денег хватает, чтобы посылать предкам. Некоторые воротят нос, но я скажу тебе вот что: война давно закончилась, и работа есть работа.

– Значит, ты согласен надзирать за своими? – не удержался Кориолан.

– Для меня они чужие. Сам-то я из Восьмого. Нельзя служить в том дистрикте, где родился. – Улыба пожал плечами. – К тому же моя семья теперь тут, Джент.

Возможность познакомиться с другими членами новой семьи выпала Кориолану сразу после обеда, когда ему дали наряд на кухню. Под руководством Кренделя, старого миротворца, потерявшего на войне левое ухо, Кориолан разделся до пояса и простоял четыре часа напролет в клубах пара над раковиной, чистя кастрюли и поливая из шланга металлические лотки. Затем он перекусил все тем же хэшем и приступил к мытью полов в столовой и коридорах. Вернувшись в казарму за полчаса до отбоя (свет гасили в девять), Кориолан рухнул в постель в одних трусах.

К девяти утра он уже стоял на плацу, готовый приступить к тренировкам. На первом этапе новобранцев подтягивали до приемлемого уровня физической подготовки. Кориолан приседал, бегал и ходил строем, пока насквозь не вымок от пота и не стер ноги до волдырей. Суровая школа профессора Серп ему очень пригодилась, а маршировать он умел лет с двенадцати. Неуклюжему Дылде, у которого была впалая грудь и обе ноги левые, пришлось нелегко: сержант-инструктор строевой подготовки орал на него без устали, разнообразя ругань едкими насмешками. В ту ночь Кориолан засыпал под звуки сдавленных рыданий в подушку.

Теперь жизнь Кориолана состояла из сплошных тренировок, еды, уборки и сна. Он делал все механически, стараясь ровно настолько, чтобы избежать нареканий. Иногда ему удавалось выкроить драгоценные полчаса перед отбоем. Впрочем, ничем особым он в это время не занимался – принимал душ и залезал в койку.

Не давали покоя мысли о Люси Грей, однако навести справки было не так-то просто. Если бы он стал спрашивать у всех подряд, кто-нибудь наверняка узнал бы о его причастности к Играм, а этого он хотел избежать любой ценой. Выходной день в их подразделении приходился на воскресенье, дежурство заканчивалось в пять часов в субботу. Новобранцам в первую неделю полагалось оставаться на базе, поэтому Кориолан запланировал вылазку в город на следующее воскресенье. Улыба рассказал, что миротворцы ходят развлечься на старый угольный склад, так называемый Котел, где можно купить самогону и, если повезет, снять девочку. В Дистрикте-12 имелась и городская площадь – та самая, где проходила Жатва, – с несколькими магазинчиками и лавками, но к вечеру они закрывались.

Кроме Дылды, которому за плохую строевую подготовку выпало драить туалеты, после субботнего обеда все соседи по казарме отправились в комнату отдыха играть в покер. Кориолан сидел в столовой над тарелкой лапши с тушенкой. Обычно за едой Улыба болтал не переставая, и вот теперь впервые Кориолан смог спокойно рассмотреть других миротворцев. Самым молодым было около двадцати, самый старый выглядел ровесником Мадам-Бабушки. Некоторые разговаривали, многие сидели молча с понурым видом, поедая лапшу. Неужели и его ждет такое будущее?

Кориолан решил провести вечер в казарме. Последние деньги он оставил семье, поэтому играть было не на что – получку им давали первого числа каждого месяца. Еще пришло письмо от Тигрис, и он хотел спокойно его прочесть. Впервые за долгое время Кориолан отдыхал от вида, звука и запаха своих новых товарищей. Весь этот непрерывный коллективизм чрезвычайно напрягал его, привыкшего заканчивать день в одиночестве собственной комнаты. Он взобрался на койку и аккуратно вскрыл конверт.



Мой дорогой Корио!

Сейчас ночь понедельника, и в апартаментах без тебя ужасно пусто! Мадам-Бабушка не вполне понимает, что происходит: сегодня дважды спрашивала, когда ты вернешься и не стоит ли подождать с ужином. Слухи о твоем положении носятся самые разные. Я ходила к Плюрибу, и он сказал, что слышал всякое: якобы ты влюбился в Люси Грей и последовал за ней в Двенадцатый, якобы ты напился, празднуя победу, и друзья взяли тебя на слабо, якобы ты нарушил правила и посылал на арену подарки Люси Грей от себя лично, якобы ты повздорил с директором Хайботтомом… Я говорю людям, что ты отдаешь долг своей стране по примеру отца.

Сегодня вечером к нам заходили Фест, Персефона и Лисистрата. Очень о тебе беспокоятся. Еще звонила миссис Плинт, просила твой адрес. Думаю, она хочет тебе написать.

Наши апартаменты удалось выставить на продажу, спасибо Дулиттлам. Плюриб сказал, что если мы не найдем жилье сразу, то он может выделить нам пару комнаток над клубом, и для меня найдется работа по перешивке костюмов, если клуб откроется. Еще он помог с продажей мебели – нашел несколько покупателей. Плюриб вообще к нам очень добр и передает наилучшие пожелания тебе и Люси Грей. Удалось ли вам с ней повидаться? Пожалуй, это единственный приятный момент во всей этой дурацкой истории.

Прости, что письмо вышло коротким, – уже очень поздно, а у меня еще столько дел! Я лишь хотела черкнуть пару строк, чтобы напомнить, как сильно мы тебя любим. Знаю, сейчас тебе тяжело, однако надежду терять не стоит. Она помогла нам продержаться в самые темные времена, поможет и теперь. Пожалуйста, ответь поскорее и расскажи о своей жизни в Двенадцатом. Пусть она и неидеальна, но кто знает, как все обернется?

Целую,

Тигрис



Кориолан закрыл лицо руками. Капитолий делает из них посмешище! Мадам-Бабушка теряет рассудок! Их домом станет пара убогих комнатенок над ночным клубом, где Тигрис будет расшивать блестками костюмы танцовщиц и певичек! Неужели такова судьба славного рода Сноу?!

А что станет с ним, Кориоланом Сноу, будущим президентом Панема? Его ждет пустая и никчемная жизнь. Через двадцать лет он превратится в жирного тупого вояку без намека на светские манеры, озабоченного лишь низменными, животными помыслами вроде утоления голода. Люси Грей, томящаяся в лаборатории доктора Галл, к тому моменту давно погибнет, и вместе с ней умрет его сердце. Двадцать потерянных лет, и что потом? Когда срок службы закончится, придется продлить контракт, иначе в Капитолии его ждет сплошное унижение. Мадам-Бабушка умрет, Тигрис преждевременно состарится и превратится в старуху, занимающуюся с утра до ночи шитьем, доброта ее обратится в занудство, а сама она сделается посмешищем для тех, кому будет угождать, чтобы заработать на пропитание. Нет, он никогда не вернется в Капитолий! Останется в Двенадцатом, как тот старый вояка в столовой, потому что теперь это его жизнь. Ни жены, ни детей. Теперь его дом – казарма, его семья – Улыба, Блоха, Дылда и прочие миротворцы. Он больше не увидит никого из своей прежней жизни. Никогда-никогда!

Кориолана захлестнула ядовитая волна тоски по дому и отчаяния, грудь сдавила страшная боль. Похоже, у него случился инфаркт, но на помощь он звать не стал. Он сжался в комок и уткнулся лицом в стену. Выхода нет. Бежать некуда. Спасенья нет. Чего ждать от жизни? Хэша? Кружки джина раз в неделю? Повышения из мойщиков посуды в мойщики кастрюль? Не лучше ли умереть прямо сейчас, чем растягивать все на долгие годы?

Где-то далеко-далеко хлопнула дверь. В коридоре раздались шаги. Кориолан заскрежетал зубами, надеясь, что сердце его разорвется. Шаги стали громче и замерли возле двери. Кому он понадобился? Дежурному? Небось, стоит над душой и упивается его унижением! Сейчас последуют насмешки, издевательства и наряды вне очереди.

И тут спокойный голос произнес:

– Эта койка свободна?

Знакомый голос! Кориолан повернулся и удивленно распахнул глаза, не веря своим ушам. В дверном проеме с хозяйским видом стоял Сеян Плинт в новехонькой военной форме.