Белый огонь

В первую очередь занялись конями. Вытирали шкуры, накрывали попонами, проверяли ноги, вычесывали, давали остыть, чтобы напоить. Кавалеристы топили воду из разорванных морозом деревянных бочек. О воде тоже позаботилась заранее интендантская служба.

Может, в расположении частей обычные рубаки «крыс» не любили, так как они вечно сидели на запасах, вещах и оружии, храня все мало-мальски ценное и с неохотой делясь сокровищами со складов, но в подобных обстоятельствах на людей, занимавшихся снабжением, готовы были молиться. Вода, топливо, корм для лошадей, еда — они подготавливали все необходимое для того, чтобы воины выживали в суровое время.

Катрин выдержала путь, хотя Эйрисл видел, что старухе пришлось нелегко. Двое из десятки Лося присматривали за ней всю дорогу. Она не разговаривала ни с кем, была занята тем, чтобы удержаться в седле, а теперь, двигаясь тяжело и сутулясь, села на одну из попон, которую Смолистый расстелил возле костра, чтобы их спутница не мерзла.

Говерт расставил патрули, распределил дежурства, вернулся к своей десятке, вместе с которой сидел и Эйрисл.

Разделили еду, хлеб, темные полоски вяленой говядины, сухари, орехи и мед. В котелках сварили похлебку из крупы и все того же вяленого мяса. Катрин тоже получила миску с горячим сытным варевом, в которое сердобольный кашевар не пожалел для нее кусочка масла. Она осторожно хлебала деревянной ложкой с затертой и обколотой рукояткой, не глядя ни на кого, не участвуя в беседах. Отказалась и от орехов, и от меда, а потом, казалось, вовсе задремала, клюя носом. Тепло, еда и отдых после целого дня на холоде разморили не только ее, но и многих солдат, укладывающихся на ночевку, накрывающихся плащами.

Лейтенант поговорил с четырьмя десятниками, проверил патрули, постоял с Тионом, вернулся назад, когда Мех, молодой солдат из десятки Рогана, достал лютню. Едва он заиграл и запел, разговоры стихли. Мех пел хорошо, а вот музыкантом был так себе, но никто не жаловался. В походе рады и тому, кто перебирает струны неуверенно и с ошибками. Лучше, чем ничего.

Звучала старая песня «Золотая пшеница», о богатых землях Единого королевства, веселых людях, карифском коте, что шел на мягких лапах через пшеничное поле, охраняя сон хозяйки — Лавьенды.

На втором куплете Катрин, которая, как оказалось, и не спала вовсе, недовольно повозилась, точно курица, устраивавшаяся на насесте. Она слушала вместе со всеми. «Золотую пшеницу», «Огонь средь камней» о ярости Рыжего Оглена, «Плач ласточек» о гибели Арилы и Нейси. Но когда был взят первый аккорд новой песни, не выдержала.

— Шестеро тебя помилуй, мальчик! — резко сказала Катрин, и солдат вздрогнул, остановившись. — Если ты так же обращаешься с женщинами, как с лютней, жить тебе одному. Что ты вообще творишь?! Три песни! И начал четвертую! Ты думаешь настраивать ее? Или продолжишь петь до утра, точно глухой тетерев? Дай сюда.

Вороньими лапами Катрин буквально вырвала из рук опешившего солдата потертый музыкальный инструмент, изучила его взглядом не то презрительным, не то сочувственным.

— Будь ты моим последним учеником, я бы без сожаления огрела тебя палкой. Тебе повезло, что носишь меч.

Те, кто не спал, заулыбались и подвинулись поближе к костру десятки Говерта, чтобы посмотреть, что собирается устроить странная бабка.

Коснувшись ладов на грифе, она прошлась по четырнадцати струнам, хмурясь, начала подкручивать настроечные колки.

— Что ты собирался играть? «Волну»?

— «Волну», — подтвердил Мех.

— Так? — Пальцы тронули струны, и лютня издала низкий, басовитый отзвук. — Хотя она начинается так.

Теперь звук стал высоким и нежным.

Она продолжила подтягивать струны, проверила, чуть ослабила верхние, выравнивая строй. Старуха настраивала ее не так, как лютнисты, которых Эйрисл видел на площадях и в тавернах. Гладила подушечками пальцев струны, едва ли не дула на них, стараясь услышать нечто, неслышимое другим. Звуки, которые извлекала Катрин, нельзя было назвать громкими, скорее едва слышными. Иногда лютнисты дольше настраивали инструмент, чем играли на нем, женщина же словно спешила. Действовала быстро, но без суеты.

— Будешь играть? — спросил Мех.

— Да ты догадливый парень.

— Тогда тебе понадобится. — Солдат протянул старухе кольцо с выступом для защипывания струны.

— Мизраб. Оставь себе эту карифскую игрушку. Мне хватит и пальцев, чтобы вы услышали музыку. Ты поешь. Моим голосом лишь ворон пугать.

Она заиграла, и лютня издала тихий шепот. Он потек по холодному помещению, крышей которому служило мерцающее звездами небо. От костра к костру, и отдыхавшие солдаты поднимали головы с меховых шкур, стараясь узнать мелодию.

Шепот стал голосом, мягким и нежным, певучим, совершенно непохожим на то, что раньше издавала лютня роты. Ноты лились ручьем, то и дело понижаясь до бархатного тембра. Мех стушевался, было видно, как нахмурилась Катрин, когда он пропустил начало, и ей пришлось повторить вступление.

Эйрисл знал эту балладу. История о Лейте Легконогой, лучшей фехтовальщице эпохи, последней уцелевшей ученице самого Эовина, одного из величайших таувинов в истории, грозе шауттов и добром рыцаре. О том, как она преследовала мэлгов по горным склонам вершин, которые стер Катаклизм, как вела свой отряд все дальше и дальше на восток. Лучшие воины, превосходные фехтовальщики, коих она отмечала знаком золотого карпа, не страшились никого и ничего.

Но мэлги привели людей в ловушку, в ущелье, куда не попадал солнечный свет, и там их встретила армия шауттов. Демонов, что охотились на таувинов так же часто, как рыцари света охотились за лунными людьми. Три дня и три ночи сражался о гряд Лейты, шестерых гонцов они отправили за помощью, но никто из них не прорвался, пронзенные копьями мэлгов.

Падали воины, живые добивали раненых товарищей, чтобы те не достались демонам и не попали в кипящий котел мэлгов. И наконец, Лейта осталась одна среди мрака и его порождений. Многажды раненная, истекая кровью, она дралась до последнего, и, когда сил уже не оставалось, таувин призвала пламя, что огненной волной выжгло ущелье, уничтожая врагов человечества. От храбрых бойцов остался лишь прах, а Эовин, старый к тому времени и седой, был безутешен. Он потерял последнего ученика, ту, на кого возлагал все надежды, и не знал теперь, кому передать меч, полученный от своего наставника еще во времена, когда оставались живы участники Войны Гнева.

Лютня пела. Гордо и смело. Пальцы Катрин касались струн все быстрее и быстрее, стремительно наращивая темп, и голос музыки «садился», переходил в шепот, но не мелодичный, а обреченный, затем печальный. А после музыка могла лишь плакать, да так, что ком появлялся в горле, а дыхание учащалось.

Эйрисл никогда не слышал этого мотива, признавал, что мало понимает в музыке, но был уверен — подобное исполнение подходило к истории идеально. Тот, кто написал эту мелодию, был мастером.

Когда песня закончилась, наступила тишина, лишь костры сухо потрескивали да слабо плевались искрами в морозное небо. Катрин, прижимая струны ладонью, исподлобья поглядывая на мужчин, и на ее бледном морщинистом лице появилось довольное выражение. Она одобрительно кивнула Меху, который моргал, словно не веря, что песня смогла произвести настолько оглушительный эффект.

— Хорошо, парень. Очень хорошо, — сказала она солдату, протягивая лютню. — Если будешь о ней заботиться, то она станет благодарить тебя в ответ.

Говерт откашлялся в кулак, лейтенанту показалось, что веки у старого сержанта порозовели. Так случается со всеми. Можно выйти из десятка схваток, даже не дрогнув, и пережить множество эмоций из-за одной песни. Впрочем, что тут удивительного? Хорошая история трогает, особенно если правильно ее передать.

Честно и искренне.

— Не могла бы ты сыграть что-нибудь еще? — попросил сержант, и солдаты — теперь, кажется, уже никто из них не спал — одобрительно забормотали, словно бы и ждали, когда старший из десятников осмелится сказать то, что не решались они.

— Еще? — Катрин хмуро посмотрела на пальцы правой руки с узловатыми суставами и длинными ногтями. — Я не играла несколько десятилетий, и руки почти забыли.

— Как же ты играла, когда они помнили? — усмехнулся Говерт.

— О! — Ее бескровные губы тронула легкая улыбка. — Даже эйвы выходили из Туманного леса, чтобы услышать мою музыку.

Ее шутку оценили, раздались негромкие смешки, на многих лицах появились улыбки. Эйрисл тоже улыбался, видя, что его люди на какое-то время забыли и о тяжелом патруле, и о гибели товарищей. Хорошо. Мех протянул лютню Катрин, и та не стала отказываться:


— Ты знаешь песню о верности гигантов, парень?

— «Каменные горы и горячая река»? Да.

— Ну, тогда развлечем твоих друзей немного…



Во сне пришел синий огонь. Сперва яркий, а затем быстро бледнеющий, становящийся бесцветным, а после и вовсе белым. Он пожирал людей, его друзей, знакомых, солдат, офицеров и просто прохожих. Бушевал на улицах Балка, вгрызаясь в стены, выламывая дома, и тек, как река, поджигая любого, кто осмеливался взглянуть на него.

Эйрисл шел по колено в пламени, и оно не трогало его. Не причиняло боль, лишь холодило кожу, пропитываясь сквозь одежду, точно вода, и вызывало слабое, неуверенное чувство голода.

Он поискал какую-то еду и пошел на запах. Свернул в переулок, миновал закрытый колодец, из которого кто-то стучал кулаком, нечленораздельно вопя, и оказался на заднем дворе, среди дымящейся грязи, навоза и опаленных свиных туш. Но аппетитно пахли не они, а что-то, над чем склонилась женщина.

Она стояла перед этим на коленях, и Эйрисл внезапно понял, что здесь жива не только незнакомка.

Она, и лежащие в грязи обгоревшие свиньи, и это… нечто. Обугленное.

В желудок словно кинжалом ударили, стальной шарик стукнулся о внутреннюю стенку черепа. Туда. Сюда. Зрение помутилось, начало двоиться, троиться. В мозгу взорвалось множество картинок, словно он смотрел на мир несколькими парами чужих глаз. Свиньи захрипели, закачались на боках, дергая короткими упитанными ногами, а затем обугленное оперлось черными ветками о землю и подняло голову, скалясь черным черепом.

Женщина обернулась, и он узнал ту, с белыми глазами, что спасла его из бездны в прошлом кошмаре.

— Невероятно, — сказала она ему. — Ты хоть понимаешь, что это означает?

Он не понимал. А еще не хотел с ней говорить. Не желал оставаться в Балке, охваченном необычным пожаром. И поэтому проснулся.

Судя по звездам, была еще только середина зимней ночи. Люди спали, укрывшись с головой, костры горели, как и прежде. Эйрисл поднялся, выбираясь из спального мешка, выстланного шкурами, чувствуя, как сон тяготит, а голод отступил, но не исчез.

По счастью, обычный голод, а не тот странный. Он вытащил из сумки рядом со спальным местом ломоть подмерзшего хлеба, отгрыз и, начав жевать, отправился проверять часовых. Проходя мимо спального места Катрин, увидел, что то пустует.

— Ходила только что здесь, господин лейтенант, — ответил солдат из десятки Смолистого, когда ему задали вопрос.

Эйрисл пошел через двор, жуя и чувствуя, как мерзлый хлеб репейником ложится в желудок. Катрин стояла в свете единственного фонаря и задумчиво поглаживала морду Тиона, который с любопытством обнюхивал ее. Прекрасно зная нрав своего коня, лейтенант предупредил:

— Осторожно. Он только кажется добрым.

— О, — ответила она, не обернувшись. — Прекрасно вижу это в его глазах. Но у меня было яблоко, и теперь мы лучшие друзья.

— Яблоко? — удивился Эйрисл.

Старуха достала из своей котомки еще одно, протянула лейтенанту. Маленькое, сморщенное, пережившее осень.

Наверное, оно было последним и ценным для нее, поэтому он отказался.

— Может быть, апельсин?

Теперь на морщинистой ладони лежал солнечный мяч.

— Ты полна сюрпризов, Катрин.

Он взял апельсин и под ее внимательным взглядом начал чистить плод. В какой-то момент старуха разочарованно вздохнула, и лейтенант не понял почему. Но, кажется, не из-за того, что он принял ее дар.

Половину он отдал ей, затем отломил дольку и сунул в рот. Апельсин был с кислинкой, но вкусный. Тион потянулся к нему, но, обнюхав, не заинтересовался.

— Я слышала о лейтенанте Третьего полка, который не умеет читать.

— Слышала?

— Солдаты говорили. Там, на границе. Ругались, что сукин сын не в состоянии прочесть приказы и отдувается за него сержант. Полагаю, вы не тот лейтенант, разлюбите апельсины.

Он не улавливал связи между умением читать и апельсином, но расспрашивать не хотел. Было неинтересно, а женщина, возможно, давно не спала, а потому заговаривалась.

— Не тот. — Он посмотрел внимательно. — Тебе нужен другой лейтенант?

— Полагаю, я нашла то, что искала. Просто немного ошиблась в своих ожиданиях и скверно расслышала слова птицы. — Она снова говорила странно и, словно понимая это, извиняюще улыбнулась, погладила коня и спросила: — Как его имя?

— Тион.

Катрин рассмеялась, и смех ее прошелестел, точно ветер в безводном ущелье, сдувающий с каменных карнизов мелкую невесомую пыль времен.

— Расскажешь, что смешного?

— Конь-огонь. Рыжий.